ня не так повернуты и дворцы, и люди, и даже мысли. Французы говорят: «У кого плохо повернуты мысли, тот плохо кончает». Впрочем, это вздор. Моя жизнь зависит от меня самого».
Утром Андерс отправился к инженеру Николаевскому, председателю «Республиканского центра». Николаевский, сорокалетний мужчина с русой бородищей во всю грудь, краснощекий и светлоглазый, был предупрежден о приезде Андерса и встретил его без особых предосторожностей.
— Рад, рад познакомиться лично! Борис Викторович и Лавр Георгиевич отзывались о вас самым наилучшим образом, — говорил Николаевский, усаживая гостя за стол, накрытый для завтрака. — Мне доставит удовольствие вам, именно вам, — подчеркнул он, — доложить о деятельности нашего центра. Доложите его высокопревосходительству генералу Корнилову, что к нам идут не одни офицеры, но и банкиры, и профессора. На нашей стороне не только прапорщики да юнкера, но все те штатские, кому дорога великая, единая, неделимая Россия. Мы не только готовы к военному перевороту, но еще и собираем кадры для армии, которая остановит движение всякой революции в России. В этом я вижу высшую нашу цель, — пришепетывая от волнения, говорил Николаевский.
Андерс пил кофе со сливками, ел сдобные булочки. Отставив в сторону серебряную чашечку, сказал с очаровательной улыбкой:
— Не скрою, действиями генерала Корнилова движет одна идея — восстановление монархии. Только монарх может править русской империей, но это будет конституционный правитель, вознесенный на трон армией. Высшие офицеры в Ставке уже придумали и для армии точное, я бы сказал, чеканное название...
— Какое же? — заинтересовался Николаевский.
— Белая армия...
— Глубокое, символическое название...
— Да, это отличная мысль — назвать новую армию цветом белой идеи, — согласился Андерс. — Чистая символика становится силой, и это закономерно, если за свои идеи люди готовы идти на смерть. Но для того, чтобы люди шли на смерть, мало одной, даже самой прекрасной, идеи. Нужны духовные вожди, которые бы превратили идею в грозное оружие, нужны проповедники и поэты, особенно поэты. Они могут самым заурядным идеям придать возвышенный смысл, алмазный блеск, торжественность. Да, только поэты умеют создавать слова-лозунги, слова-девизы, соблазнительные в своей реальности миражи...
Андерс вернулся в Могилев и прямо с вокзала отправился в Ставку. По дороге и в самой Ставке он видел необычно сдержанных, чем-то озабоченных офицеров.
В общей суматохе никто не обращал на него внимания. Андерс напомнил о своем приезде начальнику штаба Духонину, тот посмотрел на него пустыми глазами, ответил небрежно:
— Верховный главнокомандующий занят.
— Я исполнял чрезвычайное поручение его высокопревосходительства и обязан доложить, — настаивал Лидере.
— Капитан, — повысил голос начальник штаба. — Лавр Георгиевич только что объявил Керенского изменником отечества и направил в Петроград войска для ареста Временного правительства. Как можно отвлекать генерала в такие минуты?..
— Так точно, нельзя, — просиял сразу всем лицом Андерс и перекрестился. — Слава богу, началось...
— Подождите минутку, голубчик, — перешел на дружеский тон начальник штаба. — Его высокопревосходительству я...
Дверь кабинета распахнулась, в ее проеме показался генерал Корнилов. Он сразу заметил Андерса.
— Здравствуйте, капитан. Рад вашему возвращению, проходите в кабинет. — Корнилов стал боком, пропуская Андерса. Недовольно спросил у начальника штаба: — Почему нет генерала Краснова? Где он? Как только появится, просите ко мне. — Корнилов прикрыл дверь и быстрым, твердым шагом направился к столу.
Андерс, желая показать верховному главнокомандующему, что чувствует и понимает историчность момента, вытянулся в струнку, не сводя с Корнилова преданных глаз. Корнилов догадался о чувствах капитана и заговорил доверительно.
— Я объявил Керенского изменником отечества и поставил вне закона. Для свершения государственного переворота направил на Петроград войска.
Андерс кратко доложил о «Республиканском центре», о готовности его поддержать действия Корнилова в столице и как особой милости попросил нового, пусть даже опасного для жизни, поручения.
— У нас теперь одно главное дело — арестовать Временное правительство и Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов, захватить Зимний дворец и Смольный институт. Успех переворота можно только тогда назвать полным, когда в наших руках окажутся Керенский и Ленин, — сказал Корнилов, поправляя черные обвисшие усы.
В кабинет стремительно вошел генерал Краснов, звякнул шпорами, отдал честь Корнилову. Верховный окинул его оценивающим взглядом и без обиняков спросил:
— Вы с нами, генерал, или против нас?
— Я старый солдат, ваше высокопревосходительство! Всякое приказание исполняю беспрекословно, а свержение Временного правительства и солдатских комитетов считаю святым делом. Когда России угрожает гибель, что остается делать солдату? Сражаться за Россию или умереть за нее, — ответил Краснов, вытягиваясь еще выше и запрокидывая голову.
