ось возглавлять департамент Железных Дорог, заведовать канцелярией по своду морских постановлений в Морском же министерстве, ведя огромную работу по кодификации русского морского права. В общем, наш пострел везде поспел…
Несколько лет назад, а точнее в ноябре 1851 года, за несомненные заслуги на всех этих поприщах Фишер оказался причислен к дворянству великого княжества Финляндского и получил назначение товарищем министра статс-секретаря. Теперь, со сменой руководства, перспективы дальнейшей карьеры для него становились туманны…
Самое интересное, что он вполне мог оказаться на моем месте! Как я уже говорил, Великое княжество Финляндское было совершенно автономной структурой в составе империи. Огражденное от остальной России собственными законами, правительством и языковым барьером, оно почти никак не подчинялось наместникам. Реально, чем они могли распоряжаться, это расквартированными в Суоми войсками. Меншикова это положение, судя по всему, устраивало, но после его отъезда охотников занять эту якобы престижную вакансию не находилось.
Между тем государь, несмотря на успех в деле у Гамле-Карлебю, оставался недоволен Рокасовским, уже который год исполнявшим обязанности вместо вечно отсутствовавшего Меншикова. Каждое успешное для врага нападение оставляло свой тяжелый след на сердце Николая. Потому он сначала желал назначить руководителем Муравьева, но тот решительно отказался, не будучи уверен в своих силах управлять гражданской частью.
Затем Николай придумал разделить военную и гражданскую власть и предложил место Фишеру, но и тот предпочел уклониться от чести, сославшись на слабое здоровье, а на самом деле опасаясь невозможности исполнить требования нового военного губернатора (ходили слухи, что назначат генерала Берга), если тот примется чудить. В итоге никто никуда не пошел. И тогда драгоценный папаша решил взвалить весь этот клубок противоречий на мои крепкие плечи, сразу дав понять, что возможности уклониться от такой «чести» у меня нет!
И вот теперь надо как-то налаживать контакт…
— Константин Иванович, все хочу спросить, отчего ты на меня волком смотришь? Если обидел чем, так скажи прямо!
Судя по всему, подобной непосредственности Фишер не ожидал. Но будучи человеком неглупым, быстро сориентировался…
— Помилуйте, ваше императорское высочество! Я верный слуга престола и никогда не осмелился на подобную дерзость. Просто некогда вам было угодно отнестись ко мне с изрядным недоверием. А поскольку причину мне так и не объяснили…
И тут в моей памяти всплыли подробности! Дело в том, что Костя, еще задолго до моего подселения, по поручению императора возглавлял работу над новым Морским уставом и очень гордился своими успехами в этом проекте. Придя к руководству министерством, он распорядился всем начальникам направлений подготовить отчеты о вверенных им подразделениях. И рассказать честно и открыто обо всех проблемах или, как он тогда выразился, «если они в дурном положении, откровенно сказать, что тому причиной».
Вот Фишер и выдал, что медленная работа по кодификации связана, во-первых, с малыми средствами, выделенными ему (он же сам трудился над ней и вовсе бесплатно). А во-вторых, с тем, что эта работа, по его словам, в умственном смысле ничтожная, требовала гораздо больше времени, чем начертание нового положения, прямо подразумевая Морской Устав, ибо «последний требует более ума, а первое — цитат, которых иногда нельзя отыскать ни в одном архиве».
Началась та давняя встреча вполне мирно и даже позитивно. Константин хвалил Фишера за честность, за то, что прямо исполнил его волю и распоряжение излагать все откровенно, заметив, что он «juge compétent» [1] но затем все же не удержался от вопроса:
— Как ты посмел сказать, что написание нового устава не стоит труда, зная, что именно я создавал его?
— Я излагал откровенно свои убеждения!
— Так ты не видел, что я перечитал французские и английские уставы?
— Ваше высочество, я далек от мысли критиковать новый устав. И привел свое рассуждение только для оправдания собственной медлительности.
— Так я покажу всем, что я окончу дело в один год.
— Ваше высочество, я никогда не равнял себя с вами ни в способностях, ни в средствах. Смею думать, что лучший успех в ваших делах мне укором послужить не может. Ведь вы совершенно в другом положении.
Итогом этой беседы стала повестка от великого князя с прямым запретом являться к нему без приказания, а если паче чаяния возникнет таковая нужда, то письменно испрашивать разрешения. Стоит ли удивляться, что с того момента он уже и вовсе не приходил к Константину, пользуясь данным ему «правом».
А спустя время Константин Иванович получил от своего начальника Армфельта разрешение на выезд за границу на отдых, написав и его высочеству о том, на что получил резолюцию «согласен». Но вернувшись в Петербург, Фишер был вызван к великому князю, который буквально метал громы и молнии:
— Какое право ты имел уезжать, не сказавшись?
— Я уехал с вашего согласия, — спокойно возразил чиновник.
— Ты был обязан явиться ко мне лично! — раздраженно продолжил настаивать изрядно «накрученный» своими советчиками великий князь.
— Я не мог этого сделать, вы сами запретили мне являться без приказа.
— Считаешь себя равным мне по званию? Странно, что ты все еще сохраняешь место в морском ведомстве.
