На испитых рожах бродяг выражалась лишь грустная покорность судьбе – ну конечно, новичков среди них не было, и каждый принес для Панокуша хоть медный грошик (интересно, делится ли служитель с Тариушем и этой жалкой мздой? Надо полагать, делится: Тариуш, как гласит старая приговорка, и у пролетающей вороны перо из хвоста выдерет, чтобы на гусиные не тратиться…).
– Ну тогда валяйте!
Панокуш шустро отворил калитку, и в нее потянулись бродяги, легко обойдя и Тариуша, и скамейки, где сидели Подручные, – ну да, старые трудяги знают, как держаться с теми, кто выше их. А Стражник дядюшка Кабадош и сам проворно отскочил подальше от своей караульной скамеечки и вернулся не раньше, чем вереница оборванцев под предводительством Панокуша (тоже державшего немалое расстояние меж собой и подопечными) отошла достаточно далеко.
Тогда только Тариуш обратил благосклонное внимание на ожидающих. Далеко не так спесиво, но все же обозначая голосом свое немаленькое положение, промолвил:
– Заходи, Тарик, есть тебе работа. Вы, молодые люди, погуляйте пока, только к веселым девкам не заходите, хихикс! Они вам все равно не по кошельку… После обеда придет пироскаф, будет и вам занятие.
И, не оглядываясь, величаво поднялся по ступенькам. Тарик зашел следом за ним в канцелярию. Пахло чернилами, сургучом и еще чем-то привычно-непонятным, но безусловно канцелярским. Вдоль стен протянулись открытые шкафы, набитые служебными бумагами, лежавшими стопками и в толстых серых папках из скверного картона. Да уж, ворота в манивший с давних пор Тарика мир выглядели донельзя обыденно, невыразимо скучно.
Усевшись под небольшим портретом короля Ромерика (ввиду особенности канцелярии король был запечатлен в мундире Главного Адмирала Королевства, где золотое шитье и синее мундирное сукно высшего сорта присутствовали в равных долях), Тариуш придал себе вид занятого значимейшими государственными делами вельможи, отодвинул большущую чернильницу синего стекла и сказал:
– Значит, такие дела… Ты куда это уставился?
– Впервые вижу, чтобы королевский портрет был застекленный…
– О! – значительно поднял указательный палец Тариуш. – Ну полюбуйся, никто еще такого не видел, кроме нас. Ученые люди хоть и выдумывают всякие полезные вещи, а тут оплошали… Лето сейчас, мух видимо-невидимо! Как ни расставляем блюдечки с настоем мухобойки – летают табунами! – Он чуточку понизил голос: – Вот так вот нагадят на портрет безо всякого почтения к державцу, а то и вовсе засидят – а потом какая-нибудь добрая душа стукнет куда следует, что налицо непочтение к величеству, да раскудрявит умеючи, в канцеляриях же все грамотные. И огребешь неприятностей за злостное небрежение. Вот умная головушка в главной канцелярии порта и нашлась, и главное – чина невеликого, а вот поди ж ты… Он и придумал, что портреты следует стеклить. Тут уж гораздо меньше хлопот – стекло помыть! – И добавил с нескрываемой завистью: – Пять золотых награждения получил от его великолепия правителя канцелярии, и теперь эта придумка по всем канцеляриям распространится – сначала столичным, а там и по всему королевству. Опять мы всех соседей обгоним по части полезных придумок: пироскафы, нумера на домах, проволока в колючках, а теперь вот и застекление портретов в целях убережения от мух. Пять золотых, надо же…
Из посиделок с худогом Гаспером и студиозусами Тарик вынес немало любопытных знаний об иных потаенных сторонах жизни. А потому непочтительно подумал: наверняка его канцелярское великолепие, благородно выдав подчиненному пять золотых, представил его выдумку как свою – и житейских благ с этого получил гораздо больше… Но, понятно, промолчал.
– Значит, такие дела… – повторил Тариуш. – Пришел почтовый пироскаф на пятый причал. Дело тебе привычное, к обеду управишься, я так думаю?
– Запросто, – сказал Тарик. – «Прекрасная рыбачка», как обычно?
–Нету больше «Рыбачки»,– грустно сказал Тариуш.– На прошлой неделе потонула у мыса Ялвакан. Котел взорвался, понимаешь ли. С пироскафами случается…– на его лице засияла радость старого сплетника, обожавшего разносить слухи, какие ему самому не могут повредить.– И скажу тебе, Тарик, по секрету: что-то там нечисто… Обережный дом[130] настроен очень подозрительно. Оно конечно, обережные дома всегда со скрипом с денежкой расстаются, но там что-то и впрямь нехорошее. Подозревают сговор капитана с судовладельцем. «Рыбачка» – старое корыто, чуть ли не с тех времен плавает, когда великий механикус Адальбар Корине выдумал паровую машину, а там и пироскафы, лет полсотни тому. И машина поизносилась, и корабль обветшал, вот и подозревают… Не первый раз случается и со старыми парусниками, и со старыми пироскафами, которые серьезно чинить страшно дорого. Там сейчас Тайная Стража копает, потому что почта – дело даже не государственное, а королевское… Короче, пироскаф пришел новехонький, зовется «Речная молния», хихикс! Что за умник такое название выдумал? Все пироскафы плавают одинаково, нет среди них такого, чтобы мчал, как молния… Ну да нам с тобой, я так думаю, начихать на название, коли денежка привычная?
– И обстоять с ней будет привычно, – заверил Тарик.
