Веревку закрепили за железную распорку, которую собрали прямо тут, у полыньи. Причём Еремей скручивал её весьма ловко, явно не в первый раз приходилось. А уж когда в землю вогнал и надставил, то и закрепил в самом верху…
Фонарь?
— Вижу! Огонёк! — Метелька подпрыгнул. — Тусклый, правда, но сквозь туман пробивается.
— На десяток шагов, а то и на два… а вон ленточки видишь?
— Д-да…
— Это вешки. От одной до другой и путь проглянется. Их смазывают особым составом, — ноздри Сургата дрогнули.
Интересно, с чего это он вдруг переменился?
— По вешкам можно и дорогу к выходу найти. Сейчас вот мужички врата обозначат…
Пару столбов вкопали, причём, судя по тому, что на столбах светились тонкие полосы, смазывали и их.
— … а там уже и дорогу строить начнут, — Сургут, щурясь, вглядывался вдаль. Видел что-то? — Дальше уж на опорки и фонари повесят особые, которые худо-бедно туман здешний разгонят. Оно-то всё одно не видно будет дальше, чем на пяток шагов, но и это уже много…
— Это, наверное, дорого? — уточняю я, поскольку ещё с той своей жизни знаю, что никто-то не станет возиться, если возня эта не приносит дохода.
А тут…
Люди вон. Материалы и не самые простые. Вон, столбы у ворот вкапывают основательно, да и они толщиною внушают, явно не на день-два рассчитанные. Прочее тоже не бесплатно.
— Пусть мальчишка поведет! — раздался чей-то нервный голос. — Он же ж видит, куда…
— А и вправду, — Сургут словно спохватывается. — Видишь же?
— Стоять, — Еремей, казавшийся увлечённым спором, мигом о споре забыл, встал рядом. — Никто никуда не пойдёт.
— Да ла-а-адно, — прежним ноющим тоном протянул Сургут. — Да хоть на пару шагов пускай… можешь и ты с ним сходить. А то тут одна трава только.
— Тебе и её на первое время хватит.
— Ой, скучный ты человек, Еремейка…
— Зато ты у нас весёлый.
— Кому-то ж надо…
Я дёрнул Еремея за рукав, привлекая внимание, и когда тот наклонился, сказал на ухо:
— Тут пока никого… такого нет… можно и пройти… если с тобой.
Сам я на свой револьвер не больно-то надеялся, здраво собственные силы оценивая. Медленный я. Слабый.
— Видишь, мальчик и сам хочет…
Хочу.
Потому что… сам не знаю, почему. Манит эта вот седая трава, которая без ветру клонится к земле, а потом распрямляется с едва слышным шелестом. И шелест этот кажется почти голосом. В ней, в траве, то тут, то там мелькает горбатая спина моей Тени. И та тоже рада. Как охотничий пёс, который долго маялся в городской квартире, и вот теперь снова оказался в лесу.
На свободе.
Почти.
— Идём, — решается Еремей, мрачно глядя на Сургута. — Давай десяток. Останавливаемся. И дальше решаем, по ситуации…
— Ой, ладно вам… — Сургут демонстративно потягивается. — Вечно ты всё страхи ищешь, там где их нету.
Еремей подталкивает меня в спину.
— Веревку держи. И Метелька, ты за нами.
Он явно не хочет оставлять Метельку подле Сургута, и мы оба — я и Метелька — лишь одобряем такое решение. Сам Еремей закидывает на плечо моток веревки с полудюжиной деревянных кольев-штырей, нанизанных на веревку, как иглы на нити. Идём. Трава ломается под ногой с сухим на диво неприятным звуком. И острые ости норовят пробить ткань. Но та плотная, на этой стороне ещё более плотная, чем на той. И натиск травы выдерживает.
— Руки держите в карманах. Тут, если поцарапаетесь, кровь мигом тварей привлечёт. А не время ещё…
Еремей заговаривает, когда мы отдаляемся на десяток шагов. Я вижу людей, которые вот они, рядом, и мне странно, что Метелька крутит головой и вцепляется в верёвку. Я слышу, как колотится его сердце, и он старается держаться вплотную к Еремею.
А вот Еремей держится иначе.
Он собран. Внимателен. Однако ни страха, ни растерянности не выказывает.
— Сургута не слушай, — заговаривает он, когда мы отошли шагов на десять. — Он горазд в уши напеть. Тот ещё баечник.
В это я охотно верю.
— Дальше идём? — уточняю.
— Погоди. Сейчас метку кинем, — и Еремей вгоняет в землю деревянный штырь и наваливается всем весом, вгоняя поглубже. — Тут после нормальные поставят, как доберутся.
— А… почему дерево? Можно же из железа костыли там… не знаю.
— Можно. Но тут обыкновенное железо долго не живёт. А такое, которое… особое… — он выделяет это слово, — стоит изрядно. Да и не так-то легко его добыть.
— А…
— Особое — это когда при плавке добавляют всякое-разное. Скажем, кровь здешних тварей. Или же траву вон…
— Эту?
— И эту тоже.
— Стало быть, полынья — дело выгодное? — веду дальше, и главное, понимаю, что здесь и вправду всё несколько иначе. Вон, два десятка шагов прошли — Еремей остановился, чтобы очередной колышек вогнать — а лесок уж виден. Кажется, что до него рукой подать. Тогда как полынья и врата далеко.
Я их в принципе вижу, а Метелька говорит, что не видит вовсе ничего.
