Общая глубина построения колонн — до восьмисот метров. Непосредственно службу конвоя осуществляет половина батальона, другая половина меняет караул через сутки. До этого свободная смена — резерв командира батальона, который с оперативным составом следует за второй колонной.
Перед началом выполнения задачи командир сводного батальона, он же начальник конвоя, зачитал перед строем приказ начальника конвойных войск, которым каждый боец и командир предупреждались о персональной ответственности за порученное дело, доводилось до сведения требование народного комиссара Берия Л.П. о необходимости жестоко пресекать любые попытки или совершение побегов заключенными, в какой бы обстановке это ни произошло.
Вопросов, каким образом «пресекать» побеги в любой обстановке, ни у бойцов, ни у командиров не возникло. Не допустить таких случаев, когда в общей колонне свыше двух с половиной тысяч человек, да еще в пешем порядке на сотни километров в тылу отступающих фронтов, можно только силой оружия. Заключенным было объявлено, что во время движения колонны переход из ряда в ряд не допускается, выход из строя на один шаг в сторону считается попыткой побега, а на два — побегом, который пресекается силой оружия; всякое движение заключенного в направлении часового считается нападением, огонь на поражение открывается без предупреждения. Эти же требования оставались в силе при расположении этапированных в местах отдыха, где запретную границу устанавливала охрана. Начальник конвоя назначил единый для всех сигнал «воздух», который надлежало подавать при нападении авиации или десанта противника. По сигналу заключенные обязаны были лечь на землю и не подниматься до получения команды «отбой».
Во второй половине дня по колоннам прозвучала команда: «Шагом марш!»
Заждавшаяся, належавшаяся, изнервничавшаяся, уставшая от ожидания громадная масса людей заволновалась, зашевелилась, загалдела, закашляла, застонала, зашаркала и запылила тысячами ног.
Восьмирядные колонны полностью охватили проезжую часть и обочину дороги; по бездорожью шли часовые, несколько в стороне от них передвигались дозоры.
Жарко. Зэкам разрешено идти в нательных рубашках. Оттого светлая лента колышащейся людской массы четко видна на серой дороге. Хорошо для вражеских самолетов, плохо беглецам: далеко видно.
За час движения до первого десятиминутного привала колонны преодолели километра два. Далеко позади осталась балка «Бирючья», где можно было полежать вдоволь. Теперь это стало мечтой. Только уселись, угомонились, а уже слышится команда: «Подъем! Стройся рядами!»
К концу второго часа колонны стали растягиваться, темп движения замедлился. Пожилые и больные заключенные не успевали за здоровыми, начали отставать, установленный порядок построения рядов нарушился. Время всего следующего малого привала ушло на восстановление рядов, организацию охраны отхожих мест.
Вадим со своим отделением в первую смену караула не попал. Монотонное движение внутри общей колонны, воздух, пропитанный пылью, потом и вонью на бодрый лад не настраивали при полной неясности обстановки, которая в любой момент могла взорваться бомбежкой, пулеметным обстрелом, встречей с десантом противника или его танками. Темп движения низкий. Первый караул мечется: одних поторапливает, других сдерживает, восстанавливает ряды, пересчитывает. Часовые идут по целине вдоль дороги, по ухабам, промоинам, пням, кустарнику, сухой и жесткой граве. Болят ноги. Не легче и дозорным. Пока в колоннах особых происшествий не зафиксировано. Пройдены пятнадцать километров пути.
Первый большой привал. Ужин.
От каждой сотни один ряд заключенных по обочине — на кухню. Для конвоя кухня своя. Часовые с места не сходят, но сидят, дозоры тоже остановлены, их потом на ужин подменят.
Благодатная пора! Тепло. Ни комаров, ни мух. Яркий розовый закат. Пыль улеглась, по лощине негустой туман стелется. Поступила команда отдыхать лежа до рассвета. А ночи летние очень короткие: вечерняя заря только меркнет, а на востоке разгорается утренняя. Вот и весь отдых. На период темного времени суток колонны должны останавливаться: уж больно много соблазнов для побега.
Когда на ограниченном пространстве скапливается большое количество людей, тишины не бывает: постоянно слышны приглушенные голоса, кашель, шорохи, один встает, другой ложится. Даже птиц не слышно, только горлинка повторяет монотонно: наташ-ка… наташ-ка… наташ-ка…
Вдруг в тишине грянул выстрел, потом другой. Вся масса заключенных всполошилась. Конвой ощетинился штыками. Из третьей колонны совершила побег одна восьмерка. Третий ряд в конце колонны неожиданно набросился на слишком близко подошедшего часового, заключенные выхватили у него винтовку и врассыпную стали уходить в темноту. Огонь открыл часовой с противоположной стороны дороги. Дозор, ставший на период привала сторожевым постом, также произвел несколько выстрелов по беглецам; с двух сторон от колонны пошли на преследование оперативные группы; резерв командира батальона дополнительно выставил по обоим флангам колонн парных часовых.
В томительном ожидании результатов преследования беглецов незаметно наступил рассвет. Вдали прозвучало еще несколько выстрелов, и снова тишина.
