— Ну что, полегчало? — поинтересовался Еремей, кружку забирая.
Я кивнул.
— От и ладно.
И стальные пальцы стиснули шею, заставив согнуться, а Еремей так, наклонившись к самому уху, поинтересовался:
— Много слышал?
Вот что-то подсказывало, что не надо делать вид, будто не понимаю, о чём это он.
— К-кое что.
Пальцы у него такие, что чуть сожмёт и Савкина шея хрустнет. Причём уверен, что никто-то по этому поводу сильно печалиться не станет, не говоря уже о том, чтоб расследование начинать.
— Не врёшь — и хорошо, — хватку Еремей ослабил. А после велел Метельке: — А сходи-ка ты… погуляй.
— Куда? — моргнул Метелька.
— А от куда-нибудь… на кухню, может. Спроси добрую женщину, вдруг ей помощь надобна
Метелька скривился, да спорить с Еремеем не посмел.
— Бестолочь… и ты бестолочь. Тень-то большая?
— Моя?
— Ну не моя же ж, — Еремей шею отпустил и присел напротив меня, в глаза заглянувши, потом, правда, отвернулся, что-то неразборчивое под нос буркнув. — Когда поймал?
— Когда… прибить пытались. Я думал, что я её совсем выпил, а она теперь внутри. Показать?
— Толку-то. Всё одно не увижу.
А вот это полезная информация.
— Тогда как?
— Видеть и нужды нет. Если на той стороне бываешь частенько, то хребтом этих тварей чуять учишься. Да и так-то есть и у меня кой-какие… таланты родовые, — ответил Еремей спокойно. И судя по тому, что добивать меня не спешит, наличие тени — это не так уж страшно.
— Я ж не… сумеречник? — уточняю на всякий случай.
— Нет.
— А… в чём разница? Ну, если тень во мне? И у сумеречника тоже?
— Разница? От как сказать… смотри. Один возьмёт волчонка из лесу, приголубит, накормит и службе выучит. И будет волк служить ему и помогать. А другой рискнёт, а этот волчонок его за руку цапнет и заразит водобоязнью…
— Бешенством?
— Им самым. И будут они вдвоём, бешеные… ну это так. Примерно. Не дано обыкновенным людям с тенями дело иметь, чтоб себе не во вред. Охотники — иное. Вас она даром наделила и защитою своей. Убить тебя тень способна… да и подчинить своей воле тоже. Но это только если сам попустишь. Напомни, годков тебе сколько?
— Тринадцать.
— Тринадцать… с виду больше десяти не дашь. А уже тень… — он потёр пальцами подбородок. Сухой, неприятный звук. — Рановато…
— А… это плохо? Или хорошо?
— Смотря для кого, — Еремей прищурился, что твой кот на сметану. — Так-то в прежние времена дед сказывал, что многие охотники, пока своею тенью не обзаведутся, на ту сторону и не выходят. Малым промыслом пробавляются. А вот как сумеют примучить да на службу поставить, тогда уж, стало быть, и за большой берутся. И что получалось это далеко не у всех. Говорил он, мол, это тоже навроде таланта. Одни вон на скрипочке играть умелые, другие — теней ловить.
— А… что ещё он говорил?
— Что тень — это даже не волк, это тигра натуральная, которая и ластится будет, а коль случай подвернётся, то и сожрёт тебя, не поморщившись.
Ну что питомец у нас с Савкою непростой, это я уже понял. И догадки мои Еремей лишь подтвердил.
— А еще говорил, что уже тогда охотнички мельчать стали… что с одной стороны сделалось их больше, наплодили вон… выродков навроде тебя.
Главное, сказано это было не с целью меня обидеть. Скорее уж потому как в его глазах Савка и вправду был выродком.
— Иные в люди вышли. Связи наладили. Богатство добыли. Талант — это же только талант.
Тут не поспоришь.
Был у нас один… Димка Святкин. Талантище… стрелял из всего, что стреляло, да и не стреляло — тоже. И попадал, что характерно. Даже когда казалось, что невозможно. Прям душой ко всяким железкам прикипевший был. Его дядька Матвей крепко выделял, обхаживал. И дела ему давал особые, под талант его.
Чем всё кончилось?
Ну… так-то наши разборки его не задели. Мне показалось, он и не заметил, что изменилось что-то там. Точнее заметил, когда по оружию гайки закручивать стали. Тогда и уехал. Купил домик где-то в Сибири, пошёл то ли в егеря, то ли в золотодобытчики. Главное, что положить ему было и на возможности, и на перспективы.
— Вот и поднялись кверху не те, кто посильней, а те, кто половчей и с властью ладить умеет. Да и власти той спокойней. Тени же ж… — Еремей вдруг выкинул руку и, накрыв ладонью Савкин затылок, дёрнул на себя. — Никому, ясно? Чтоб никому ни слова… узнают — я за шкуру твою и медного грошика не дам.
Киваю.
— Я… не дурак…
От Еремея пахло чесноком и ещё травами. А вот гнилью — уже куда как слабее.
— Вы как… себя чувствуете?
— А смелый ты, — он отпустил руку. — Иные взрослые вон обмочились бы с такой беседы.
— Не смелый. Просто они, наверное, про вас лучше знают…
Еремей хохотнул.
— Твоя правда… так какая она у тебя?
Мой вопрос про здоровье он проигнорировал.
— Небольшая… я слышал, что Фёдор называл её… курхарь…
— Крухарь, — поправил Еремей.
