В тот момент, когда я дал божеству передышку и поставил тарелку на стол, Аделаида проскользнула в комнату.
– Что он сказал? – спросила она.
– Да, черт его знает, что он сказал. Только постучал, и больше ничего.
– Что он сказал? – настаивала она. – Да? Или нет?
– Да! – сказал я наудачу.
Она радостно воскликнула:
– Petit moune? Petit moune? – Так в креольском гаитянском отложилось французское petit monde – «маленький мир»; употреблялось оно в значении «маленький ребенок».
– Разумеется, petit moune! – подтвердил я.
Она закружилась по комнате в неожиданно изящном танце:
– О, какой он добрый, какой он добрый, бог грома! Мне он сказал то же самое. Теперь он должен исполнить это, потому что он обещал это два раза в день! – Вдруг она снова стала серьезной. – А что он сказал: мальчик или девочка?
– Мальчик! – ответил я.
Тогда она упала передо мной на колени, плача, стеная и рыдая от радости:
– Ах, наконец, наконец!
28 сентября
Я знаю, что Аделаида давно любит меня и ничего так страстно не желает, как только иметь от меня petit moune. Она завидует всем девушкам, у которых есть на дворе дети, и я думаю, что она очень охотно выцарапала бы им глаза. Из этого же проистекает и прекрасный уход за стучащим богом. Сегодня ночью она была восхитительна. У меня никогда доселе не было такой милой негритянской девушки. Мне кажется, что я самом деле люблю ее – и что касается меня, то с моей стороны сделано все, чтобы исполнить ее маленькое желание…
6 октября
Ужасно, что я, порядочный и обстоятельный купец, не вел книг относительно того, что было мною внесено в дело улучшения низшей расы в здешней прекрасной стране. Судя по всему, я слишком низко оценил свои культурные заслуги в этом отношении. Сегодня удумал восстановить статистику; это оказалось нетрудно. Особенность в том, что у меня на большом пальце целых три сустава, и это отличие, по-видимому, передается по наследству. Итак, тот, кто в городе бегает с тремя суставами на большом пальце, тот, несомненно, мой потомок. Сделал забавное открытие по поводу маленького Леона: я всегда считал этого мулатского юношу за свой отпрыск, и его мамаша клялась мне в этом, но у него всего два сустава на большом пальце; стало быть, что-то не так… Подозреваю славного Христиана, одного из офицеров Гамбург-Американской линии: очевидно, он поднадул меня. Я выявил также, что из моих потомков недостает здесь в городе в настоящее время не менее четырех сорванцов. Надо полагать, они убежали куда-нибудь еще несколько лет тому назад. Никто не мог дать мне никаких точных указаний относительно их судьбы – впрочем, я совершенно равнодушен к ней.
24 октября
Стучащий бог предсказал верно: Аделаида чувствует себя матерью и питает ко мне необыкновенную нежность, слегка даже надоедливую. Ее гордость и ее радость действуют заразительно: никогда в жизни я не заботился о возникновении и росте будущих граждан мира, а теперь, не стану лгать, питаю явный интерес к этому. Ко всему примешиваются также все более близкие отношения, в которые я вступаю с Аделаидой. Конечно, дело не обойдется без некоторого упорства, без уговоров и нежностей, прежде чем я войду в полное доверие к ней. Эти черные умеют молчать, когда хотят; того, что они не хотят выдать сами, от них не добьешься, даже и тягая за язык раскаленными щипцами.
Но возникло еще одно исключительно счастливое обстоятельство, которое дает мне в руки средство заставить ее сбросить последнюю маску.
Оказывается, что у Аделаиды вовсе нет живых родителей. Я узнал это от одной седой бабки, которая называется Филоксерой и уже в течение многих лет занимается прополкой сорных трав в моих садах. Дряхлая старушонка живет вместе со своим правнуком, грязным мальчишкой, в жалкой лачуге неподалеку от моих владений. Скверный малолетка снова попался в краже яиц у меня и должен был на этот раз основательно познакомиться с бичом. И вот старуха пришла ходатайствовать за него. В качестве выкупа она сообщила мне разные сведения об Аделаиде. Ей, разумеется, небезынтересно, в какой милости теперь Аделаида находится у меня. Сведения эти (я должен был поклясться старухе всеми святыми, что не выдам ее) оказались столь интересными, что я дал ей в придачу еще американский доллар. Аделаида не имеет никаких родителей и, стало быть, не посещает их. Она мамалои – главная жрица культа Вуду. Когда я отпускаю ее, она отправляется в «гонфу» – храм, находящийся вдали от людского жилья, на лесной лужайке. И моя маленькая, нежная Аделаида играет там роль жестокой жрицы – заклинает змей, душит детей, хлещет ром, точно старый пират, и беснуется в неслыханных оргиях. Неудивительно, что она возвращается домой в таком растрепанном виде… Ну, погоди же ты, маленькая черномазая каналья!..
26 октября
Я сказал, что отъеду по делам, и велел оседлать лошадь. Старуха описала мне дорогу в храм лишь приблизительно, насколько вообще негритянская женщина может описать дорогу. Разумеется, я заблудился и имел удовольствие заночевать в лесу – к счастью, у меня с собой был гамак. Лишь на следующее утро добрался я до храма «гонфу»; он представляет собою очень большую, но убогую соломенную хижину, построенную посредине лужайки, выровненной и утрамбованной, словно площадка для танцев. К храму вела дорога, по обеим сторонам которой торчали воткнутые в землю колья, и на каждом из них были насажены попеременно трупы белых и черных куриц. Землю меж кольев усыпала скорлупа индюшьих яиц, попадались там уродливые коренья и странной формы камни. У входа в храм стояло большое земляничное дерево, которое верующие называют «локо» и чтут как божество. Кругом него лежали грудами осколки разбитых в его честь стаканов, тарелок и чашек.
