Из-за шума и плеска воды не услышал, когда Судир покинул резиденцию. Но когда вышел сам, то со скамьи, из-под магнолии, подал голос Али:
— Здорово, Радж. Посиди немного, разговор есть. — Когда Радж присел рядом, продолжал: — Прими мое сочувствие — такое у тебя горе… Мне только сейчас Абрахамс сказал, и надо ж такому случиться! А такой мальчик был, я его сразу полюбил.
— Спасибо за сочувствие… Но может случиться так, что он жив. Ты сейчас у меня об этом не расспрашивай. Потом все расскажу! И сам никому не говори, что может быть такой поворот. Переплелось столько, что в голове не укладывается.
— Что, и тебя увольняет? — выпрямился, будто хотел встать Али.
— Ты про Судира? Нет, меня оставляет, в дрессировщики переводит. Я другие дела имею в виду.
— А меня увольняют. И Абрахамса, и тех уборщиц-женщин. Сказал, чтоб искали работу, неделю дал на это. Всех своих будет набирать, и только мужчин. Крутились тут нынче какие-то подозрительные типы, Судир разговаривал с ними. Сдается, я уже видел некоторых, узнал в лицо. Может, из той компании, что ловили дельфинов? А под вечер англичанин пришел, Пит. Правда, завернул ненадолго, сразу назад.
— Не думай, что мне очень хочется работать с ним, даже дрессировщиком. Но согласился пока что… А для прогулок на «Нептуне» и подводных прогулок тоже своих сообщников набирать будет. Хвалился своими планами только что. Хочет сделать мудреней, чем в Японии. Там есть в Иомиуре, под Токио, подводный театр. Голые девки под водой плавают, всякие штуки выделывают, а на них смотрят через стекло.
— Боже, боже… Был дельфинариум, а его хотят в притон с распутными девками превратить.
— Не знаешь, за что он на Абрахамса взъелся? Говорит, что старик сует нос куда не надо.
— А-а, это… Жаловался Абрахамс… Оскорбил его Судир, чуть не поколотил. А из-за чего? Увидел старик, что резиденция не заперта, решил уборку сделать, порядок навести, хотя это не его дело. А Судир налетел, как тигр: «Вон! Чтоб и ноги твоей тут не было!» Может, и не разъярился бы так, да увидел, что Абрахамс вертит в руках приз, дельфинчик такой на подставке. «Продайте один, — говорит. — Они мне очень нравятся, хочу внучке на день рождения подарить. Десять долларов дам». А Судир его за шиворот и вытолкал взашей за дверь. Эта игрушка, может, и доллара не стоит, только потому и ценится, что в продаже нет, по заказу Судира где-то изготовляются.
— У людей профсоюзы есть, помогают отстаивать свои права перед капиталистами, во время забастовок помогают продержаться. А у нас… никому не пожалуешься. Хозяин что хочет, то и делает, бьет и плакать не дает.
— Радж, а почему бы и у нас на острове не организовать профсоюз? Один на весь Рай, чтоб в него все работники обслуживания входили… Вот если б забастовку обслуживающие сделали, что б тогда было? Грязью по уши заросли бы, с голоду подохли бы все эти миллионеры, что все отели позаполняли.
— Мы с тобой об этом еще поговорим. А сейчас прости меня, хочу в город слетать. — Радж пошел в кладовку переодеваться.
— Ты только не задерживайся. А я пока что буду думать.
— Думай. Нам всем о многом надо думать.
Случилось так, что в то самое время, когда Радж еще только подумал идти в полицию, туда уже шел, расспрашивая дорогу, Абдулла. Заставила его пойти необычная находка.
Хотя он жил в номере итальянки не хуже любого барчука, своей давнишней привычки не бросал — заглядывать во все урны и мусорные ящики, какие ему встречались. В Свийттауне порой можно было найти в мусорных ящиках, особенно в богатых кварталах, и интересный журнал с рисунками, и кое-какую одежку, и надломанную игрушку, и бутылку с недопитым содержимым, и слегка припорченный плод. В некоторые дни торговля, перепродажа всякой мелочи шла плохо, заработать не удавалось, и тогда выручали мусорницы или кафе на открытых верандах и вынесенные столики. На них можно было иногда подобрать остатки еды. В такие дни если и не приносил ничего дяде, так хоть свой живот набивал.
И теперь, примчавшись из дельфинария, схватил у портье ключ, забежал в номер и сразу бросился к холодильнику. Подобрал все, что было, наелся сам и накормил Тото. Но, должно быть, переел, потому что разболелся живот. Чем-либо запить съеденное в холодильнике не нашел, и пришлось напиться в ванной воды из-под крана. Живот не переставал болеть, и Абдулла запер Тото в комнате, а сам пошел искать донну Терезу. Пусть бы заказала в ресторане чего-нибудь тепленького, выпил бы, может, живот перестал болеть. Тереза в такое время могла быть либо в холле, где играют в карты, либо в дансинг-холле на танцах. Открыл дверь в комнату, где шла картежная игра, оглядел столики — нет ее. Значит, на танцах, на втором этаже. Музыка из дансинг-холла разносится по всем этажам, то ласкает слух, то сверлит в ушах. Абдулла помнил этот холл, из него ведут четыре двери на открытую круглую площадку — огороженную баллюстрадой крышу ресторана. В хорошую погоду больше танцуют там, чем в холле. Абдулла спустился на площадку между четвертым и третьим этажами, привычно заглянул в мусорницу в углу — ничего интересного. Спустился на площадку между вторым и третьим этажами, тоже заглянул в мусорницу. Здесь было больше набросано всего. Из-под конфетных бумажек мелькнуло что-то блестящее, пластмассовое. Не выдержал, пошуровал — из-под мусора выглянул веселый синий дельфинчик, приклеенный к лиловой подставке. Игрушка! Да не какая-нибудь, такие он видел только в дельфинарии на представлении. Судир, дрессировщик, вручал зрителям на память. Абдулла вынул игрушку, подул на нее, потер бумажками, чтоб очистить от табачного пепла. Как жалко, что ему сейчас не пять или каких-то семь лет! Сколько бы радости было, сколько забавы! Но и теперь глядел на игрушку с умилением, потом сунул за пазуху.
