из восточных змеиных тенет,
словно восходит
с самого дна земного.
Небо измерит — и снова
Просит приюта у западных вод…
Сложная ритмика, длинные фразы на выдохе… Канон требовал полной концентрации, не оставляя времени на переживания и посторонние мысли… Постепенно боль отступила, в голове прояснилось, и из прошлого явился образ-видение. Крошечная часовня на вершине утеса, со всех сторон — грозящие смертью пропасти, уходящие за облака кручи, и на неогороженной площадке, где едва поместятся двое, — неподвижная фигура Чумона. От порывов горного ветра, что рождается на ледниках Иголки, содрогается крыша часовни, стонут и поскрипывают опорные столбы. Но Чумон неподвижен, его лицо безмятежно. Ким был уверен — таким же умиротворенным его учитель оставался бы и в центре бури.
— Ветру весны за рост
Не благодарна трава,
За листопад на небеса
Не станут роптать дерева.
Кто подстегнет четыре времени года бичом?
Для тысяч вещей положен приход и уход…
Ким замолчал и открыл глаза. Его сердце билось размеренно и спокойно. Взгляд больше не туманило бешенство, лицо покинула гримаса гнева и отчаяния; кажется, даже прибавилось сил. Решив, что в достаточной степени управляет своим телом, Ким начал с самого неотложного — мысленно потянулся к выжженному на лбу клейму, чтобы стереть его.
В лагере хваранов ему приходилось исцелять и более серьезные ранения, не только на других, но, конечно, и на себе. Боль от ожога отвлекала его, мешая сосредоточению — от нее необходимо было избавиться. Но это оказалось далеко не так просто, как он ожидал. Легчайшее мысленное прикосновение закончилось вспышкой дурманящей боли, которая едва не свела на нет все усилия обрести самоконтроль. Ким понял, что так и задумано, и новые попытки убрать клеймо лишь обессилят его.
Отогнав подступающий страх неудачи, Ким снова закрыл глаза, оставил печать в покое и на этот раз обратил сознание вовне. Пусть он так и не научился призывать духов, зато он умеет многое другое. Например, обращаться к братьям мысленно, если они не слишком далеко. Хвараны, конечно, не смогли бы найти и позвать нужного человека за тысячи ри, как это делали настоящие колдуны, — их навыка хватало ровно настолько, чтобы не потерять друг друга в ночном лесу, — но это было гораздо лучше, чем ничего.
Проклятое клеймо и тут едва не погубило замысел Кима. Место для клейма — в центре лба, над бровями, — было выбрано так же неслучайно, как и сам знак. Императорская печать ослепила его, лишив внутреннего зрения. В какую бы сторону не обращался Ким, он видел только темноту, которую рассекали багровые сполохи боли. Но вот среди этих сполохов замерцали иные огни: вереницы молний, парящие огненные точки, что с такой легкостью превращаются в смертоносные стрелы…
— Лиу? — с надеждой окликнул Ким.
Плавный полет горящих точек замедлился… Да, это может быть Лиу! Он где-то здесь, в Небесном Городе, — может быть, в том же дворце. У него хватит власти вытащить отсюда Кима… если, конечно, сын Неименуемого захочет помочь Енгону! Ким внезапно вспомнил все то, что наговорил ему Рей, и его охватили сомнения. Словно почувствовав его неуверенность, знакомые огни отдалились, потускнели и исчезли в темноте. Ким бессильно опустил голову. По его лбу стекал пот, а ожог болел вдвое сильнее, чем раньше.
— Хорошо! — прошипел он и стиснул зубы. Проклятый Рей постарался на славу, но он еще не знает, что значит — связаться с хвараном. Печать связала его дух и лишила его возможности использовать магию, но уж власти над собственным телом у него ничто не отнимет! Ким снова закрыл глаза и сосредоточил все внимание на кистях рук. Как это делал вонхва?
— «Вот донце, а вот стенки, — прошептал юноша, вспоминая слова древнего канона Пустоты. — Между ними пустое место — не устранишь…»
Какие руки? У него их больше нет. Нет ни кожи, ни мяса, нет ни суставов, ни костей — только глина, жидкая глина…
«Исцелить себя мне печать не позволяет — а как насчет искалечить?»
Глина становилась все мягче, густыми серыми каплями стекала на пол…
Вдруг колодки стали свободными, как рукава кафтана. Ким, как в трансе, вынул из них руки и обмяк, прислонившись к стене. Кисти выглядели страшно и уродливо — так, словно в них не осталось ни единой целой кости. Боль Ким загнал глубоко внутрь и не позволял ей вырваться. «Сейчас бы лечь и уснуть — подумал он в полузабытьи. — И не просыпаться…» Но спать было нельзя — еще предстояло как-то открыть дверь…
Ким не знал, сколько времени пробыл в беспамятстве. В глаза ему ударил свет. Щурясь, он присмотрелся и увидел Сахемоти. Бог-хранитель в бледном сиянии стоял перед ним, с любопытством оглядываясь по сторонам.
— Экий отвратительный застенок! Во что превращается Небесный Город? Нет, будет великим благом смести его с лица земли… Ким, как ты умудрился освободиться из колодок? Ты же искалечил себе руки!
— А, это ты, Сахемоти… Открой мне дверь камеры, — медленно проговорил Ким. Он не был уверен, что не бредит. — Сделай так, чтобы я оказался с той стороны. Дальше я сам справлюсь.
