– Да нет у меня никаких любовей, – сказал Тарик.
И нисколечко не врал: как-то прожил до сего дня без настоящих любовей, о каких пишут в голых книжках, да и в жизни они, говорят, случаются. В гаральянку Тами он ничуть не влюбился, просто она ему страшно понравилась – не только красивущая, каких много, а еще и необычная чужеземка. Да и кое-какие слухи о нравах гаральянских девчонок не на шутку душу будоражили…
– Ладно, о бабах потом, мечем на стол, – степенно сказал ватажник Балур, усаживаясь. – Уж сегодня есть чем душу порадовать, хоть и радуем что ни день, а сегодня кое-что особенное, ты, Тарик, такого и не пробовал… Дангул, твоя забота.
– Да уж знаю… – проворчал Дангул, вечный виночерпий ватаги.
Когда разложили свертки с обедом, он расставил перед каждым (и перед Тариком тоже) весьма политесную посуду: не простые глиняные чарки, из которых потребляет «огонь-водицу» народец попроще, а стаканы из привозного шуварского стекла: толстые, зеленые, с причудливой россыпью белых пузырьков и ниточек. Из таких и дворянину пить не зазорно, ну да грузали – чем не портовое дворянство?
И напоследок брякнул на стол бутылки, каких Тарик и в самом деле никогда прежде не видел: не просто стеклянные, а из сине-дымчатого стекла, пузатые, с фигурными горлышками, и каждое украшено самой натуральной печатью из коричневого сургуча с непонятной эмблемой, красиво исполненной.
Дангул принялся ловко очищать сургуч с пробок и выдергивать их большущим штопором, а Балур наставительно сказал:
– Вот, дивись, Тарик. Вишневая водочка из Лабитена. Редко к нам приходит, и прямиком в «Погреба Фитичано», а оттуда, чтоб ты знал, идет в дворянские винные погреба и даже в королевский дворец. Глотнешь сейчас того же самого, что и его светлое величество. Раз в год приходит корабль из Лабитена, большущий, так что работы на два денька. Прошлогоднего ты еще не застал. – Он широко ухмыльнулся. – Когда корабль большущий, работы много, но и пользы больше…
Тарик ответил понимающей ухмылкой.
Многим интересным грузам роковым образом не везет – пялься трюмный, Приказчики и караульные хоть в шесть глаз, а паре-тройке тюков, ящиков, мешков непременно грузали «приделают ноги», как это исстари зовется. Тут главное – знать меру и не зарываться, не грабастать чересчур. Тем более что умудренные жизнью трюмные прекрасно знают, что есть вещи, с которыми бороться так же бесполезно, как ловить шапкой радугу или ветер. И понимают: если одному мешку-ящику из полусотни приделают ноги, это неизбежное зло наподобие дорожной подати. И Приказчики, и Стражники, и Канцеляристы, и служители непременно получают малую толику мзды, а потому закрывают глаза на такое удивительное явление природы, как убежавшие на своих ногах бочоночки и мешки. Есть магическое слово «усушка» – неизбежная долька потерь при разгрузке. Все судовладельцы и трюмные его учитывают, оно в судовые документы занесено. Главное, как уже говорилось, не зарываться и знать меру – и всем будет хорошо, спокойно, выгодно…
Есть и еще одна любопытная штука, согласно регламентам вообще-то потаенка, а на деле – совсем другое. Потаенку скрывают от шнырял в обычном грузе, за который платят пошлины и на который заводят кучу документов. А это называется «груз-привид». Приходит корабль с полнешеньким трюмом, и его недешевый груз волшебным образом улетучивается в столицу, как сущий привид, ни единой строчкой не запечатленный ни в одном документе. Как не было. Судовладельцу это, легко понять, стоит денежек, но меньше, чем пришлось бы заплатить таможенных пошлин.