— Ну вот и прекрасно. Назначаю вас командиром Третьего конного корпуса. Сейчас же отправляйтесь в Псков. От генерала Духонина получите дальнейшие указания, — распорядился главковерх и добавил уже неофициальным тоном: — Теперь от вас, генерал, да вот от таких патриотов, как капитан Андерс, зависит спасение русской империи. Кстати, возьмите с собой капитана, он будет надежным помощником. — Корнилов протянул на прощание руку. — Да поможет вам бог!
— Я воздаю должное Лавру Георгиевичу, он задумал смелую и нужную операцию, но, капитан, такая операция требует порыва и вдохновения не только от командования, но и от солдат. Для государственного переворота необходимы и торжественность момента, и даже театральность: они зажигают сердца отчаянным желанием победить или умереть. А что происходит у нас? Войска идут на столицу, не зная зачем. Будут свергать Временное правительство — во имя какой цели? Верховный главнокомандующий не выступил перед войсками, не сказал им проникновенных напутственных слов. Не обещал наград за храбрость и подвиги. Над воинскими частями не прошумели боевые знамена, не прозвучали походные марши, сам Корнилов остался в Могилеве, будто сомневается в успехе собственного дела. Нехорошо, нехорошо, — сетовал генерал Краснов.
Андерс был согласен: действительно, нехорошо как-то начинался так долго подготовляемый мятеж. В него вложены огромные деньги, к нему привлечены лучшие силы армии, но дух легкомыслия и пошлого авантюризма витает над заговорщиками. Воинские части отправились в столицу, словно на праздничный парад, но по дороге утратили свой строгий порядок.
Генерал Краснов и капитан Андерс убедились в этом печальном факте, как только прибыли на станцию Дно, где стояли эшелоны кавказской «дикой дивизии». На вокзале было вавилонское столпотворение: офицеры не находили свою часть, никто не знал, что делать, чьи распоряжения выполнять.
Офицеры дивизионного штаба встретили генерала Краснова с каменным равнодушием.
— Где начальник дивизии? — спросил Краснов.
— Дома, по соседству с вокзалом, — ответил старший по чину офицер.
— Вам известны, господа, цели нашего похода на Петроград? — обратился к офицерам Краснов.
— Идем свергать Керенского...
— Это все, господа?
— Ликвидируем Петроградский Совет депутатов...
— Вы объяснили своим горцам, что предстоит им свершить в столице?
— А зачем? Им все равно куда идти, кого резать.
Краснов сердито хмыкнул и, сопровождаемый капитаном Андерсом, пошел к командиру кавказской дивизии. Тот только что встал и встретил их с кислой улыбкой.
— Очень рад вашему приезду. Ночью получил из штаба корпуса диспозицию и план Петрограда, — сообщил генерал. — В диспозиции все предусмотрено: мы ударим по столице горскими эскадронами и казачьими сотнями.
Краснов слушал, покусывая усы, им овладевало то угарное состояние духа, когда все видится в мрачном свете и каждая мелочь кажется ловушкой. У него, донского атамана, недавно ставшего генералом, были боевой опыт, недюжинный хитрый ум.
— Предусмотрено все, кроме одного. И это — встреча с противником у ворот Петрограда. А что, если Керенский уже двинул против нас свои войска и большевики приняли какие-то меры?
— Керенский объявил генерала Корнилова изменником и отстранил от поста главнокомандующего.
— Ну вот, видите! Ваша дивизия знает об этом?
— Воззвания Керенского передаются из рук в руки.
— Приказываю немедленно выгрузиться из вагонов и в конном строю двигаться на Петроград. Никаких промедлений, никаких колебаний! Сам еду в Псков, чтобы скоординировать наши действия.
— Я звонил в штаб. Командование выезжает из Пскова, чтобы вместе с войсками вступить в столицу, — неопределенно сказал генерал.
Краснов повернулся к двери, но добавил приказным тоном:
— Капитан Андерс остается в вашем распоряжении. Думаю, он вам будет полезен.
Генерал посмотрел в окно на удаляющегося Краснова и, когда тот скрылся за углом дома, дружелюбно спросил:
— Хотите водки, капитан?
— С утра, господин генерал?
— Мне все равно когда пить, когда опохмеляться. Все полетело вверх тормашками: империя, царь, дворянство; над всем торжествуют плебейские хари. В такие времена власть становится призрачной, и смешно свергать Керенского, чтобы установить еще более призрачную диктатуру Корнилова...
— А кто же не призрак? — недовольно спросил Андерс.
— Ждете, что скажу: Ленин? Напрасно. Для меня Ленин — такой же призрак, как и Керенский; а вот кто действительно страшная сила, так это наши солдаты, — с трудом подбирая слова, говорил генерал. — Сегодня армия опасна для ее командиров, но безвредна для немцев.
Солдат заражен идеей мира, и мир ему нужен, чтобы освободиться от помещика, от нас с вами, от собственной совести. Грабь и жги барские усадьбы, стреляй офицеров — вот о чем мечтает солдат. Когда Керенский пообещал мир и свободу, солдаты полюбили в нем именно идею мира. Когда же он потребовал войны до победного конца, солдаты возненавидели его и теперь видят идею мира в Ленине. Так что мятеж Корнилова всего лишь увертюра к гражданской войне, а когда братья начинают воевать друг с другом, отечество неминуемо гибнет...