— А то… — отзывается Еремей.
— Очень выгодное? Это ведь немало стоит… ладно, дерево, но оно тоже непростое, так? И вот веревка эта? И сами люди. Мозырь вложился в ремонт дома. Забор поставил. Охрану. И тут… посты эти вот.
Мне почему-то казалось, что добытчики просто уходят, хватают, что под руку попадётся, и убираются восвояси. А оно куда как сложнее всё.
— Верно, — Еремей остановился и огляделся. — Ишь… поредело. Значит, вода рядом. Воду чуешь?
Я прислушался.
И нет.
Я не чуял. А вот Тень — та добралась, и я увидел уже её глазами узенький, с ладошку шириною, ручеёк, который пробирался сквозь покрывало травы. Тень в него забралась с лапами и, опустивши голову, жадно лакала иссиня-чёрную воду.
— Тут… — я быстро сориентировался. — Чуть в стороне. Ручеёк. Узкий. Вести?
— Веди, — согласился Еремей. — Там и траву твою глянем.
— А назад? — Метелька оглядывался и изо всех сил старался сдержать дрожь. Но я чувствовал, как его колотило. — Назад мы… мы ж вернёмся, да?
— Вернёмся.
Тень держалась спокойно, а стало быть, крупных хищников рядом не было. Что-то подсказывало, что опасных тварей она почует куда раньше меня.
— Хорошо… а то так-то…
— Вот, — Еремей развернул его к веревке. — Видишь? Твоя крепится к основной жиле. А уж по ней, если что, и добредёшь. Тут после нормальные вышки поставят, с защитою, с пугалками и охраною… мыслю, расщедрится Мозырь. Вон, какое богатство…
Это богатство?
Трава, земля… ручей вот? Это богатство?
Глава 34
Глава 34
«…трехкратное увеличение количества полезного сырья, полученного государственными и частными заготконторами, свидетельствует как об увеличении количества окон, именуемых в простонародьи „полыньями“, так и о существенном улучшении качества разработки данных локусов. Однако, принимая в расчёт растущие нужды некоторых отраслей экономики, которые и на сегодняшний момент мы с трудом можем покрыть, логичным будет обратить внимание на явное дальнейшее увеличение дефицита некоторых особо редких компонентов. Что в свою очередь, ставит насущный вопрос о разработке метода контролирумого открытия…»
Из доклада князя Юсупова, посвященного проблемам внешней добычи.
Над ручьём земля приподнималась уродливым горбиком. Трава на нём собиралась купинами, меж которыми пробивалась другая, коротенькая и жёсткая, что щетина.
— Выкапывай с корнем, — велел Еремей, скинувши мешок. Из него достал пару лопаток, одну протянул Метельке, а вторую себе оставил. — А ты гляди по сторонам… эта трава зовётся ручейница. Так-то по-науке если, то иначе, но в народе ручейница, потому что растёт обычно по берегам ручейков. Корни у ней неглубокие, но в них, если пощупать, будто кругляши такие, вроде орешков. Их алхимики весьма ценят. Да и сама трава полезная в лекарском деле.
— А говорят, что яды только… — не удержался я.
Кустики травы Еремей аккуратно укладывал в сумку.
— Так ведь всё-то может быть и лекарством, и отравой. Не веришь мне — у княгинюшки спроси, — хмыкнул Еремей. Работал он быстро и ловко, как-то так втыкая лопатку, что от легчайшего нажатия вываливался и кусок сизой земли, и корни, в которых будто драгоценные камни запутались.
Зеленые.
Точно изумруды.
Я пригляделся, а потом интереса ради передал и тени приказ. Та, отвлекшись от воды, застыла, будто раздумывая, а после ухнула в ручей с головою, чтобы спустя мгновенье вынырнуть с сеткой, в которой запуталось множество этих вот зеленых камушков.
— Еремей… — я отступил к ручью и, захватив сетку, потянул. — А это то же самое? Или нет?
— Это поручейник, — Еремей подошёл и перехватил ношу. Сетка была тяжёлою, то ли от воды, то ли потому, что сама протягивалась туда, вглубь ручья. — Это… это хорошо. Только ты руки побереги. Надо будет перчатки справить, а то порезаться тут легче лёгкого. Так, ручей метить не будем, а то больно жирно станет.
Он одним движением ножа обрезал бороду то ли корней, то ли водорослей.
— Никогда не бери больше, чем утащить можешь. А лучше вполовину меньше, потому как многих жадность сгубила.
Еремей оглядывался.
А лес был. Вон, за ручьём. Десяток шагов, может, два. К нынешним расстояниям я ещё не приспособился, но чуял, что близко. И азарт требовал добраться. Вот прямо сегодня. Времени много не отнимет, но в лесу, чуялось, найти можно больше, чем на берегу.
Я придавил азарт и уточнил:
— Надо возвращаться?
— Надо, — Еремей глянул на меня. На Метельку. Вздохнул. — Твоя тварь может чего мелкого принести?
— Тварь? — Метелька оглянулся, но только это и успел.
— Ты, — рука Еремея легла на Метелькину шею и сжала его. — Ты решай, с нами или как… если с нами, то кивни. Но назад дороги не будет. Узнаю, что Мозырю или ещё кому наушничаешь…
— Я… я… с вами…
— Вот и славно, — рука разжалась, но не сразу. — А теперь повторяй… я… как там тебя?
— М-метелька…
— Раб божий Метелька душой своей бессмертною клянусь служить сыну Моры…