— Да, точно… но она меньше стала. И сидит.
— Она меня…
Он потёр рукой грудь.
— Вы тогда поняли?
— Подозревать стал. И приглядывать. А вот сегодня и уверился.
— Она… там червяки сидели. Такие тонкие и длинные. И ещё воняло от вас. Ну… так… по-особому. Извините. Она как почуяла, так прямо и сорвалась. Внутрь прыгнула и сожрала.
— Хорошо, что только их.
— Хотела, — ответил я. — Не только их. Но я не позволил.
— Добрый?
— Неправильно это.
— И там, вчера, в доме, она с тобою?
Киваю.
— Сожрала?
— Не всего. Так-то та, вчерашняя тварь, посильнее была. Вот она и побоялась, а как вы в неё пальнули, ранили, тогда моя тень и стала куски глотать. Наелась.
— Это хорошо. Я про них не так и много знаю, — Еремей замолчал ненадолго. — Так-то… деду моему случалось служить… при доме одном. Сумраковы. Слыхал?
— Нет.
— Вот то-то и оно, что никто уже их и не вспомнит. Он и сам лишь раз упомянул, добавивши, что иные имена вслух произносить не след. Хотя прежние времена наш род подле них был. Это только считается, что Охотники сами по себе. А добрая помощь всем в руку… но это не важно. Знаю я немного. Вот, что тени кормить надобно. И сперва — теми, которые поменьше, послабже.
Тень довольно заворочалась.
— Будет расти с того и силу набирать, но… ты аккуратней. Помни про тигру…
Он взъерошил мне волосы.
— И больше не подслушивай.
— Постараюсь, — грешно обещания невыполнимые давать. — Я не так особо… она ещё недалеко ходит.
— Синоднику говорил?
Я мотнул головой.
— А этому своему… приятелю?
— Ну… так-то нет. Сказал, что вас слушаю, но без подробностей.
— Хорошо. Не вздумай, Савка… молчи. Пока вы клятвой и кровью не связаны, молчи. Княгинюшка сказывала, что и теперь тебя убить пытались, но это иное… совсем иное. Поверь, прознает кто, что ты тень примучил, другая охота пойдёт.
— А вы…
Я вовремя прикусил язык. Не надо задавать опасных вопросов. Только Еремей и без того всё понял.
— Хочешь спросить, вправду ли я своего воспитанника убил? Вправду.
— Но… почему?
Не походил он на человека, который убивает просто так, без веского повода. Да и Евдокия Павловна вроде виноватым его не считала. И суд опять же. Чуется, если б была хоть капля вины, суд бы его не выпустил.
Еремей чуть отстранился.
И заговорил.
— Он был славным мальчонкой. Меня тогда с государевой службы попросили по-за ранению. Медальку вот дали. Пенсию назначили, не без того. Про подвиг мой даже в газетах печатали. Давно это было, да… так вот, медалька медалькой, а здоровье не то, негодное для службы. Тут же и боярин подоспел, воевода Виленский, мол, сынок у него подрастает, надо бы средь прочих и науку воинскую преподать. Я и согласился. Многие, кто в отставку выходит, этим делом промышляют. И почётно, и выгодно. Думал, может, свезёт, то и останусь, обживусь. Небось, где один сын, там и два. После и они-то повырастут, титул от батюшки примут да и о престарелом наставнике позаботятся. Опять же и семью завести можно. В большом-то доме завсегда девок хватает, из числа дальнее родни, которые без приданого и перспектив.
Так-то неплохой план, как по мне.
Вполне реальный даже.
И выходит, что не соврал Метелька, и вправду Еремей при царе-батюшке служил.
— Мальчонка славный был. Учил я его. Всему, чего только знал… а он и учился. В охотку учился, себя не жалеючи.
Щека Еремея дёрнулась, будто оскалился он.
— И выучился… на мою голову. Я его отпустил, как пришёл срок. А он на службу подался, чтоб по обычаю. На Кавказ определили… а там неспокойно. Да… с того Кавказу его и привезли. С местными басурманами схлестнулись. А там тоже дарник… после обвал был. Его и завалило. Перебило хребет.
Слушаю.
Очень внимательно и дышать-то страшно, чтобы не перебить этот рассказ.
— Да не в одном месте перебило, а так, что… чудом уцелел, как сказали. И сам-то, и людей сберег. Держал гору… выгорел почти. Ладно бы, дар… дар, чай, вернулся б. Но вот хребет и дар вместе… не вышло. Семья-то у них ладная, крепкая… была. А будто проклял кто, — Еремей покачал головой. — К нему лучших целителей привозили. Даже вона императорского… только все-то разводили руками. Жить-то будет, но…
— Лучше смерть, чем такая жизнь.
Я вспомнил, до чего мучительно быть привязанным к постели, не способным самому ни поесть, ни поссать. Но у меня это было преддверием финала и близкого, да и пожить я успел. А тот парень?
Лежать и знать, что годы впереди? Лежания и тоски?
— Вы… ему помогли умереть?
Кивок.
— Увёз. Туда, где… полынья одна, старая. И твари постоянно прорываются. И завёл на ту сторону. Дал с собою гранаток в руку. Рука одна ещё работала. Вот… славная вышла смерть. Достойная.
И смотрит так, с прищуром.
— Не спросишь, почему я с ним не остался?
— Нет. Вы… не собирались умирать.
И это я тоже понял.
— Именно. Но будешь болтать — шею сверну, — сказал Еремей, разгибаясь.