[19].
В разгар этого похода Донской казачий Шрамкова № 20 полк и прибыл на Линию, на ее левый фланг, что произошло, согласно документам, 10 июня 1845 года.
Левый фланг — Сунжа и Качкалыковский хребет. К югу от Сунжи и Кумыкской плоскости чеченские земли: на восток до реки Якташ, на юг до Андийского хребта. За хребтом — лезгины. Между Сунжей и Аргуном — Малая Чечня, к востоку от Аргуна — Большая Чечня. 1-я на равнине, 2-я в горах. Везде вековые леса. Среди них на полянах — многолюдные аулы. Но многие чеченцы живут в отдельных хуторах, рассеянных по непроходимым трущобам. Эти трущобы и составляют надежнейшую оборону их жилищ.
Вся Чечня прорезана множеством рек и потоков, текущих с гор, с юга на север. Река Сунжа обтекает Чечню с запада и с севера, отделяет ее от земли ингушей и от Малой Кабарды. А уже в Сунжу с правой стороны впадают другие речки — Фортанга, Нетхой, Гехи, Гойта, Аргун, Джалка, Хулхулау. На карте похожи они все вместе на расческу с загнутой ручкой.
Чеченцы между Сунжей и Тереком и кумыки между Тереком и Качкалыкским хребтом — мирные. Но кумыки действительно мирные, а в чеченскую замиренность мало кто верит. Укрепления — Грозная и Герзель-аул — нависают над мирными аулами. У укреплений леса вырублены.
Северная часть Чечни — ровная, проходят по ней арбяные дороги, по которым могут двигаться обозы и артиллерия, а южная часть — гористая, для движения войск неудобная.
Бакланов с полком прибыл на Кумыкскую линию, составную часть Левого фланга.
Кумыкская линия от Умахан-Юрта на Сунже тянется через Куринское, Герзель-аул, Внезапную до старого Чир-юрта на Сулаке. Там уже начинаются владения шамхала Тарковского. Прикрывают линию Кабардинский егерский полк, 12-й Кавказский линейный батальон и два донских полка — Сычева № 52 и только что прибывший Шрамкова № 20. Оба Донских полка — низовые. Ясно, что съехались низовцы старослуживые и вновь прибывшие, и полк № 20 передал казакам полка № 52 поклоны от родных с берегов родного Дона.
У А. С. Пушкина есть прекрасная сцена в «Путешествии в Арзрум»: «Обе толпы съехались и обнялись на конях, при свисте пуль, в облаках дыма и пыли. Обменявшись известиями, они расстались и догнали нас с новыми прощальными выстрелами. „Какие новости? — спросил я у прискакавшего ко мне урядника: — „все ли в доме благополучно?“ — Слава богу, — отвечал он, — старики мои живы, жена здорова. — „А давно ты с ними расстался?“ — Да, вот уже три года, хоть по положению надлежало служить только год. — „А скажи, — прервал его молодой армейский офицер, — не родила ли у тебя жена во время отсутствия?“ — Ребята говорят, что нет, — отвечал веселый урядник. — „А не б…а ли без тебя?“ — Помаленьку, слышно, давала. — „Что же, побьешь ты ее за это?“ — А зачем ее бить? Разве я безгрешен? — „Справедливо; а у тебя, брат, — спросил я другого казака, — так ли честна хозяйка, как у урядника?“ — Моя родила, — отвечал он, стараясь скрыть свою досаду. — „А кого бог дал?“ — Сына. — „Что ж, брат, побьешь ее?“ — Да посмотрю: коли на зиму сена припасла, так и прощу, — коли нет, так побью… Это заставило меня размышлять о простоте казачьих нравов. „Каких лет у вас женятся?“ — Да лет 15-ти. — „Не слишком ли рано? Муж не сладит с женой“. — Свекор, если добр, так поможет“».
Штаб полка № 52 стоял в станице Старогладковской. И штаб полка № 20 разместился там же, оставив в станице 1-ю и 3-ю сотни. 2-ю сотню поставили в станице Курдюковской, 5-ю — в Новогладковской. Дивизион из двух сотен — 4-й и 6-й — под командованием Бакланова выдвинули в передовое укрепление Куринское (бывший Ойсунгур). Таким образом, полк прикрыл значительную часть Кумыкской линии.
К северо-востоку от Линии — прикрываемая Кумыкская плоскость, «жалкая, ощипанная, оголенная и неприглядная», как охарактеризовал ее современник, и колючий кустарник придает ей унылый вид. «Ничего нет в ней, что могло бы оставить в душе неизгладимое впечатление»[20]. Раньше здесь зеленели леса, теперь жалкие остатки их жмутся к предгорьям Ауха и Салатавии. Над плоскостью возвышается Качкалыковский хребет, «косматый и растрепанный». Всего два леса — Карагачинский и Брагунский — как-то оживляют картину. Речки Яман-су, Ярык-су и Аксай, с шумом срывающиеся с гор, по плоскости текут медленно, расплываются в болота или всасываются в песок.
Кумыкские аулы жмутся к восточной части плоскости, а в западной, по хребту — «три уединенные крепости без садов, без огородов, без всяких признаков жизни вокруг себя». Они и составляют Кумыкскую линию.
За Кумыкской линией лежит Большая Чечня: на юг до аула Ведено в верховьях речки Хулхулау, вправо до реки Аргуна, влево до Качкалыковского кряжа.
