– За языком следи! Очень мне надо, чтобы совал кто попало, пусть за золото! Потасовку заявить? Запросто в глаз схлопочешь, ты меня знаешь!
– Да что ты, Пантерка, – сказал Байли примирительно. – Я ж шуткую.
– Попой своей с трубочистами шуткуй! Я не такая!
– Хватит, разошлись, – сказал Тарик приказным тоном ватажника. – Только и не хватало из-за оплошного слова потасовку заявлять… Договорить не дали, я ж самого главного не рассказал…
Очередной дворянин возле Марлинетты – в этом не было ничего особенного, достойного рассказа на ватажке. А вот серебряный шустак – дело другое, есть чем похвалиться, такие денежки за мелкие услуги дворяне по трезвости не бросают – а щедрый весельчак был трезвехонек, ручаться можно…
И показал большой серебряный кругляш новой чеканки, положив его на ладонь профилем молодого короля вверх. Все уважительно покивали головами, только Чампи выглядел что-то очень уж загадочным…
– Когда я проходил мимо «Зеленого горошка», каурый еще стоял, – продолжил Тарик. – Значит, договорились.
– На то и Марлинетта, чтобы договариваться, если пригожий и щедрый, – пожала плечами Данка. – Расскажи лучше, что там у дядюшки Ратима случилось. Неужели все до единой птушки перемерли?
– Знаете уже? – спросил Тарик.
– А как же. Дальперик, когда принес от тебя весточку, рассказал. Вот только эти Недоросли приукрасить любят… Неужели все птушки перемерли?
– Все до единой, – сказал Тарик. – Своими глазами видел: в клетках сплошь дохлые, крепенько дядюшку Ратима подкосило – а неплохой человек, жалко… Сроду такого не было…
– Да бывало, – сказала Данка. – У нас как раз тетушка Сидира была в гостях, маманина сестра. Она ж, сами знаете, гусей держит на Озерах…
Еще бы они не знали. Больше всего гусей держали на западной Зеленой Околице столицы, к которой вплотную подступали две дюжины озер, как нельзя лучше подходивших для разведения гусей и оттого с давних пор расписанных меж тамошними птицеводами. Тетушка и Данку давно уговаривала после Школариума не заниматься родительским птичником («маловат, нет того размаха», – говорила тетушка), а пойти к ней в Приказчицы, а там и в наследницы – детей у нее нет и уже не предвидится ввиду солидных годочков. Данка говорила, что, пожалуй, согласится – в самом деле, гусиный птичник у тетушки гораздо больше куриного родительского, с ним и младшая сестра, когда подрастет, справится…
– Тетушка сразу вспомнила… – продолжала Данка. – Было это годочков пятнадцать назад, меня еще и на свете не было. Нагрянул птичий мор, враз половина гусей перемерла, тетушка говорила, смотреть было жутко – на озерах воды не видно, сплошняком дохлые гуси плавают. Тетушку тоже подкосило, половина гусей передохла, и потом еще дюжины три… Ну, птицеводы тут же кинулись в квартальную управу к скотским лекарям, и те за дело ретиво взялись, чтоб лесным пожаром по столице не раскинулось. Костры очистительные вокруг тех мест жгли, порошок пахучий в них сыпали, здоровым гусям давали какие-то зелья, еще что-то делали… И не пошел дальше мор, хоть сразу после его прихода гусей сдохло немало, это окромя тех, кого сразу накрыло. Только двое птицеводов, кого больше всего задело, разорились вконец, продали даже все и из города уехали счастья искать – а остальные бедовали, однако ж на ногах удержались. Значит, опять мор. Странновато только, что с голубей началось: обычно с пешеходных птиц разгорается, а про мор у голубей тетушка даже и не слышала. Папаня с маманей, понятно, затревожились – как бы дальше не пошло, а птицеводов на нашей улице чуть ли не десяток. Наверное, уже пошли все к дядюшке Ратиму посмотреть и расспросить… Тут медлить не годится, – заключила она со взрослой серьезностью. – Нужно поспешать в квартальную управу, чтобы приехали скотские лекаря, уж они-то сразу определят, что за мор…
– Хорек уже до них определил, – язвительно усмехнулся Тарик. – По нему выходит, там не мор, а козни соперников…
И рассказал кратенько, что удумал Хорек, чтобы выслужиться.
– Вот же гад… – в сердцах сказала Данка. – На пустом месте грязную сказку состроил… Не переживай, Тарик, ничего у него не получится, быстренько рассыпется, даже если у него и точно есть дружок в Сыскной, наверняка такой же прохвост…
– Да я и не переживаю, – сказал Тарик, ничуть не расходясь с правдой. – Дурная придумка, не прокатит она у него, как все прежние не прокатили… Не верю, что есть такая отрава, которой можно в одночасье две сотни птушек отравить. Ее ж надо бес знает сколько, и подсыпать ее в клетки времени нужно много. А у дядюшки Ратима две справные собаки ночью во дворе бегают. С ними ничего не случилось, я видел: обе на цепях сидят, на Хорька побрехивают. Снова Хорек глупость выдумал…
И добавил про себя: вряд ли, будь там отрава, над крышей висел бы никому, кроме него, не видимый цветок баралейника. Нет, тут другое…
– Уж это точно глупость несусветная, – уверенно сказала Данка. – В жизни не слыхивала, чтобы кто-то по злобе целый птичник перетравил. Вот с псарями или лошадниками случалось – травили по злобе или из соперничества лучшего жеребца, лучшего пса. Так одного или там парочку, но не всю ж конюшню или псарню… Ничего у Хорька не получится, скотские лекаря его и слушать не станут, у них свои регламенты, давно приноровились с мором справляться… У мора, тетушка говорила, есть какие-то отличительные признаки, их сразу видно…
Тарик решился, словно опрометью прыгал в холодную воду в неподходящее для купанья время. Стараясь, чтобы это прозвучало как нельзя более обыденно, неважно, спросил:
– Пантерка, а бывает, что этакий мор вызывается черным колдовством? Я в птицеводческих делах не волоку, откуда мне разбираться, а вот ты много про это знаешь…
Как он и ожидал, Данка уставилась на него удивленно:
– А при чем тут черное колдовство?