Спустился ниже на несколько ступенек и не выдержал, достал дельфинчика, чтобы снова полюбоваться. Какой красивый! Только почему один кончик раздвоенного хвостика отрезан? Видно запыленное чем-то пустое нутро дельфинчика. В подставке-коробочке тоже отпилен один уголок, его края изнутри тоже запылены какой-то желтоватой мукой. Подул в дырочку, хотел посвистеть, и в нос пахнуло этой пылью, почувствовался очень знакомый, еле уловимый запах. Абдулла не спутает этот запах ни с чем, он возненавидел этот запах за то время, когда жил в каморке под лестницей. Запах героина — наркотика, который свел дядю в могилу. Та самая «белая смерть», о которой и радио талдычит, и газеты трубят, и пугающие плакаты вывешивают, и на конвертах печатают, и на штампах выбивают, которыми марки погашаются… Как он ненавидел эту отраву! Она ведь не только дядю загубила, но и его жизнь сломала. Если бы он не стал наркоманом, то все могло бы сложиться иначе: Абдулла мог бы научиться грамоте, получить хорошую специальность, работу, не был бы бесприютным скитальцем.
«Так вот какие призы-сувениры раздает Судир! И не кому попало, видать, раздает. Все подстроено, знает, кому давать… И не за так дает, а за большие деньги…»
Абдулла забыл про Терезу, забыл про больной живот. Слетел, прыгая через одну ступеньку, вниз, на первый этаж, бросил портье ключ и выскочил за дверь.
Где находится полицейский участок, узнал от прохожих.
Дверь рванул смело — чего бояться? Столько всюду твердят, чтоб помогали бороться с распространением наркотиков.
За облупленным рыжим барьером виднелась лысоватая голова с налипшими на лоб реденькими волосами. Дежурный полицейский… Без фуражки сидит, рубашка с погончиками расстегнута, видна черная волосатая грудь, поводит подбородком вправо и влево, подставляя лицо и грудь потоку воздуха от пропеллерчика. На Абдуллу поднял глаза медленно, полусонно, они были затянуты поволокой, точно у тех бродячих коров, которых он видел возле базара в Свийттауне.
— Что… мальчик? — равнодушно спросил он у Абдуллы и поправил пропеллерчик, чтоб лучше дул на него.
— Вот… — протянул Абдулла игрушку. — В отеле нашел, в «Морской лилии».
Полицейский, недовольно сморщившись, точно кислое проглотил, повертел дельфинчика в руках и, не вставая с места, швырнул в сплетенную из ратанговых стеблей мусорную корзину. Не попал, игрушка ударилась о каменный пол, дельфинчик и подставка разлетелись в разные стороны.
— Прочь отсюда, сопляк, пока не арестовал! Мало ли какой мусор валяется, так все надо тащить сюда?
— Я могу уйти, но потом сами будете меня искать, — Абдулла не рассердился на глупого полицейского, спокойно поднял дельфинчика и коробочку, снова протянул через барьер. — Вы понюхайте! Вот дырочки в уголках — нюхните!
Полицейский осторожно, будто ждал какого-то розыгрыша, поднес коробочку отпиленным углом к носу, брезгливо сморщился.
— Ну и что? Грязью пахнет, мусором… — и снова размахнулся, хотел ее швырнуть.
— Героином пахнет! Наркотиком! Я этот запах из сотни других могу выделить.
— Носик у тебя… — недоверчиво сказал полицейский, на лице уже отразилась заинтересованность. Снова понюхал по очереди из коробочки и из дельфинчика. — Собаки, говорят, хорошо чуют его запах.
— Коли хотите знать, где их берут, то скажу. В дельфинарии! Целенькие, заполненные порошком! Сам видел, как дрессировщик Судир раздавал такие призы. Повертит вертушку-барабан, вытянет бумажки с номерами. Будто случайным людям, а сам хорошо знает, кому давать. Это мой вывод.
— Ишь, сыщик нашелся. Нагляделся фильмов?
— Я в кино был всего два раза в жизни.
— А кто ты такой? Как попал в отель, кто тебя туда пустил?
Пришлось немного рассказать о себе… «Ага… ага…» — слушал полицейский, а сам делал какие-то заметки на бумаге. Левая рука легла на трубку телефона да так и лежала, будто не решалась снять ее. Потом полицейский приказал ему сесть и посидеть, пока он составит протокол о таком происшествии. Абдулла не знал, что это за штука — протокол, но сел.
— А теперь зайди сюда… Толкни, дверцу в барьере — видишь? Подпиши, что все тобой рассказанное — правда.
Абдулла нерешительно зашел, взял ручку, кое-как вывел каракули. Хотел отдать полицейскому ручку, но тот ручку не взял, а сжал его запястье.