— Что же делать, капитан?
— Скрыться. Бежать.
— Гатчина полна матросов. Они мои враги. В парке казаки — они мои враги. Теперь всюду мои враги. Меня схватят сразу же, как только выйду из комнаты.
— Переоденьтесь матросом. Это единственный шанс на спасение. Постараюсь найти для вас одежду, — ответил Андерс, ощущая свою причастность к знаменательному факту истории.
Керенский с пронзительным страхом в сердце ходил по комнате, натыкаясь на диваны, на стены. В углу у двери увидел кипы голубых и желтых листов, огромных, словно театральные афиши. Сдернув верхний лист, разглядел денежные купюры.
— Деньги. Мои деньги... «Керенки» прозвали их, — горько рассмеялся он. — На этих деньгах нет ни подписей, ни государственной печати, они не обеспечены никакими ценностями России, за их подделку даже нельзя преследовать по закону. Все фальшь, все ложь, и липовое величие, и дутая слава, и ненужные деньги...
Вбежал Андерс с матросской формой.
— Одевайтесь скорее! Умоляю, как можно скорее!
Керенский надел брюки клеш, морской короткий бушлат, прикрыл глаза синими очками.
— Идите за мной. Дворцовый служитель показал потайной ход из дворца, — шепнул Андерс.
Они вышли из подземного хода далеко за оградой дворца, в роще, наполненной утренним туманом. Андерс остановился, протянул руку:
— До свиданья. Желаю удачи...
— Прощайте. — Ссутулясь, спрятав под бушлатом покрасневшие руки, уходил в туман властитель вчерашнего дня.
«Революция — дама в железных перчатках. Ее рукопожатие не раз превращало политических гигантов в ничтожных карликов», — подумал Андерс.
Он вернулся к генералу Краснову, но не успел сообщить о бегстве Керенского. Парадные двери широко распахнулись, в дворцовую залу стремительно вошли матросы с худощавым высоким человеком в офицерской шинели. Протянув вперед руку, он сказал театральным тоном:
— Вы мой трофей, генерал! — Обвел рукой залу, добавил: — Со всем своим штабом, генерал. Я командующий революционными войсками Михаил Муравьев.
Андерс, потрясенный внезапным появлением врагов, переводил глаза с Муравьева на матросов, пока не заметил среди них Алексея Южакова. Южаков тоже увидел Андерса и шагнул к нему. Андерс попятился к запасному выходу.
— Вы арестованы, капитан! — крикнул Южаков.
Андерс выскользнул из зала и побежал. Он мчался по дворцовым коридорам, через анфилады комнат, мерцающих мрамором и малахитом стен, мимо статуй, ваз, но уже не видел их. Шум погони гнал его, как зайца, и в голове билась единственная мысль: только бы добежать до тайного выхода! А вот и та самая комната. Он влетел в нее, защелкнул дверь на замок.
Южаков с подоспевшими матросами взломал дверь: комната оказалась пустой.
— Ловок, бес, ничего не скажешь. Будто провалился сквозь землю, — выругался Южаков.
Он стоял у мраморной колонны, не подозревая, что под ней скрыт подземный выход из Гатчинского дворца.
Войска Керенского разбиты. Керенский, переодевшись в матросскую форму, бежал. Казаки, перейдя на сторону революционных войск, ищут Керенского с тем, чтобы передать его в руки Военно-революционного комитета. Авантюра Керенского считается ликвидированной. Революция торжествует.
Из сообщения Военно-революционного комитета
Что творится в Москве?
О Петрограде, о всех перипетиях борьбы Фрунзе знал из поступающих телеграфных сообщений. Но Москва... Связи с ревкомом не было, а там происходило что-то неладное: он получил от командующего Московским военным округом несколько приказов; тот требовал выслать войска для борьбы с большевистскими беспорядками. Фрунзе рвал его телеграммы.
Он пытался поговорить по телефону с Московским ревкомом, но слышимость была сквернейшая: треск и шум заштриховали далекие голоса. Все же он уловил чей-то встревоженный голос:
— Плохи дела, плохи! Бесчинствует юнкерьё...
— Может, Москве нужна наша помощь? — надрываясь от крика, спрашивал Фрунзе.