По окончании наспех организованного завтрака колонна тронулась в путь. Через полчаса возвратились оперативные группы, вместе с ним двое бежавших. На связанных из жердей носилках принесли еще одного, раненного в голову. По докладу старшего нарядов четверо бежавших были убиты, одному удалось уйти. Его видели, стреляли, но беглец, петляя, словно заяц, скрылся в балке, а потом его и там не оказалось. Винтовка была в руках у тяжело раненного. К превеликой радости, она была возвращена бойцу, которому за ротозейство грозил военный трибунал по прибытии в пункт назначения.
Как выяснилось, побег совершила восьмерка лиц, приговоренных к высшей мере наказания. В ходе движения колонны они постепенно сосредоточились в одном месте и, выбрав удобный момент, бросились на часового.
Нести раненого было поручено задержанным беглецам и их пособникам. Но уже после первого привала нести оказалось некого — задушили бедолагу, а кто, так выяснить и не удалось.
«Сам умер», — в один голос утверждали заключенные.
Может, и так, подробно разбираться не было времени, как, впрочем, и хоронить. В небольшой промоине забросали труп травой и комьями земли.
В середине дня идущая впереди колонны оперативная группа услышала шум танковых моторов, а затем из-за поворота появились на дороге десять «тридцатьчетверок». Из головного танка вышел командир, с которым комиссар конвоя договорился о порядке пропуска машин вдоль пешей колонны. Заключенным было приказано сойти за правую обочину и сесть на землю, часовым усилить внимание. Без паузы во времени танки на максимальной скорости прогрохотали у самых ног конвоируемых, засыпав их сантиметровым слоем пыли.
И удивительное дело, недовольных таким бесцеремонным отношением танкистов не оказалось. С радостной улыбкой, а то и со слезами на глазах смотрели заключенные вслед уходящим боевым машинам, увозящим на броне бойцов.
— Нам бы вот так, — говорит идущему рядом рябой заключенный.
— Если бы всех зэков поставить под ружье, немцам на нашей земле места не оказалось бы, — вторит ему невысокий чернявый, прихрамывая на правую ногу.
— Дяденьки, а вы попроситесь, — подал голос Женька Димитров, — вас обязательно возьмут в Красную Армию, вы хорошие, я знаю.
— Кто нас слушать будет. Никому мы уже не нужны.
— Если представится случай, обязательно буду проситься на фронт, срок-то у меня небольшой. — Узловатые в суставах пальцы говорившего нервно теребят снятую фуражку.
— А меня не возьмут, — с сожалением сказал рябой, — статья у меня дурная, 58-я, к которой я воистину отношения не имею.
— Да уж, с нею не сунешься.
Начальник конвоя прокладывает маршрут следования по устаревшей карте, стараясь миновать большие дороги, избегать путей передвижения войсковых частей. Но первейшая задача — не встретиться с авиацией противника. Конвоиры и заключенные окажутся совершенно беззащитными, если их пути пересекутся. Правда, командир батальона принял кое-какие меры, но это малое утешение. Еще перед началом движения конвоя ему обещали выделить два крупнокалиберных пулемета ДШК, но они так и не прибыли к сроку. По своей инициативе он сформировал пулеметное отделение из трех спаренных пулеметов системы «максим», смастерил для стрельбы по воздушным целям треногу собственной конструкции. Но «прикрытие» еще не имело подготовленных для этого бойцов.
На первом привале заключенный Славнов Александр, наблюдая за неумелыми действиями пулеметчиков, обратился к начальнику конвоя с просьбой назначить его в их команду, сказав, что знаком с этим делом.
— Кто ты такой, как оказался заключенным? — спросил командир батальона.
— Был пулеметчиком на счетверенной зенитной пулеметной установке, — без тени смущения ответил Славнов, — попал в окружение, оказался арестованным полицаями, но без документов сумел бежать. В особом отделе кто-то сказал, что видел меня с полицейскими. Десять лет за это знакомство схлопотал.
После проверки умения обращаться с «грозой для немецких самолетов», как бойцы окрестили зенитную установку, Славнов был расконвоирован и временно назначен пулеметчиком. Бойцы поменяли его зэковскую черную фуражку на пилотку, правда, без звездочки. Как человек преобразился!
И не напрасно командир батальона рисковал, доверяя заключенному боевую единицу. Это стало ясно уже через пару дней. После раннего завтрака колонны пошли по маршруту. Но не прошло и получаса, как по ним разнеслись испуганные возгласы: «Воздух!» Заключенные бросились на землю, свободные от караула бойцы справа и слева от дороги бросились врассыпную по ямкам, за бугорки; лишь часовые остались на своих местах.
Самолеты, ведя непрерывный огонь из пулеметов, пронеслись над колоннами и, сделав широкий круг, вновь устремились на заключенных, заметавшихся на дороге. Завыли бомбы. Несмотря на запреты и угрозы, люди все же бросились в разные стороны от дороги, вздыбившейся вместе с человеческими телами, пылью и комьями земли. В заполнившем всю вселенную грохоте взры