– Ну, радость моя, теперь ты можешь собираться в дорогу.
Клянусь, она будет сама не своя от радости…
11 ноября
Мои переговоры с агентом идут на лад. Уже получена телеграмма из немецкого банка, предоставляющая моему будущему преемнику необходимую сумму денег для расплаты со мной. Стало быть, главная трудность разрешена, а с частностями мы покончим скоро, так как я иду навстречу моему покупщику во всем. Он замечает это и называет меня очень демонстративно «мой друг и благодетель». Что ж, я не держу на него зла за то, что он не может скрыть своей радости по поводу этакой сказочно выгодной сделки.
Мне стоит немалого труда скрыть свою тайну от Аделаиды. Ее состояние становится все более подозрительным и тревожным. Но это ничего. Эту неделю она как-нибудь протерпит, зато потом ее радость будет тем больше. Она еще несколько раз была у своих знакомых из культа Вуду и каждый раз возвращалась в ужасном состоянии. Я ничего не понимаю – мне кажется, что всякая опасность миновала: у нас теперь все двери и днем и ночью настежь, как прежде, и даже приготовление пищи она передала опять кухарке. Что же все это значит?
Она по-прежнему почти не говорит ни слова, но ее любовь ко мне и к мальчику увеличивается с каждым днем, доходя до невероятного напряжения… В этой любви есть что-то удручающее, что почти захватывает у меня дух. Если я беру сына к себе на колени и играю с ним, она вскрикивает, бросается вон из комнаты, кидается на свою постель и плачет и рыдает так, что просто сердце рвется…
Несомненно, она больна и заражает меня своей странной болезнью. Я благословлю тот момент, когда мы наконец покинем эти злополучные края…
15 ноября
Сегодня утром она была совсем вне себя. Она вздумала отправиться по каким-то своим делам и взяла с собой мальчика. Она по обыкновению попросила у меня отпустить ее, и в ее просьбе не было решительно ничего подозрительного, тем не менее ее глаза, уже давно красные и воспаленные от постоянных слез, сегодня источали настоящие водопады. Она не могла оторваться от меня и все время подносила ко мне ребенка, чтобы я поцеловал его.
Я был взволнован и потрясен этой сценой. Благодарение Богу, вскоре после того пришел агент Гамбург-Американской линии и принес мне бумаги на подпись. Теперь наша запродажная подписана мной, и чек на немецкий банк имеется в моих руках. Этот дом уже не принадлежит более мне, и я просил покупщика разрешить мне прожить здесь еще несколько дней. «Хоть полгода, если вам это угодно!» – промолвил он. Но я обещал ему пробыть здесь не более недели. В субботу уход парохода в Сан-Томе, и к этому дню все уже должно быть упаковано. Сейчас я поставил на стол цветы. Когда моя Аделаида вернется, услышит приятную весть.
5 часов вечера
Это ужасно. Аделаида не вернулась, не вернулась… Она не вернулась. Я обошел весь город, никто не видел ее. Я вернулся снова домой – ее там все еще не было. В саду я искал бабку Филоксеру, чтобы навести справки о ней, но и ее было нигде. Я побежал в ее хижину… и нашел ее. Она была привязана к столбу.
– Наконец-то вы пришли… наконец! – причитала она. – Спешите, пока не поздно!..
Я освободил ее, и мне стоило большого труда добиться вразумительных ответов от перепуганной, ополоумевшей старухи.
– Она ушла в гонфу… мамалои… – заикалась она. – В гонфу… со своим ребенком… Меня привязали, чтобы я не сказала вам об этом…
Я побежал снова домой – захватить пистолеты. Я пишу эти строки в то время, пока седлают лошадь… Господи, что можно…
16 ноября
Я поскакал в лес.
Я не помню, чтобы я думал в это время о чем-нибудь. Только одна мысль владела мною: «Надо успеть!.. Надо успеть!..»
Солнце уже зашло, когда я выехал на лужайку. Два болвана схватили мою лошадь за уздцы, но я бичом снес им лица. Я спрыгнул с коня, бросил уздечку на земляничное дерево. И я проник в гонфу, расталкивая людей направо и налево.
Я помню, что кричал. Там, на корзине, стояла в красном сиянии мамалои. Змея обвивалась кругом голубой повязки. И, высоко подняв, она держала за шею мое дитя. Мое дитя и ее дитя… И душила его, душила его, душила его…
Я помню, что я кричал. Я выхватил браунинги и стал палить. Одному выстрелил в лицо, другому в грудь. Она спрыгнула с корзины. Я подскочил к ней и вырвал ребенка. Я увидел, что он был уже мертв. Еще такой теплый, такой цветущий…
Я стрелял во все стороны в черные тела. На меня кинулись, окружили меня, теснили, выли, кричали, лаяли, покуда я убивал их. Потом я сорвал факел с балки и бросил его на соломенные стены. Они вспыхнули, как трут…
Я вскочил на лошадь и поскакал домой, увозя с собой моего мертвого ребенка. Я спас моего ребенка: не от смерти, но от зубов черных дьяволов.