Я вошел внутрь храма. Несколько отверстий в крыше давали достаточно света. Под одним из отверстий на столбе торчал горевший факел из смолистого соснового дерева. Убранство храма было в высшей степени забавно: на стенах висели портреты Бисмарка из «Седмицы» и короля Эдуарда из «Лондон Ньюс». Оба портрета, несомненно, происходили из моего дома – кто же другой мог иметь в здешнем местечке эти издания? Вероятно, их великодушно пожертвовала сюда Аделаида. Далее на стенах висели изображения святых – ужасные олеографии, представлявшие святого Себастьяна, святого Франциска и Мадонну, а рядом картинки из «Симплициссимуса» и L’Assiette au Beurre[33] (опять-таки от меня). Вперемежку с этими изображениями на стенах виднелись старые тряпки от флагов, цепочки из раковин и пестрые бантики из кусочков бумаги. В глубине храма, у задней стены, на некотором возвышении стояла большая корзина. «Ага, – подумал я, – там, наверное, держат Гугона-Бадагри, великого бога Вуду!» С большой осторожностью я приоткрыл крышку корзины и сразу отпрыгнул, не имея ни малейшего желания быть укушенным каким-нибудь ядовитым гадом. Увы, в корзине и впрямь была змея, но то был невинный уж, и он уже издох от голода. Очень по-негритянски – поклоняться чему-нибудь как богу, a потом, когда торжественные моления кончились, совершенно забросить это. Впрочем, такого бога легко возобновить: заместителя ему ничего не стоит изловить в десяти шагах в лесу. Во всяком случае, Дамтала, бравый стучащий бог, имеет несравненно лучшую участь, чем могучий Гуэдо-Собагуи, который, свернувшись в клубок, лежал передо мной мертвый в корзине. Первый получает каждую пятницу свежее масло, тогда как последний, изображающий в этом сумасшедшем язычески-христианском культе Вуду-Иоанна, не может поживиться ни единой мышью или лягушкой.
29 октября
Когда я на следующий день блеснул перед Аделаидой своими новыми познаниями (с таким видом, будто все это давным-давно изучил), она не пыталась отпираться. Я сказал, что меня посвятил доктор и что он не кто иной, как посланник Симби-Китаса – дьявола верховного ранга. В доказательство этого я показал ей топор, который я запачкал красными чернилами. Обмакнутый в кровь топор представляет собой символ этого злого демона.
Девушка задрожала, принялась рыдать, и я едва мог успокоить ее.
– Я это знала! – воскликнула она. – Я знала это и говорила об этом папалои. Этот доктор – сам Дом-Педро!
Я согласился. Почему, в самом деле, милому доктору не быть самим Дом-Педро? Я уже был осведомлен, что наша местность, Пти-Гоав, является резиденцией демонической секты, основанной неким Дом-Педро. Этот человек (должно быть, порядочный мошенник был!) много лет тому назад явился сюда из испанской части острова и основал здесь культ великого дьявола Симби-Китаса и его помощницы Азилит. Надо полагать, что он на этом заработал хорошие деньги. Что ж, пусть сам он и все его обер- и унтер-черти заберут меня в ад живьем, если я не устрою из всей истории хорошей аферы… У меня уже есть идея.
18 декабря
Сегодня по всем улицам раздавался звон neklesin, железного треугольника. Много раз прежде слыхал я эту детскую музыку и никогда не придавал ей никакого особого значения. Но теперь я знаю, что это – тайный сигнал, призывающий в храм. Я немедленно отпустил мою маленькую мамалои и при этом сообщил ей, что на этот раз и я хотел бы принять участие в жертвоприношениях. Она была вне себя, просила, плакала, стонала и кричала. Но я не уступал. Я снова показал ей старый дровяной топор, обмакнутый в красные чернила, при виде которого она цепенеет от ужаса. Я сказал ей, что имею особое поручение от Дом-Педро и что служение должно совершаться в моем присутствии точно так же, как всегда, безо всяких изменений. Она отправилась переговорить со своими houci-bossales, татуированными слугами при храме. Но я думаю, что она пошла и к самому папалои.
Я воспользовался ее отсутствием, чтобы прочесть еще несколько глав в моих книгах, и отыскал некоторые исторические сведения, показавшиеся мне особенно интересными. Так, освободитель Гаити Туссен-Лувертюр был папалои, а также император Дессалин и король Кристоф. Равным образом император Гаити Сулук был жрецом вуду. Я видел этого черного бездельника, когда приехал в 1858 году в Порт-о-Пренс. Далее президент Сильвен Сальнав, мой добрый друг Сильвен, собственноручно принес человека – «безрогого козла» – в жертву в ходе ритуала. Сальнав! Кто бы подумать мог! Этот улыбчивый прохиндей, с которым я в том же году делал вид, что строил мол в Порт-де-Пэ, ставший началом моего благосостояния! И даже президент Соломон, ветхий болван, оказывается, был ревностным покровителем вуду. О его преемнике Ипполите я и прежде часто слышал то же самое, но никогда не знал, что он сохраняет скелеты убитых им жертв на память. Когда он десять лет тому назад умер, в его комнатах нашли целые ряды таких скелетов. По правде сказать, он мог бы завещать мне парочку: я делал с ним немало хороших дел. Всегда все пополам, и притом он получал от меня даром свои форменные костюмы с таким количеством золотых нашивок, каким только пожелает. Все побочные расходы шли из моего кармана. Никогда он не тратил ни одного сантима, разве что на мелкие «чаевые» для господ депутатов…