Но грузали тут ни при чем, они всего-навсего, как и вышеназванная публика, получают свою малую мзду еще и за то, что всегда прилежно исполняют указание: об этом грузе не просто забыть, а еще и ничему ноги не приделывать…
Как давно объяснили Тарику грузали с наказом не болтать за воротами порта, тут уж главную денежку гребут высокие господа, не чета простым работягам: в доле и начальник Стражи, и начальник таможни, и Чиновные высоких степеней из главной портовой канцелярии, и начальник порта, благородный граф в чине порт-адмирала, то есть адмирала сухопутного.
Совсем другое дело – в лабазах. Вот там обстоит по-другому: и за ввозом туда грузов, и за вывозом зорко следят Приказчики, своим хребтом отвечающие за любую недостачу. Там все на строгом счету, потому лабазных грузалей и ведающих лабазами Канцеляристов свои же насмешливо считают второсортными – бедолаги, живущие исключительно на одно жалованье. Не зря есть старая негласка: провинившихся грузалей, Канцеляристов и Стражников определяют в лабазные – кого на месяц, кого на два-три, а самых невезучих – на полгода…
И с бутылками с вином (как и с дорогонькой посудой) совсем просто: там уже не усушка, а «бой», и будьте уверены: без оговоренного в документах боя ни одна разгрузка не обходится, что в бумагах прилежно отражено…
– Мы и тебе в шкафчик пару бутыльков поставили, Тарик, – сказал Балур. – Батя порадуется.
– Благодарствую, – сказал Тарик. – Но ведь Кабадош…
– Перебьется старый выжига. Пусть хлобыщет что попроще. Мы там тебе еще мелкоты положили, так что хватит с него…
– Благодарствую, – повторил Тарик.
– Не за что, – отмахнулся ватажник. – Ежели умеешь с людями жить, люди это оценят, а ты умеешь… Ну, сухая ложка рот дерет. Дангул, расплескивай! Тарику, конечно, на палец – рановато ему побольше. Сегодня не откажешься, Тарик?
– Сегодня не откажусь, – сказал Тарик. – В жизни не пробовал лабитенских водочек. Вообще, мы пока только пиво понемножку…
– Ничего, какие твои годы…
В стаканы полилась алая, приятно пахнущая вишневка (грузалям до краев, Тарику – на палец, но пальцы у Дангула вдвое шире его собственных). Четвертый раз в жизни Тарику предстояло глотнуть чего-то крепче пива – и всякий раз здесь, понятное дело (о чем он не без гордости рассказывал на сходах ватажки). Первый раз жутко закашлялся, а потом привык. Грузали посмеялись: у нас и воротный столб выпьет. Сами они крепкое потребляли так, что поначалу Тарика, пока он не приобвык, это натурально ужасало. И не трезвые, и не пьяные: по полному стакану утречком, в обед и вечером, а если зарядят осенние ливни или зима выдастся холодной – и по два. И тянулось это годами. Фишта, самый молодой из них, как-то сказал Тарику:
– Пять годочков тут работаю – ни денька сухим не был.
А случившийся рядом Балур, вкалывавший грузалем дольше всех остальных, насмешливо фыркнул:
– Удивил, Бабий Егерь! Против моих пятнадцати годочков хлипковат будешь…
И ведь вечером, крепко поужинав и одевшись в хорошее, они всегдашней ватагой отправляются в одну из излюбленных грузалями таверн, где просидят до полуночи, а потом (о чем женам благоразумно не говорят) переберутся в один из веселых домов… Но тут уж Фишта по некоторым веским причинам с ними ходит редко, да и таверну частенько по тем же причинам покидает задолго до полуночи, к чему ватага, знающая подноготную друг друга, относится с полным пониманием. Они жалеют только, что развлечься по полной не всегда удается: проще говоря, не случается драк с Матросами. Матросы, что ходят не первый год, от драк с грузалями частенько уклоняются: уж на что они мужики крепкие, а с грузалями связываться – себе дороже. Давненько уж в порту кружит непридуманная история про ватажника Шагама со второго причала, который однажды вывернул из земли уличный фонарь и разогнал им дюжину Матросов. Тарик его не раз видел – а ведь и не подумаешь…
– За что выпьем? – деловито спросил Кори.
