Новая должность представлялась Державину очень важной. Он полагал искоренить злоупотребления чиновников, строго блюсти законы, держать в узде хищную ораву присяжных и насаждать просвещение. Зная, что в губернском правлении нет ещё ни столов, ни стульев, новый губернатор понакупил мебели и вместе со своею обширною библиотекой отправил всё это по Неве, Ладожским каналам и Свири. Чтобы набрать нужную сумму, Державину пришлось заложить некоторые женины и свои драгоценности и, между прочим, табакерку, пожалованную ему за «Фелицу».
В начале октября 1784-го года он прибыл в Петрозаводск вместе с семьёй, а также канцелярскими служителями, в числе которых был Андриан Моисеевич Грибовский, весьма образованный выходец из Малороссии. Державин занял один из шести имевшихся в городе деревянных, обложенных кирпичом домов на Английской улице, названной так потому, что на ней жили выписанные для завода мастера-англичане. 9 декабря 1784-го года губерния торжественно была открыта; празднества продолжались целую неделю.
Вскоре Тутолмин объявил, что желает осмотреть присутственные места, и начал с губернского правления. По чрезвычайному честолюбию и тщеславию своему желалось ему, чтобы его, словно императора, губернатор и все присутствующие чины встречали на крыльце. Державин принял его точно по регламенту, в зале. Тутолмин принялся делать разные придирки, привязывался даже к новой мебели. А когда Тутолмин выехал из правления для освидетельствования палаты, Державин, в свой черёд, проявил строптивость и не почёл за нужное провожать его. Это показалось Тутолмину вовсе оскорбительным. Ввечеру на беседе и в присутствии многих чиновников наместник громко выхвалял казённую и уголовную палаты и относил своё неудовольствие на присутственные места, подчинённые Державину:
— Я готовлюсь к отъезду в Питербурх и буду непременно жаловаться её величеству на губернатора, не помогающего мне...
— Не помогаю, ваше высокопревосходительство, когда вы вперёд забегаете! — ответил Державин.
— Как это понимать? — вспетушился Тутолмин, бросая на него угрозливый взгляд.
— А так! Вдруг потребовали сбора таковых податей, о которых только ещё слышно как о проектируемых в будущем. Да и то в более людных и богатых областях империи.
— А вы... Вы изрядный стихотворец, но, видно, худой губернатор! — вспылил Тутолмин.
«Ах ты притворщик! — пронеслось в голове Державина. — Рази ты сам не кропал стишков? Не восхвалял, будучи в Екатеринославле, в дурных виршах князя Потёмкина? Ты наш брат, только с тою разницей, что и стихоткач негодный, и законодатель дурной!»
— Пусть я делаю стишки, зато вы схватываете вершки! — отрезал он, меж тем как чиновники, столпившись, образовали род круга, словно на кулачных боях. — Ваше вредно в важных делах, а моё — немного.
— Вы отъемлете у меня главную мою добродетель — быть миролюбивым человеком! — Тутолмин нагнул пудреную голову, будто и в самом деле собираясь драться.
— Я бы мог изобразить картину кроткого и миролюбивого вашего нрава! — встретил его Державин. — Пристойнее почитаю не делать того. За меня всё скажет храбрый Сумский полк...
Тутолмин стал в пень и замолчал.
При отъезде Тутолмина из Петрозаводска в Питербурх, когда он уже откланивался в зале собравшимся на его проводы чиновникам и гражданам и был готов садиться в карету, Державин подал наместнику преогромный незапечатанный куверт с надписью: «Всемилостивейшей государыне императрице в собственные руки».
— Что это такое, Гаврила Романович?
— Донос на ваше превосходительство!
— Гаврила Романович! — повысил голос Тутолмин, — Вы знаете правила почты и то, что доносчики обязаны изветы свои посылать запечатанными. Слуга! Огня, сергуч, печать! Гаврила Романович, вы приложите вашу!
Державин хладнокровно запечатал куверт и подал его Тутолмину за своей печатью.
— Ваше превосходительство, — сказал Тутолмин, — можете быть в том совершенно уверены, что донос ваш будет представлен всемилостивейшей государыне императрице. Прощайте, Гаврила Романович, но ещё повторяю вам, как начальник, высочайшею властью поставленный, в продолжение отсутствия моего соблюдать тот же порядок в отправлении дел, какой мною введён и производится. В противном случае вы будете подлежать ответственности.
Он притворно обнял Державина и пошёл усаживаться в поданную к крыльцу карету.
Приехавший в столицу наместник или губернатор всенепременно обязан был на другой же день явиться во дворец к её величеству. Поутру в шесть часов Тутолмин уже был во дворце. Екатерина II пожаловала поцеловать свою руку и с видом беспокойства спросила:
— Это что у вас, Тимофей Иванович?
— Всемилостивейшая государыня! Гражданский олонецкий губернатор Державин в минуту отъезда моего вверил мне всеподданнейше иметь счастие поднесть вашему величеству...
— Да что такое?
— Донос на меня, государыня.
Ничто не дрогнуло в лице императрицы:
— Прочту. Садись, Тимофей Иванович.