Само укрепление Куринское — на восточном склоне хребта. Укрепление новое, построено в 1841 году. Валы, ворота, бревенчатый мост через ров. Место вокруг чистое, местные чеченцы ушли в горы, оставили свои селения. Западная сторона хребта образует угол с цепью Черных гор, там, в Черных горах, берет начало речка Мичик и протекает у подножья Кочкалыковского хребта.
За Качкалыкским хребтом на речке Мичик в лесах — чеченское Мичиковское наибство. Над рекой тянутся аулы Музлыгами, Гурдали-Юрт, Денги-Юрт, Энгли-Юрт. Утром доносятся до русских крик петухов и лай собак из этих аулов. Хребет официально входит в русскую территорию. Граница чеченской земли считается по реке Мичик. Но чеченцы на это не смотрят, селятся по обоим берегам и чуть ли не за воротами Куринского ставят свои поселки и вышки. Докуда лес доходит, там их владения.
Дальше на юг и на запад по берегам горных речек Аксай, Яман-су, Ярык-су, Акташ-Чай и Якшам живут ауховцы и ичкеринцы. Как писал биограф Бакланова, это население «самое бедное, но хищное, воинственное и потому самое враждебное для нас на Кавказе».
Чеченцы — враг серьезный. Торнау, провоевавший на Кавказе немало, дал им такую характеристику: «На левом фланге Кавказской Линии самые злые противники наши были чеченцы, занимавшие глубину лесов, покрывающих пространство, лежащее между снеговым хребтом, Сунжею и Акташ-су. Враждебные столкновения с ними начались со времени первого поселения казаков на берегу Терека…
С тех пор вражда чеченцев к русским возрастала с каждым годом, принимая все более и более характер непримиримой, истребительной войны. Когда между лезгинами распространилось учение, из которого возник мюридизм, и дагестанские нагорные общества признали над собой духовную власть Кази-Мегмета, тогда и чеченцы не замедлили присоединиться к имаму, проповедовавшему „газават“, священную войну против русских, их коренных врагов… Мы были осуждены вести в Чечне самую трудную лесную войну. Как противники чеченцы заслуживали полное уважение, и никакому войску не было позволено пренебрегать ими посреди их лесов и гор.
Хорошие стрелки, злобно храбрые, сметливые в военном деле подобно другим кавказским горцам они ловко умели пользоваться для своей обороны местными выгодами, подмечать каждую ошибку нашу и с неимоверной скоростью давать ей гибельный для нас оборот».
Пленных солдат продавали в рабство. В плен к ним лучше не попадать. Пленные — «лаи» — содержались хуже скотов. А если узнают, что у тебя или родни деньги есть, бить будут, пока выкуп не дашь. Считали, что русские слабы словом и сердцем, из сострадания соберут нужную сумму и согласятся заплатить. О деньгах речь не встанет, в России их много.
Военная организация у чеченцев, как и во всем имамате, изначально была примитивной — обычное народное ополчение. Когда русские шли в экспедиции, каждое семейство по приказу наиба выставляло одного вооруженного, пешего или конного, и снабжало его провиантом. Когда становилось туго, поднимались все, могущие носить оружие.
Полностью вооруженный воин имел винтовку, пистолет, шашку и кинжал. Но полностью вооруженных наблюдалось немного. Генерал Пассек писал: «У редкого горца есть шашка и пистолет и у немногих хорошее ружье и кинжал… у чеченцев же, напротив, редкий без шашки и пистолета, у многих отличное оружие, да сверх того у чеченцев… много конных, между тем, как в горах почти все пешие».
Лошадьми в Нагорном Дагестане и в лесистой Чечне всегда нехватка. Шамиль же хотел иметь многочисленную конницу для ведения маневренной войны, чтоб появляться, где его не ждут. Перед каждым набегом осматривал каждую лошадь. Если какая-то лошадь имаму не приглянется, всадника с собой не берут. В 1841 году приказал он всем лезгинам, способным носить оружие, завести лошадей. Кто не имел на то денег, должен был продать часть земли или имущества, а в противном случае сажался в яму. Народ стал роптать, и имам смилостивился, конницу стал набирать из узденей и аульской верхушки. Но в ополчении его все же конница пехоту численно превосходила, примерно как семь к пяти.
Наиб Хаджи-Юсуф, чеченец, возглавлявший Гехи, раньше служивший в египетской армии, хотел создать в Чечне и Дагестане войско наподобие турецкого.
Пехоту назвали «мешшат», а конницу — «феварис». «Феварис» — слово арабское, множественное от «фарис» — всадник. Помните у Лермонтова?..
И стан худощавый к луке наклоня,
Араб горячил вороного коня,
И конь на дыбы подымался порой
И прыгал, как барс, пораженный стрелой,
И белой одежды красивые складки
По плечам фариса вились в беспорядке…
Собравшихся на сражение или в набег делили на тысячи, которые назывались «альф», на сотни — «миа» и на десятки — «ашара». Для удобства командования ввели разделение каждой тысячи и сотни на две части. Пятьсот всадников назывались «хамса-миа», а пятьдесят — «хамсин».
Но дисциплина сильным местом этой армии не стала, наоборот, подавляла чеченцев. «Чеченцы, — писал очевидец и участник, — с большой сметливостью и искусством вредили нам, если они действовали врассыпную и по собственному побуждению и увлечению. Действуя в массах и под предводительством своих наибов, а тем более Шамиля… в чеченцах не только не видно было искусства, ловкости и энтузиазма, но они становились трусами».