Метелька сидел, мотал ногами, вспоминал и улыбался. И походил на обычного ребенка.
— Она приплод хороший давала. А батя ездил на ярмарку. Ну и я с ним. Сперва-то мамка, она деньгу брала и прятала, надвое… батька-то, как торг хорошо идёт, то рюмочку-другую накатывал. Для настрою. А там и третью, и пошло-поехало… и кидался, бил, стало быть, чтоб всё давала. Она часть отдаст, значится, чтоб успокоился… ну а потом и меня научила, как прятать.
Метелька тяжко вздохнул, а потом, будто зацепившись за мысль, выдал:
— Никого-то она с собою не забрала.
— Сестра государя?
— Ага… подарков вот наоставлялся. Книгов привезла. И ещё денег. А забрать — не забрала. Почему?
И вот что ему было ответить? Разве что правду.
Я разломил остатки пряника надвое и протянул Метельке.
— Сколько она приютов посещает? Пусть не в день, но вот в месяц? Два? Три? Она ж сестра государя, ей надобно ездить там…
Едва не ляпнул «мордой торговать».
— … показывать, что государь и она милосердные. Помогать…
— Это богоугодное дело, помогать, — согласился со мною Метелька.
— Ага… так вот, представь. В одном кого-то возьмет, значит, и в другом надо, и в третьем, и в десятом. А если где не возьмёт, говорить станут, что она загордилась или ещё чего.
— Это да, это у нас могут… — Метелька отщипывал от пряника по крошечке и совал в рот. — Людям только дай чего, мигом обговорят. Эх… жалко. Но меня всё одно не взяли б.
— Почему?
— Харей не вышел. Берут малых совсем. И чтоб с хари пригожий, с волосиками светленькими и глазами… у меня сестрица меньшая была, вот её б мигом взяли. Ну чисто ангел господень с лица… хорошо, что померла быстро.
— Хорошо? — эта логика была мне не понятно.
— Ага… не мучилась. Вот Святка с Митюхой, они долго отходили. Гниль ноги пожрала, пальцы поотвальвались. Страсть… я водою поил. И ещё заначку папашкину сыскал, ну, которая самогон, то и ею. Им легчало. А Янка, она заснула и всё.
Он обнял себя, позабывши про пряник.
— А после уж, с Охотниками, и барин пришёл. Я слыхал, как они ругалися… охотники на барина, что поздно покликал, что если б раньше, то многие б живыми остались. Что земли его, а не коронные, стало быть, с него и спросят. И что по-хорошему надо бы дома палить, потому как зараза гадостная и может этот…
— Рецидив?
— Чего?
— Болезнь вернётся.
— А… точно вот. Возвернётся… а и нехай себе… пусть выкосит всех там! — лицо Метельки исказилось недетскою злобой. — И барина чтоб… только и знал, что подушный драть да поземельный, да ещё трактирную подать, дорожную, медовую и прочие-то, а все-то ведали, что не откупною водкою торговал, государевою, а самовареною. Ведали и молчали. Свои же ж люди.
Он шмыгнул носом.
— Вона, ежели по закону, то с энтих денег он и порядок блюстить должный был. Амулеты там новые, Охотников, чтоб обхаживали, церкви править. А он? Укатит в свою Петербурху, отдаст налоги на откуп… и всё.
Что ж, причина ненависти Метельки к барам была проста и вполне понятна.
— Нет в жизни справедливости, — сказал он и, сунув за щеку кусок пряника, добавил: — Ты это… только Антошку не слушай, добре? Неправду он говорит!
— Про траву?
Спрашивать, подслушивал ли Метелька нужды нет. Ясно, что подслушивал. Скорее уж удивляет, что услыхал, говорил-то Антон Павлович, в душевность с доверительностью играя, тихонечко, едва ли не на ухо.
— Ага… так-то да, таскают оттудова траву… ну, и Охотники, и те, кто промысла пытает.
— Какого?
— Этого самого, — Метелька не удержался и щёлкнул Савку по лбу. — Тоже не ведаешь?
— Откуда мне.
— Ну да… ты ж барчук, а оно-то так незаконное… ну, если на-сам, а вот артелью уже можно, только надобно эту… документацию выправить. И учёт там, дозволения всякие. Замаешься, в общем.
И потому с дозволениями, полагаю, особо никто не возится.
— Да и хабар весь приберут по государевым ценам. Ага… там половина от нормальной, ежели и будет, то уже ладно. Вот народец и так ходит. Кто рисковый. Я, может, тоже… хотя не знаю… там же ж твари и так-то тень человека жрёт, если он не охотник. Видал я таких… правда, если фарт есть, то за одну ходку поднять можно столько, что до конца жизни хватит.
Интересно.
Очень даже интересно. А ещё понятнее, для чего Савка нужен. Не иконы краденые оценивать, это можно, но мелковато. А вот найти того, кто без проблем для себя сможет на ту сторону заглядывать, и возвращаться…
— Только правда в ином-то… — Метелька заёрзал и, оглянувшись воровато, наклонился, зашептал едва ли не в самое ухо. — Там нет травы, которая исцеляет. И ничего-то там нет для исцеления, а вот трава или кровь… это да, дорогие. Чем темнее, тем дороже. Силы в них, стало быть, больше… вот…
— И для чего их используют? — также шёпотом спрашиваю.
— Так… известно… дурь варят. Такую, которая любому дарнику мозг отшибти способная. Ещё отраву вроде как, но про то лучше и не… знать. Не думать даже, что знаешь. Антошка-то на дряни давно сидит, вот и задолжавши. И думает, что ты ему травы принесёшь, а он уже… пустит. Ну, по делу.