– Да уж я в тебе не сомневаюсь! За что я тебя люблю, Тарик (в хорошем смысле), – так это за то, что ты, несмотря на юные годы, в полной мере житейской здравостью наделен, умеешь с людьми в согласии жить… Как в Школариуме дела?
– Золотая сова со шнурочком на квартальных испытаниях, – не без гордости поведал Тарик. – И обозначился даже «открытый лист», очень даже возможно, получу…
– Так это ж прекрасно! – с искренней радостью воскликнул Тариуш. – И прежними мечтами обуян?
– Да как вам сказать… – осторожно ответил Тарик. – Думаю вот…
– Толку тебе в этих морях-парусах? Или голых книжек начитался? Плюнь! Ты ж парнишка очень даже здравомыслящий, год с тобой знакомы, и нарадоваться на тебя не могу. Ну что за жизнь морского Матроса, ежели раскинуть с житейской пользой? Жалованье раз и навсегда определено, а там, где можно заработать награждение и долю в добыче, куча опасностей – пираты, дикари, летучие хвори на иных островах, да и без них тьма невзгод: шторма, кораблекрушения, еще разные беды… Если и в самом деле получишь «открытый лист», поступай к нам в подканцеляристы. Берут с большим разбором, да уж я за тебя шепну словечко, где надо. У меня Дубаш как раз через два месяца на старческую денежку пойдет, да от него и допрежь толку было как с ежика гуфти – туповат, необоротист, зевает там и сям, где человек поумнее враз усмотрит выгоду и мимо не пропустит. Зато мы с тобой неплохо развернулись бы, особенно если Панокуша третьим взять. А, Тарик? Мне как раз такого доверенного помощника не хватает – молодого, проворного, хваткого, умеющего с людьми жить… Точно тебе говорю: если покажешь себя, то через пару-тройку годочков и каменный домик будет на Трех Улицах, и невесту подыщем с хорошим приданым, и еще много чего… А?
– Надо будет подумать, – уклончиво сказал Тарик.
– Вот и думай, времени еще полно, не горит…
Вот уж меньше всего на свете Тарик хотел бы оказаться доверенным подручным у Канцеляриста Тариуша – не для того он рвался избавиться от одного сухопутного якоря, чтобы встать на другой, пусть и гораздо более денежный. Да и опасное это дело – ходить у Тариуша в подканцеляристах, то есть с головой запачкаться в его делишки. Никто, понятно, ничего не знает точно, но среди посвященного в портовые тайны народа давно шепчутся с оглядкой, что скромный Канцелярист кое по каким негласкам стоит повыше иных портовых Чиновных. Что он один из тех, кто рулит портовой тяжелой потаенкой. А тяжелая потаенка – ремесло опаснейшее. Денежка, все соглашаются, шальная, но если влипнешь – сгинешь на рудниках. А то и свои же сообщники, если что-то пойдет не так, сунут нож в спину или иным способом озаботятся твоей безвременной кончиной. Нет уж, избавьте от такой чести…
– Был бы мне надежной опорой на старости лет, – нудил свое Тариуш. – А то ведь дряхлость маячит…
Прибеднялся, прохвост. Всего-то на десять годочков постарше Тарикова папани, ни одного седого волоска на голове – и, достоверно известно, по веселым девкам Трех Улиц бегает, как заяц по полям.
– Надо будет подумать, – повторил Тарик.
– Думай, пока время есть. Ладно, ступай к пироскафу. Я так полагаю, тебе-то не нужен провожатый на пятый причал, сам найдешь?
И первым захихикал над тем, что полагал остроумной шуткой, хотя остроумец из него был никакой. Радуясь, что развязался с докучливым разговором, Тарик вышел из канцелярии. Прохлаждавшиеся без работы Подручные покосились на него неприязненно, но это были сплошные пустяки, и Тарик преспокойно прошел мимо, направился к калитке. Дядюшка Кабадош оживился:
– Что-то сумарь у тебя большеват для свертка с обедом…
И лихо подмигнул. Это было его всегдашнее присловье, и Тарик, подмигнув точно так же, ответил, как всегда:
– Так ведь большой сумарь получше маленького будет…
Открыл калитку и вошел, отметив, что несмазанные петли, как всегда, скрипят душераздирательно. А ведь дядюшке Кабадошу что ни месяц выдают три медных шустака на корчажку фонарного масла – но калитка, сколько Тарик ее помнит, так и скрипит. Ну, Чиновные через нее не ходят, у них своя, пороскошнее, вся резная, возле главных ворот. Уж там-то петли всегда смазаны так, что масло из щелей сочится, – а тем, кто через эту ходит, плевать, скрипит калитка или нет… А три шустака на дороге не валяются…
Тарик уверенно шагал знакомым путем, не глядя вокруг внимательно, потому что там для здешнего человека не было ничегошеньки любопытного – рабочий день порта, как тысячи тех, что были прежде, и тысячи тех, что еще грядут. Обычная деловитая суета у каменных лабазов с крышами из железных листов: снуют грузали второго сорта – лабазники, таскают в телеги и габары все, что только можно себе представить: разномастные бочки и ящики, зашитые холстиной большие корзины, мешки побольше и поменьше, ящики с вином (вызывавшие у лабазников особенную тоску – ну, тут уж им ничего не отломится). У каждой повозки бдительно торчат Приказчики, ведущие строгий счет погруженному. Беднягам лабазникам приходится трудиться исключительно за жалованье, но кто ж им виноват?