— Ваше высочество, я не так безрассуден, чтобы равняться с вами. Что до министерства, то я остаюсь здесь по просьбе князя Меншикова. Это для меня не милость, а жертва.
После таких слов дальнейший разговор стал невозможным и ненужным.
— Мое почтение, — сухо буркнул великий князь на прощание.
И с тех пор они более не встречались. Я же впервые увидел «смутьяна и вольнодумца» только сегодня. И чем дольше с ним говорил, тем более приходил к выводу, что это именно тот человек, который мне нужен. Шутка ли, чиновник не слишком высокого ранга и без связей в высшем обществе, несмотря на увещевания своего патрона и покровителя Меншикова, неоднократно находил в себе силы возражать самому императору Николаю I. И даже переубеждал его, что получалось у очень не многих…
Эх, Костя, что ж ты натворил!
— Вот оно что… что ж поделаешь, я только входил в дела, и, пожалуй, был не прав. Не понимал по неопытности, что людей, способных говорить начальству правду в лицо, беречь надобно. Предлагаю пойти на мировую. Всем добрым христианам надобно уметь виниться и прощать друг друга. Что скажешь?
— Право, — смутился чиновник. — Вам совершенно не в чем извиняться.
— Вот и славно. Стало быть, и говорить больше не о чем, — подытожил я. — А коли так, давай условимся. Кто старое помянет — тому глаз вон! И с этой минуты начнем работать вместе. Мне, изволишь ли видеть, очень нужен человек, разбирающийся во всей вашей финляндской кухне. Иначе, как пить дать, наломаю таких дров, что потом ни одна сенатская комиссия не разберет!
— Но в правительстве и сенате достаточно людей куда более опытных и сведущих.
— Знаешь, Константин Иванович, есть места, куда нужны умные. Есть, где необходимы верные. А бывает, что надобны умные, верные, да еще и честные. Такие, как ты…
— Право, я ничем не заслужил столь высокой оценки.
— Значит, заслужишь. Соглашайся!
— Мне нужно время все обдумать, — сделал последнюю попытку отказаться чиновник, но не тут-то было.
— Думать это правильно! Вот прямо сейчас и начинай. А пока думаешь, скажи мне, что творится с финским бюджетом?
— На этот вопрос вам лучше ответит барон Гартман.
— Сомневаюсь!
— А в чем, собственно, дело? Насколько мне известно, финансовые дела княжества вполне удовлетворительны.
— Я тоже так думал, пока генерал Рокасовский не прислал телеграмму, что в казне всего сто пятьдесят тысяч рублей и хватит их, дай бог, на месяц! В связи с чем требуется срочный заем.
— Вот как? — явно удивился Фишер. — А его превосходительство не указали, куда ушли средства?
— А как же! Вроде как на оборонительные мероприятия, в том числе строительство канонерок по моему приказу. Вот только я из этих денег ни копейки не видел. А все, что заказывалось на финских заводах, аккуратно и без задержек оплачивалось!
— Странно. Дело в том, что я по своей инициативе провел проверку и могу сказать, что в данный момент в казне Великого княжества не менее миллиона рублей. Иными словами, на полгода с запасом.
— Интересно девки пляшут… Откуда же такая разница?
— Кажется, я знаю, в чем дело. Видите ли, помимо текущих нужд, в бюджете имеются средства и на иные цели. К примеру, на выдачу ссуд для строительства новых или реорганизацию старых заводов.
— Хорошее дело…
— Вполне согласен, — скупо улыбнулся Фишер. — Но, к сожалению, сейчас война, и практически все рынки сбыта, кроме российского, потеряны. А его мы можем обеспечить и имеющимися мощностями.
— Чудно! Значит, высвободившиеся средства можно пустить на более первоочередные задачи! Так?
— Боюсь, что нет. Ссуды, предоставляемые государством — дело нашей доброй воли, и должны быть направлены на внутренние нужды. Никому другому мы платить не обязаны, да и не хотим.
— То есть, пусть Россия защищает Финляндию за свои, а та на собственную оборону не даст и копейки!
— Примерно так, ваше императорское…
— Оставьте титулование. Мои ближайшие сотрудники зовут меня по имени отчеству.
— Благодарю за доверие, Константин Николаевич. Но я еще не дал согласия…
— Разве? А по-моему, мы уже работаем. Так что можно сделать?
— Нам с вами ничего. Но вот государь император вполне может закрыть эту статью расходов и перенаправить деньги на любые иные статьи. Просто…
— Что?
— Так никогда не делалось!
— Все когда-то бывает в первый раз! Полагаю, с отцом я договорюсь.
— А если нет?
— Тогда я подам в отставку!
— Это может сработать. Но…
— Что-то не так?
— Понимаете. На меня в Финляндии и без того все сердиты. Судебные власти за закон о викариях, расточители за прекращение правила взаимных поручительств, литераторы — за закон о финских брошюрах, винокуры — за проект наказаний за корчемство. Если вы наложите руку на финские финансы и в особенности на деньги ссудных фондов, против меня ополчится Сенат и в особенности Гартман… Никто не поверит, что наместник смог обойтись в этом деле без моей помощи!