Чуть позже
На моем письменном столе я нашел это письмо… Я не знаю, как оно сюда попало…
«Для Ф. X.
Ты изменил Симби-Китас, и они хотят тебя убить. Но они не сделают этого, если я принесу им в жертву моего ребенка. Я так люблю его, но тебя я люблю еще больше. Поэтому я сделаю то, что от меня требует Симби-Китас. Я знаю, что ты меня прогонишь, когда узнаешь, что я сделала. И потому я приму яд, и ты уже никогда более меня не увидишь. Но ты убедишься, как сильно я тебя люблю. Потому что теперь ты уже совсем спасен. Я люблю тебя.
И вот моя жизнь разбита. Что остается мне теперь делать? Ничего не знаю. Я запечатаю эти листки в конверт и отошлю. Еще немного усилий, и… и потом – что?
…Я тотчас же ответил на письмо. Я написал на конверте дополнительно адрес агента Гамбург-Американской линии и сделал заметку: «Без востребованности адресатом прошу возвратить». Я получил письмо обратно с пометкой: «Адресат умер».
Тофарская невеста
Много диковин видал я по свету…
Подыскивать жилье для съема – такая несусветная морока, доложу вам: вверх и вниз по пыльным лестницам лазаешь, с одной улицы на другую мотаешься, одни и те же ответы на одни и те же вопросы слушаешь – упаси Господь!
С десяти часов я в поисках, а теперь уже три. Устал, как ломовая лошадь!
Итак, еще раз на третий этаж.
– Хотелось бы посмотреть комнаты.
– Пожалуйста. – Женщина проводит меня темным коридором и отворяет одну из дверей. – Вот здесь.
Вхожу. Комната большая, поместительная и не так уж плохо меблирована. Диван, письменный стол, качалка – все, что требуется.
– А спальня?
– Дверь налево.
Женщина отворяет ее и показывает комнату. Даже английская кровать! Я в восторге.
– Цена?
– Шестьдесят марок в месяц.
– Отлично. На роялях тут не играют? Маленькие дети имеются?
– Нет, у меня только совершеннолетняя дочь, и она замужем, в Гамбурге. Что до любителей помузицировать, то и их нет – ни у нас, ни внизу!
– Какое облегчение! В таком случае я снимаю эти комнаты.
– Когда желаете переехать?
– Если можно, то сегодня же.
– Конечно же, заезжайте.
Мы снова вернулись в гостиную. Как раз на противоположной стороне оказалась еще одна дверь.
– Послушайте, – обратился я к хозяйке, – а вот этот проход куда ведет?
– Там еще две комнаты. Они тоже сдаются.
– В них живете вы сами?
– Нет, мое место на другой половине дома. Эти комнаты в настоящее время ни за кем не значатся – жильца на них нет.
Тут я спохватился:
– Надеюсь, что из них имеется самостоятельный выход в коридор?
– К сожалению, нет. Вам придется разрешить жильцу тех комнат проходить через вашу приемную.
– Что? – вспылил я. – Благодарю покорнейше! Вы предлагаете мне проходной двор, по которому будет шляться всякий, кому только не лень? Этого только недоставало!
Так вот почему такая скромная цена! И как я раньше подвоха не учуял! Я готов был лопнуть от злости, и ко всему еще я настолько устал от всей этой беготни, что у меня даже не хватало сил как следует выругаться.
– Отчего же вам тогда не взять все четыре комнаты! – предложила было хозяйка.
– Мне нужны не четыре, а две комнаты, черт вас возьми! – бесновался я.
В ту минуту кто-то позвонил; женщина пошла отпирать, бросив меня в одиночестве.
– Здесь сдаются меблированные комнаты? – услышал я голос из парадной.
«Еще один простак», – подумалось мне злорадно. Загодя потешаясь над тем, что этот человек скажет по поводу столь выгодной пропозиции, я шмыгнул в комнату справа – дверь была наполовину отворена. То была зала средней величины, приспособленная одновременно и для спальни, и для гостиной. Узкая дверь в противоположной стене вела в маленькую пустую каморку, слабо освещаемую маленьким окошком; оно, как и все остальные, выходило в громадный парк – один из немногих пережитков гордости берлинских патрициев.
Я снова вернулся в гостиную; вероятно, все предварительные переговоры были уже окончены, и теперь господину съемщику предстояло глянуть на обратную сторону медали! Но я ошибся. Не спросив даже о цене, гость объявил, что хозяйкин вариант ему не подходит по какой-то неясной внутренней причине.
– Но у меня есть еще дуплет, – сказала женщина.
– Быть может, вы мне его покажете?
Хозяйка и незнакомый господин вошли. Ниже среднего роста, в чернильном, наглухо застегнутом сюртуке, с русой окладистой бородой и в очках, он представлял собой самую заурядную личность, из тех, что при встрече проходят незамеченными. Не обращая на меня никакого внимания, хозяйка показала ему свои хоромы. К большой комнате он не проявил особого интереса, но маленькое помещение, наоборот, осмотрел очень внимательно, и оно, по-видимому, ему весьма понравилось. А когда он заметил, что окна выходят в парк, губы его даже тронула довольная улыбка.