Тарик решился:
– А давайте за здоровье навигаре Бельтера!
– Это кто такой?
– Навигаре-трюмный с «Прекрасной рыбачки», у которой недавно котел взорвался возле мыса Ялвакан.
Он знал, что обо всем случившемся на реке в порту узнают быстро. И точно, Кори кивнул:
– Слыхали, как же. Хороший человек?
– Хороший, – твердо сказал Тарик.
– Ну, за здоровье хорошего человека чего ж не выпить, – веско сказал Балур. – Погнали!
Дружно подняв стаканы, грузали проглотили вишневую водочку, как колодезную воду. Тарик не менее браво осушил свой, уже не кашляя. Водочка теплым комком устроилась в брюхе, он старательно крякнул и поморщился, подражая грузалям. Знал, что пьян не будет, просто немного поплывет приветственно.
Прожевал кусок пирога, а грузали – кто здоровенный шмат колбасы, кто изрядный шмат мяса.
– Ежели подумать, зухвалые ребята ходят на пироскафах, – раздумчиво сказал Кори. – Парусников, само собой, ждет в море куча опасностей, но уж на реке-то не в пример уютнее. А пироскаф и на реке может громыхнуть. На реке, по крайней мере, уцелевшие везунчики до берега доплыть могут, а вот в море до ближайшей суши далековато. И шлюпки спустить не получится…
– Судьба и воля Создателя, – сказал чуть захмелевший Тарик. – Вон, даже королевский пироскаф на воздух взлетел так, что никто не спасся…
– Ну да, королевский пироскаф… – сказал Кори с непонятным выражением лица.
И тут же замолчал – как показалось, опасливо. В точности такие лица Тарик уже видел дважды у старых моряков и у студиозусов: едва заходила речь, пусть мимоходом, о том прошлогоднем крушении – замолкали, переводили разговор на другое. Понемногу начинаешь верить, что вокруг гибели королевского пироскафа витает какая-то загадка из тех, в которые лучше не лезть – проживешь дольше и без жизненных хлопот… Он пожил на свете достаточно, чтобы понимать такие вещи: иногда самое жгучее любопытство следует отбросить…
Чересчур громко и чересчур весело Кори сказал:
– Бабий Егерь, расскажи, что нового на охоте…
Фишта ответил что-то чересчур уж быстро и воодушевленно (точно, переводили разговор):
– Охота движется, как пироскаф по глубине…
Прозвище свое Фишта заработал по заслугам, еще года за три до того, как Тарик обжился в порту. Потому он и редко ходил по веселым девкам, что частенько, приодевшись в лучшее, уходил в Город и охотился там на красную дичь, молодых красоток, причем каким-то волшебным чутьем с ходу угадывал тех, кто в недотрогах не числится. И не простых служанок, растрепок-кухарок, а Приказчиц из богатых лавок, а то и молодых Мастериц. Очень быстро с ними знакомился, чаще всего выдавая себя за третьего помощника навигаре с морского парусника (сухопутные девушки обычно в порту никогда не бывали, морского дела не знали и ведать не ведали, что на самых больших кораблях помощник у навигаре только один, редко-редко два, а третьего не бывало отроду). Самое позднее через три дня красотки соглашались прийти к нему в гости, в уютный домик на Якорной, где холостой Фишта обитал со старой служанкой, давно привычной ему подыгрывать в очередном нехитром лицедействе. И ведь не случалось промахов! Более того: через пару недель, когда очередная дичинка, ставшая постельной подругой, Фиште надоедала (а иные надоедали и быстрее), он ухитрялся с ними расстаться по-доброму, без обид с их стороны и попыток женить на себе (к чему незамужние девушки, особенно после постели, питают лютую склонность)…