По истечении долгого, трёхчасового беседования о губерниях, управлению его вверенных, Екатерина II отпустила Тутолмина без обычного приглашения явиться к обеденному столу. Наместник вышел с сокрушённым сердцем, почитая себя уже в опале, и поспешил как можно скорее уехать из дворца.
Вечером к Тутолмину явился гоф-фурьер с приглашением быть назавтра у государыни в шестом часу пополуночи.
В пять наместник уже стоял перед дверью кабинета Екатерины II. Через минут десять-пятнадцать появился Захар Зотов:
— Государыня императрица изволит ожидать вас...
Екатерина II занималась варением кофе, подкладывая под кофейник изорванные куски бумаги.
— Тимофей Иванович, — обратилась она к нему, — садись-ка поближе, ты ведь не боишься камелька: я чаю, у вас в Олонце огонь в чести, холодно бывает...
Тутолмин, удивлённый столь милостивым приёмом, поспешил усесться. Государыня, продолжая подкладывать под кофейник изодранные листы, изволила сказать ему:
— Спасибо тебе, Тимофей Иванович! Ты мне привёз прекрасную подтопку. Смотри, как кофий мой хорошо и скоро варится. Это вчерашний куверт...
2
По отъезде наместника на Фоминой неделе заседатель земского суда Молчин шёл поутру в присутственное место мимо генерал-губернаторского дома. К нему пристал живший во дворе медвежонок, который был весьма ручен и за всяким ходил, кто только его не приласкивал. Приведши его в суд, Молчин отворил двери и сказал своим товарищам:
— Вот вам, братцы, новый заседатель — Михаила Иванович Медведев!..
Чиновники посмеялись и тотчас выгнали медвежонка, а Молчин, зайдя к губернатору отобедать, рассказал ему глупое сие происшествие. Державин тоже посмеялся, но заметил, что в присутственных местах так шутить дурно и ежели дойдёт это до наместника, то он сильный сделает напрягай. Но и губернатор не мог предвидеть последствий сей невинной шутки. Заседатель Шишков, наушничавший Тутолмину, репортовал в Питербурх, будто Молчин привёл медвежонка и посадил его в генерал-губернаторское кресло, что один из секретарей клал мишке на стол листы бумаги, а Молчин окунал мишкину лапу в чернильницу и заставлял как бы подписываться. Якобы Шишков с компаниею, оскорбясь таковою насмешкою над главным своим начальником, приказывали сторожу медвежонка выгнать, а Молчин кричал: «Не трогайте! Медвежонок сей, чать, не простой, а генерал-губернаторский!»
Тутолмин сейчас же дал этой истории обвинительное толкование. Когда дело о заседателе Мишке, взявшем на себя роль наместника, дошло до сената, всего более радовался князь Вяземский. Генерал-прокурор сам показывал рапорт и скрипуче говорил прочим сенаторам:
— Вот, милостивцы, смотрите, что наш умница-стихотворец делает! Медведей назначает председателями!..
Вскоре пришёл указ сената, требовавший от Державина объяснений по поводу оскорбления наместника; тот немного смутился. Однако ответил губернатор довольно искусно: говоря о просвещённом веке Екатерины, он и не предполагал «странного сего случая за важное дело и не велел произвесть по оному следствия, как по уголовному преступлению, а только словесный сделал виновному выговор, ибо даже думал непристойным под именем Екатерины посылать в суд указ о присутствии в суде медведя, чего не было и быть не могло!».
В сенате дело было замято. Но по возвращении Тутолмин придумал мщение за всё и в законной форме. Он предписал губернатору открыть новый уездный город Кемь у берегов Белого моря. Дело было очень трудное, потому что в Олонецкой губернии по чрезвычайно обширным болотам и тундрам проехать можно было только зимою или в начале лета, когда богомольцы отправляются в Соловецкий монастырь. Ближе к осени начинается сильный ветер, и переезд водою делается крайне опасен. Тем не менее Державин отправился в нелёгкое путешествие, взяв с собою самых образованных чиновников — Грибовского и экзекутора Эмина, сына известного писателя. В дороге они вели подённую записку — о состоянии края, положении крестьян; о природных условиях, — которая дополнялась сведениями, истребованными от местных властей.
Отплыв из Питербурха водою, путешественники заночевали в деревушке, на берегу Онежского озера, и на другой день отправились в маленьких лодках по несудоходной реке Суне. Могучая, своеобразная карельская природа восхищала поэта. Приближался, напоминая о себе рёвом, водопад Кивая. Хотя до основанного Петром Великим Кончезерского железоделательного завода оставалось вёрст двадцать, слышно было и действие заводских машин, всё сливалось в какую-то дикую гармонию.
Под сводом дерев вода, покрытая пеной, лилась, как молоко или сливки. Чем ближе к водопаду приближалась лодка, тем пена сия делалась плотнее, наседая на берега и как бы унизывая их белыми каменьями. В версте от порогов показался дым, который по мере приближения сгущался. Наконец путешественники пристали к берегу и поднялись на каменный утёс.
Между страшными крутизнами чёрных гор, состоящих из тёмно-серого, крупнозернистого кнейса, они увидели жерло глубиной до восьми сажен. С великим шумом обрушивалась в это жерло вода, разбиваясь в мелкие брызги. Пары, восставшие столбом, достигали вершин двадцатипятисаженных сосен и омочали их.