— Куда тебе! Да ты и шага сам сделать не сможешь. К счастью, у тебя есть я. Конечно, я не всемогущ — особенно здесь, в сердце Небесного города, — но вытащить тебя отсюда сумею.
— А Мисук?
Сахемоти развел руками.
— У нас с тобой совсем нет времени. Если бы не Идущие в Рай со своей бестолковой охотой на демонов, я бы вообще не смог сюда пробраться. В любой миг меня могут заметить, и ты останешься без бога-хранителя…
— Ты можешь исцелить Мисук? — приподнимаясь, повторил Ким.
— Да не думай ты о ней! Фею так просто не убьешь. Она просто утратит человеческий облик и навсегда уйдет в Верхний мир…
— Всего-то?! — Ким опустился на пол и снова закрыл глаза. — Тогда убирайся отсюда.
— Нет, так дело не пойдет. Дай-ка руку!
— Сколько тебе повторять: я остаюсь здесь!
— Всё, надоел.
В темнице вспыхнуло радужное сияние. Сахемоти подошел к Киму, поднял его и бесцеремонно перебросил через плечо. Ким не смог сопротивляться. Тело ему больше не подчинялось, голова шла кругом.
Радужное сияние превратилось в многоцветный водоворот. Сахемоти шагнул прямо в него, и мир растворился в пляске света.
В тишине подземной тюрьмы — легкие, по-звериному бесшумные шаги. Воздух густеет, на стенах выступают капли воды. По коридору расползается серый туман. Фонари мигают и тускнеют, тени приходят в движение. Стражники зевают, трут глаза, пытаясь стряхнуть тяжелый сон, но ничего не получается. Перед глазами, как в угаре — только ужасные видения. Из паучьих углов, из трещин выползают демоны…
Стремительное движение, холодная вспышка стали. Треск кости, хрип — и стражник молча падает на пол. Обратный хват рукояти — удобная штука в тесных дворцовых коридорах.
Второго стражника обступают страшные раскрашенные рожи.
— Где Ким?! — шипит мелкий демон, едва достающий макушкой стражу до подбородка. — Отвечай, черепашья требуха! Не то сейчас вырву тебе печенку и съем у тебя на глазах!
Стражник, превозмогая ужас, пытается сопротивляться, теребит амулеты.
— Изыдите, бесы… заклинаю…
Другой демон, что повыше, поднимает левую руку, и на ней вырастают загнутые огненные когти.
— Говори, падаль, — его шепот пугает сильнее, чем обещание мелкого демона съесть печень. Пылающие когти приближаются к глазам. Стражник не выдерживает.
— Вам туда, направо и вниз!
— Пошел вперед! Покажешь дорогу.
Взволнованный шепот в темноте:
— Брат, надо спросить его, где тут заклинатели Идущих в Рай! Надо спасти Мисук!
— Ничего с ней не сделается, балда — она же фея! Надо скорее вызволить Кима, пока не поздно. Когда я понял, откуда он меня позвал…
Вот и дверь темницы.
— А этого куда девать?
Бесчувственный голос, полудетский, а потому особенно жуткий:
— Никаких свидетелей.
— Пощадите!
— Никто не должен узнать, что мы здесь были. Пусть считают, что Кима освободили демоны.
Дружное сдавленное хихиканье.
— Ха-ха… и будут недалеки от истины.
И снова вспышка металла и хруст костей…
Хвараны ворвались в темницу. Свет им был не нужен — все они прекрасно видели в темноте.
— Тьфу, дрянь, здесь всё в какой-то отраве!
— Это заговоренная вода. Отпусти своих боевых духов, Мик, — они нам больше не понадобятся. Кима здесь нет…
Хвараны с недоумением переглядываются. Камера заперта снаружи. Вот колодки — тоже замкнуты. В камере стоит удивительный, неуместный запах нагретой земли и скошенного сена…
Глубокой ночью во дворце Вольсон никто не спал. Шум, суета, беготня, огни факелов и лязг оружия… Только на женской половине было тихо. Потрескивая, горел светильник. В полутьме на кровати лежала Мисук. Рядом с ней сидела Солле, с тревогой вглядываясь в лицо феи. Лицо было спокойным и даже не очень бледным, но каждым мгновением из него что-то уходило. Нечто неопределимое, сияющее, юное и вечно живое — то, что делало Мисук бессмертной…
«Не приведите боги совершить ошибку… Да, она не человек, но кто сказал, что все нечеловеческое — это зло? Разве так учили меня сестры в общине? Нет, Проводник приведет в Землю Радости всех, кто за ним пойдет — вот что они говорили. А здесь, в Сонаке, только и твердят — скоро мир будет освобожден от нечисти, и наступит эра Чистоты. Но если все будут очищены здесь, кого Проводник поведет за собой по небесной лестнице?»
Язычок пламени затрепетал на фитиле. Солле оглянулась, думая, что кто-то вошел, однако позади нее никого не было. Со вздохом она повернулась обратно и замерла. Перед ней, по другую сторону кровати, стояли два человека. Или… не человека? Духи? Небожители? Силуэты казались нечеткими в полутьме и расплывались при попытке рассмотреть их.
— Монахиня нас видит, — сказал худощавый мужчина в одежде бродячего знахаря.
— Ну и что? — проворчала косматая старуха, в которой кто угодно опознал бы горную отшельницу. — Что она видит такого особенного, скажи на милость? Духи забирают фею в мир иной, только и всего. Эх, дочка! Говорила я ей: «Забудь ты этого мальчишку, ничего, кроме бед, он тебе не принесет!» И как в воду глядела…