Неловко было врать бессовестно перед старыми друзьями, но Тарик утешал себя тем, что он, ежели прикинуть, вовсе и не врал, а просто-напросто не говорил всей правды. Потом, когда сам кое в чем разберется и кое-какая ясность появится, обязательно расскажет – такое от друзей не скрывают, это всей улицы касается, а не его одного. Впервые в его жизни такое вот объявилось, да и раньше вроде бы не приключалось – во всяком случае, никогда от взрослых ни о чем подобном не слыхивал…
– Да когда я там стоял, возле подворья, кто-то из Недорослей заикнулся: мол, приключилось черное колдовство, – лихо солгал Тарик, ощутив легонькие угрызения совести.
– Нашел кого слушать – Недорослей! – фыркнула Данка. – Они ж еще из сказок не выросли, всякие глупости разносят. А вообще… мы в их годочки были не лучше. Помните, как ходили Черную Карету высматривать и на нее поохотиться? И поторопились взрослым объявить? А потом обнаружилось, что это самая обыкновенная старая карета, вся ломаная, и нерадивый извозчик ее в чистом поле бросил, чтобы не возиться: на другой конец города, на Дровяную Свалку, не волочь? Стража его нашла, заставила отвезти куда надлежит да еще денежку содрала – по регламентам это было все равно что свалка мусора в ненадлежащем месте. И над нами смеялись долго, чуть прозвище обидное не приклеили…
– Помню прекрасно, да и все помнят, – сказал Тарик. – Тут совсем другое… Послушал я, и стало мне любопытно: вдруг и в самом деле тут черное колдовство? Давненько про него в городе не слыхивали, но говорят, все же случалось…
– Не верю нисколечко, будто птичий мор вызван черным колдовством, – решительно сказала Данка. – Никогда птицеводы о таком не рассказывали. В деревне – другое дело. Сам знаешь, тетушка за гусятами ездит по деревням, как твой папаня за мясом, и не раз меня с собой брала, чтобы помаленьку обучалась ремеслу. В деревнях порой на пару-тройку дней задерживались, порой с местными о том о сем болтала – деревни одни и те же, не сидеть же дома сиднем. Вот мне там мальчишки с девчонками и рассказывали всякие страшилки. И про колдуний с ведьмаками тоже, которые мор на скотину и птицу напускают. Только я вам потом про это не рассказывала – деревенские вечно байки плетут, во всякую ерунду верят, над которой в городе смеются. Что взять с Темных…
– Деревенским верить не всегда и полезно, – сказал Тарик (после разговора с рыбарем он выражался именно что уклончиво). – И все же. Скотский и птичий мор порой связывают как раз со злым колдовством, с черными ремеслами… Чампи, что ты об этом думаешь? Читал я какую-то голую книжку, там об этом писалось…
Поправив круглые стекляшки в железной оправе, Чампи нахмурил лоб и задумался – всерьез, сосредоточенно, с важным видом, вполне ему простительным как единственному знатоку суконной, а в чем-то и кожаной[95] книжной премудрости. Он нисколечко не выпендривался – так именно и держался, погружаясь в раздумья.
Остальные смотрели на него уважительно. Чампи-Стекляшка – достопримечательность не просто улицы, а всего Четвертого квартала. Единственный Школяр в квартале, носящий стекляшки, – а такие, между прочим, не во всех кварталах и есть, это у студиозусов стекляшки не редкость…
Года полтора он стекляшки носил, посадив глаза из-за небывалого для годовичков его сословия чтения книг: столько не каждый студиозус одолевает в более зрелые годы. Для мальчишки, у коего родитель состоял в Цехе Маляров вывесок, занятие, прямо скажем, редкостное, но так уж судьба сложилась. Маляр вывесок – из тех ремесел, где подросшие сыновья довольно часто не становятся Подмастерьями или Приказчиками отцов. Таково уж ремесло. Рисовать и подновлять вывески – занятие денежное, но прокормить может далеко не каждого. Это, скажем, торговля хлебом, починка обуви или цирюльное дело потребны каждый день, а заказы на новую вывеску или подновление старой выпадают гораздо реже. Старший брат Чампи как раз и стал, войдя в должный возраст, Подмастерьем отца, а Чампи, давно стало ясно, не найдется места ни в отцовской мастерской, ни в других квартальных – а в мастерских других кварталов искать места не позволяет Цеховое Уложение. Вот и остается Безместному либо поступать в простые работники (с угрозой таковым и остаться до седых волос), либо искать другое ремесло, а это затягивается надолго и непросто по другим причинам…