Я приметил вороватый взгляд Тима. Несомненно, он плутовал.
— Я — человек со смекалкой! — ораторствовал Роккер и подкрутил рыжие усы. — Усы я отрастил, проглотив четыре порции «пищи страусов Рук»… Досточтимый сэр, милая мисс, видите вы мою художественную рыжую шевелюру! Клянусь страусами, голова у меня поросла непролазными чашами… Тим! Час твой пробил!
Роккер выхватил из корзины громадное яйцо величиной с пол ведра и с треском обрушил его на голову Тима.
— Вот тебе за козырного туза, которого ты, плут…
Тим с визгом вскочил на ноги, но страшный удар другим яйцом в темя заставил его упасть на четвереньки. Ослепленный семью литрами липкой жидкости, он со звериным криком бросился под ноги Роккеру, и бандиты опрокинулись в корзину, барахтаясь среди лопающихся яиц, представляя собою живую яичницу.
Мгновение показалось мне подходящим для нападения. Если бы у меня была в руках веревка… Я оглянулся вокруг, глаза у меня жадно остановились на мешке, обвязанном крепким кожаным ремнем. Но в этот миг пуля провизжала у меня над правым ухом и Роккер, подняв над бортом корзины рыжую всклокоченную голову в скорлупе, в смеси желтка с белком, хрипло прокричал, вытянув вперед руку с огромным револьвером в волосатом кулаке:
— Эй, милорд! У Роккера — глаза на затылке! Внимание! Один миллиметр над вашим левым ухом!
И он пустил пулю, тонко взвизгнувшую над левым ухом.
— Если я тебя не уложил, как дикого страуса, — резонерствовал Роккер, — то лишь потому, что еще не выдоил все золотое молоко из твоих сейфов!
Бандиты выкарабкались из корзины, мокрые от раздавленных яиц и, к моему немалому изумлению, протянули друг другу скользкие руки.
— Дружище Тим!
— Дружище Роккер!
— Ты не виноват, Тим!
— И ты, старина Роккер!
— Будь проклят ученый старикашка, — кричал Роккер, отдирая со своей любимой брови быстро сохнущий яичный желток. — Я — капитал без движения! Я связан по рукам и ногам! Мне нет ходу! Старик держит при себе свой секрет! О, я бы давно превратил его мозг в яичницу, как вот эта в корзине, если бы он не был мне нужен! Как, лишившись его, я смогу выращивать крылатых страусят без его пищи?!
Роккер и Тим долго мылись у ручья возле изгороди, чистили свое платье и ругали профессора Мальви.
Бандиты привели себя в относительный порядок и деловито зашагали к дому.
— Побудьте здесь, пока мы не позовем вас к профессору для весьма важной деловой беседы, — сказал значительно Роккер и выловил из своей рыжей шевелюры последний кусок скорлупы. Бандиты скрылись за дверью.
Два черных страуса, на которых Тим и Роккер привезли яйца диких эпиорнисов, подбирали с земли остатки серой пищи. Золотой «Рук» Иветты Ренье и мой синий подошли к черным страусам, но их клювы, шарящие по земле, подобрали только несколько крошек.
— Бедняги, — сказала Иветта Ренье, — они сегодня голодные…
Вдруг она побледнела. Белый страус, на котором она сейчас лежала, отдыхая, как на мягком диване, уронил голову на песок и глаза у него стали совсем тусклыми. Я подошел к нему и потрепал ладонью по шее. Шея была холодна. С дрожью в коленях, я нагнулся к голове, лежащей на песке. Страус был мертв.
— Посмотрите! — вскрикнула Иветта Ренье с испугом и указала на двух черных страусов.
Глаза у них блуждали. Шатаясь, великаны тихо брели к нам и рухнули на землю. У самых ног Иветты Ренье лежали огромные бессильные птицы в жалких, трепетных содроганьях еще недавно мощных мышц.
Иветта Ренье тихо сказала:
— Они сейчас поели остатков корма и…
Плечи у нее дрожали в ознобе, несмотря на гнетущий солнечный жар.
— А те, которые съели свою порцию раньше, — уже умерли, — сказал я.
— Мой золотой…
— …И мой синий застали только крошки. Смотрите, они — бодрые, сильные…
Мы перебегали от одного страуса к другому. Все, за исключением золотого и синего, лежали огромными мертвыми массами на середине двора, под навесом, около изгороди, у входа в склад провианта и орудий.
Мы осторожно поднимались по лестнице. На верхней площадке правая дверь была открыта. Через нее явственно доносились слова профессора, перемежаемые тихим бряцанием сковывавших его цепей.
— … Но хорошее жалованье вас не удовлетворяло…
— Тим! Дружище! — захохотал Роккер. — Профессор решил уморить меня со смеху!
— И вы, — продолжал профессор, — убили всех членов экспедиции, за исключением одного меня. Знаю, что вы убьете и меня. Но мне не жалко себя. Мне жалко страусов. Вы отняли у меня лучшую идею моей жизни.
— Чудак! — взвизгнул в восторге Тим. — Идеи?! Толстый карман — вот смысл бытия!
Профессор будто не слышал Тима.
— Вместо дорогих аэропланов, я решил дать человечеству, — как бы общедоступные воздушные велосипеды, — этих прекрасных птиц. Они неприхотливы на пишу. Они отличаются добрым нравом. Они понятливы, послушны. Их способность привязываться к человеку трогает до слез. Ими может управлять четырехлетняя девочка, взвиваясь в совершенной безопасности на высоту более километра. Их красота приводит в восторг. Я полюбил их всей душой, и вы отняли их у меня.