По своему делу.
На синтез дури? А что, образование он получил. Сомневаюсь, что нынешние технологии переработки наркоты требуют сильно сложного оборудования. Скорее уж все так, что Антон Павлович, случись ему получить хороший запас травы, крепко свои дела поправит.
А Савка…
Плевать ему на Савку. Тем паче тот и без того покойник.
Сволочь. Я ж говорил.
А я в людях редко ошибаюсь. И потому протягиваю Метельке конфету.
— Спасибо, — говорю. — За помощь.
— Так… это… — Метелька смущается, потому как вряд ли с ним делились не из страха или желания откупиться, но просто так. — Не за что…
И конфету принимает, прячет за пазуху, а потом, вздохнув тяжко, произносит:
— Хороший ты парень, Савка… жаль, что помрёшь скоро.
[1] Так и есть, штадт-физик Московской медицинской конторы сообщал генерал-губернатору об основных назначениях при эпидемии 1830 г.
[2] Одна из самых известных кондитерских фабрик, которая славилась традициями и высоким качеством продукции. И начиналась именно с производства пастилы.
Глава 22
Глава 22
«Товарищество Жигулевского пивоваренного завода имеет честь уведомить, что с 7 марта сего года поступает в продажу свежее пиво из нового завода на Зыхе по цене со склада и с доставкой для городских покупателей: „Столовое пиво“ — за ведро 2 ₽ 40 коп. Другие сорта будут выпущены в скором времени»
«Известия»
— Громов, ты везучий засранец! — громкий голос Ленки заполнял палату и наверняка выплескивался в коридор на радость случайным слушателям. На них Ленке было плевать.
Мне тоже.
— Ленусь, не спеши, — не то, чтобы я не разделял ее радости. Скорее уж меня переполняли смешанные чувства. — Может, это ещё ничего не значит. Временное там.
Ленка фыркнула. А доктор, до того благоразумно помалкивавший, произнес.
— Налицо стойкое улучшение вашего состояния. Анализы…
В медицинскую дребедень, густо пересыпанную терминами, я не вслушивался. Один фиг не пойму. А что до улучшения, так я его и сам чувствовал. И дело даже не в том, что боль отступила. Хрена с два. Осталась она, родная и привычная, верная, как жена декабриста, со мною. Дело скорее в том, что в груди булькало много тише, и муть, горечь во рту почти исчезли.
Да и думалось куда легче.
А ведь не замечал я, насколько тягучими тяжёлыми стали мои мысли. И вообще…
— Он выздоровеет, — перебила Ленка врача. — Он ведь выздоровеет?
Вздох.
Доктор всё ещё сомневается. И подбирает слова, с одной стороны он не хочет обидеть столь важного пациента, с другой — не желает опускаться до откровенной лжи.
— Возможно, — ответ получился весьма размытый. — Поймите… Ещё недавно я был бы более категоричен. И однозначен в своем мнении. Однако теперь… Налицо явный регресс опухоли. И да, объяснить это сложно, но как по мне шанс появился. Но вы должны понимать, что все это — робкие догадки или надежды даже. И что в любой момент все может откатиться к… Скажем так, исходному состоянию.
Понимать Ленка не желала. Она уже нарисовала себе красивую картинку моего чудесного выздоровления и нашей с ней красивой жизни на берегу моря.
Ленка, Ленка… Знаю я тебя. И твои мечты тоже. И есть в них что-то до боли родное, близкое. А потому страшно разочаровать.
Но придётся.
Не то, чтобы я жить не хотел. Хотел. Очень даже. И какая-то часть души моей требовала вцепиться в этот шанс и выжать из него все, до капли. Раньше я бы так и сделал.
Теперь…
— Громов, — после ухода доктора Ленка уселась на край кровати и одеяло мне поправила. — Вот… я этот взгляд знаю. Не вздумай помирать! Ты же ж… ты ж вовсе бессмертный, Громов!
— Неправда.
Мне не хочется её огорчать, но, наверное, придётся.
— Лен…
— Помолчи! Вот… вот хоть раз в жизни послушай меня… я не знаю, чего ты в свою упрямую дурную голову набрал, опять какой-то ерунды, не иначе, но… пожалуйста, на этот раз послушай меня.
— Слушаю.
Деваться мне всё равно некуда.
— Есть… другие клиники. В Израиле вон. В Германии… и ты сейчас вполне транспортабелен. Я узнавала. Мы можем перевезти тебя…
— На хрена, Ленусь?
— Не знаю, — честно отвечает она. — Там, говорят, лечат хорошо. Или вот Швейцария ещё…
— В жопу Швейцарию. Мне и тут неплохо. Лечат… да везде более-менее одинаково лечат. И тут… тут тоже неплохо. Доктор вон грамотный. И если на то пошло, то его лечение эффект возымело.
Она смотрит с прищуром.
— Врёшь ведь.
Вру.
Доктор не при чём. Но уезжать я не стану, ни в Швейцарию, ни в Израиль. Нет, было время, когда подумывал и надеялся, а потом понял, что мне надо выбрать не место, где я буду лечиться, а то, где помру в тишине и комфорте. А помирать в Израиле страсть до чего не хотелось.
— Громов, в чём дело?
В том, что если я уеду, то… вдруг да дело не в моей душе, а в этой вот палате? Конкретно в этой. Вдруг тут незримый пробой, связавший два разных мира и меня с Савкой. Я уеду и связь оборвётся. И тень подохнет. А опухоль… ну ладно, она меня меньше всего волнует.