— Вы — человек идеи, профессор. А я — человек дела,
— захохотал Роккер. — Тим, выпьем еще по стаканчику рома.
Слышно было, как профессор плакал. Жестко, коротко звякали железные звенья вздрагивающих цепей. Профессор проговорил тихим, срывающимся голосом, как бы про себя:
— Я поступил так, как нужно.
Лицо Иветты Ренье выражало страдание. В сильном волнении поднималась у нее грудь.
— Я летал на аэроплане два раза, — медленно заговорил профессор. — Аэроплан холоден, чужд, механичен. А мои страусы… На них летишь спокойнее, чем летаешь во сне. Чувствуешь под собой живое, могучее тело верного страуса «Рук», оно слушается твоих намеков, понимает твои слова. Дикий страус «Рук», прирученный человеком, заражается силой человеческой воли и из боязливой птицы превращается в неустрашимого воздушного зверя.
— Сердечно благодарю за лекцию, профессор, — начал Роккер, — но…
— И вот, вы мучаете, пытаете меня около года со злобным вдохновением застеночных мастеров. И вы совершаете воздушные набеги во многие города… Мою идею помощи человечеству вы на моих глазах отвратительно затаптываете в грязь. Вы грабите магазины, убиваете людей.
— Профессор сменил университетскую лекцию на церковную проповедь, — сладко сказал Тим.
— Не пора ли к делу, профессор? — заявил Роккер.
— К делу? — переспросил профессор, звякнув цепями.
— Прекрасно. Переходите к делу.
— Сейчас, сейчас, — сказал Роккер решительно и хотел подняться, но не мог.
По лицу профессора пробежала странная улыбка.
— Проклятый ром! Тим, слушай. Не давай мне больше рому. Он здорово крепок. На чем, бишь, я остановился? Да. Сию минуту ты скажешь нам, проклятый старик, рецепт изготовления «пищи страусов Рук», или я…
— Или вы… — подхватил профессор с неожиданной живостью.
— Клянусь страусами! — прокричал Роккер. — Сегодня в последний раз я имею с тобой дело!
— В последний раз, — тихо сказал профессор.
Роккер обрушил на доску стола страшный удар железного кулака.
— Ученая крыса! — Если не откроешь рецепта, то я сейчас схвачу твою дочь и…
— Остановитесь! — вскричал профессор резким и властным голосом. — Негодяи! Вы погибли!
Глаза профессора остро блестели от боли и торжества.
— Старик спятил с ума! — завизжал Тим, пытаясь сорваться с места, но оставаясь как бы прикованным к скамейке. Роккер выхватил огромный револьвер и, взъерошив левой рукой рыжую гриву, злобно спросил:
— Я побежден?
— Вы забыли на сегодня задвинуть решетку окна, — бросил профессор простые слова.
— Ну? — растерялся Роккер.
— Вы упились вчера вашим ворованным ромом, и он отнял у вас память…
Роккер растерянно озирался. Глаза его горели злобно и испуганно. Он положил револьвер на стол. Враг не открывал своих карт, и поэтому и был грозен вдвойне. Профессор сказал:
— Я кормил страусов через окно.
— Говори, что это значит? — прорычал Роккер, свирепея от неизвестности.
— Вы всегда заставляли меня пробовать самому «пищу страусов Рук», чтобы я их не отравил. И вы меня стращали, что, если я отравлю страусов и отравлюсь сам, то вы завладеете моею дочерью…
Профессор устало провел бледной, худой рукой по белым космам своих волос.
— Сегодня подошел срок приготовить новый мешок «пищи страусов Рук». И окно было открыто…
— И ты… — прошептал Роккер. Голос отказывался ему повиноваться, а Тим совершенно потерял дар слова. — И ты…
Глаза у него стали тусклыми. Он вдруг закричал хрипло и страшно.
— Ты не мог накормить страусов отравой! Ведь тогда бы ты и сам умер! Ведь ты… ты ел эту пищу. Ты пробовал ее десять минут назад у меня на глазах!
— И я, — сказал профессор, — перед вашим возвращением из долины страусов «Рук» бросал вот отсюда эту пищу страусам в окно. И они ее ели.
— Тим… — прошептал Роккер. — Старый дружище… Никакой дьявол не мог бы так рассчитать.
И он бросил Тиму тупой взгляд больного в диком бреду. Рыжие джунгли его волос понуро повисли по сторонам бледного лба.
— Не верю! Ложь! — взорвался он криком, взматывая головой, как бык под последним смертельным ударом тореадора. — Ты поплатишься своей жизнью! И, прежде, чем ты умрешь, проклятый старик, под моими пытками, ты увидишь, как твоя дочь…
— Моя дочь, — вспыхнул голос профессора, — в безопасности. — Вы привезли сюда мою племянницу…
— Ну? Лги до конца, лги, пока я…
— Во-вторых, умру не только я, но и…
Лица Тима и Роккера превратились в одни глаза, в которых горело безумие.
— В этих бутербродах, которые вы ели…
Профессор не договорил. В тишине негромко звякали цепи. Иветта Ренье бросилась к профессору Мальви.
— Дядя! — крикнула она. — Скажите, вы говорили неправду?
— Нет, дорогая, это — правда. Жанна и ты — свободны. Я разрубил узел. Так было нужно. Прощай, смелая. Не могу тебя обнять на прощанье. У меня уже не только отнялись ноги, но и руки…