Неожиданно другой, по-военному четкий и строгий голос ответил:
— Просим больше не беспокоить.
Фрунзе, взволнованный, стал названивать в Иваново-Вознесенск к Исидору Любимову.
— В Москве уличные бои с юнкерами, верными Временному правительству, — вот все, что мы знаем пока, — сообщил Любимов.
— Ты понимаешь, что это значит? Если там победят юнкера, революция окажется на краю пропасти. Шуйские ткачи дрались на московских баррикадах в девятьсот пятом году, так можно ли оставить в беде москвичей сейчас, когда революция победила? Нет, невозможно, немыслимо! — Фрунзе испугался мысли, что уже упущен момент.
Через час он объявил красногвардейским отрядам и солдатам гарнизона:
— Москва нуждается в помощи, товарищи! Мы создаем отряд и направляемся в Москву...
В ответ на его призыв в Шуйский ревком хлынул поток добровольцев. Спешили рабочие, солдаты, вооруженные чем попало, шли участники московских боев девятьсот пятого года, защитники пресненских баррикад, его сподвижники по боевой дружине. Их приход был особенно дорог Фрунзе. «Велика же сознательность рабочих людей, если по первому слову они готовы помочь товарищам по классу», — с гордостью за старых друзей подумал он.
Не дожидаясь окончательного сформирования отряда, он спешно выехал в Москву. Над оголенными полями и рощами Подмосковья клубились сумерки, казалось, весь мир погрузился в дождевую мглу. Чем ближе подъезжал он к Москве, тем тревожнее становилось от мрачных предчувствий. Он не верил предчувствиям, но иногда улавливал странную связь между своим психологическим состоянием и каким-нибудь трагическим событием, и это всегда вызывало в нем мучительное беспокойство.
Уже на Каланчевской площади Фрунзе увидел, как в разных местах Москвы кровенели отблески пожаров. Откуда-то раздавалась винтовочная стрельба, подобно морскому прибою в мокрой мгле нарастал и пропадал гул шагов, голосов, звон оружия, глухой стук булыжника на мостовых.
В Военно-революционном комитете напряженно готовились к штурму Кремля. Один за другим приходили члены комитета, обсуждали, как взять Кремль.
— Рабочие завода Михельсона предлагают ночью на лодках по Москве-реке добраться до устья Неглинки, а потом по водостоку ее проникнуть в Кремль, — заговорил кто-то.
— Это — фантазерство. Проект неисполнимый. Неглинка течет под Александровским садом, а не под Кремлем, — возразили ему.
— Предлагаю с аэропланов метать бомбы на Кремль.
— Невозможно, — запротестовали члены комитета. — Нельзя подвергать опасности памятники Кремля.
— А что, если бить из орудий по воротам Никольской башни? Прямой наводкой. Первый же снаряд разнесет их в клочья, — неожиданно предложил Фрунзе.
— Для этого надо сначала выбить юнкеров из «Метрополя», из Китай-города.
— Беру на себя операцию, — ответил Фрунзе.
С этим все согласились.
Ночь на первое ноября в ожидании своего отряда Фрунзе провел в бессонной круговерти ревкома. То и дело звонил телефон. Клин извещал: питерцы и балтийские матросы через несколько часов прибудут на Николаевский вокзал. Пресненские артиллеристы намерены обстреливать юнкеров на Большой Никитской и Поварской улицах.
— В декабре девятьсот пятого царские войска наступали на Пресню по Большой Никитской и Поварской, сегодня Пресня атакует своих врагов по тем же улицам. Есть какое-то символическое значение в этой перемене ролей, — заметил Фрунзе.
Только под утро он услышал о том, что так нетерпеливо ждал: со станции Муром сообщили — поезд с красногвардейским отрядом шуйцев проследовал на Москву.
Фрунзе отправился на Курский вокзал, но шуйцы еще не прибыли. Он заспешил обратно в ревком, на Мясницкой нагнал отряд вооруженных рабочих. Молодой рыжебородый командир их подбежал к Фрунзе.
— Михаил Васильевич! Вот негаданная встреча!
— Алеша! Милый ты мой! — Фрунзе обнял за плечи Южакова. — Из Минска?
— Нет, из Питера. По приказу Ленина прибыл на помощь москвичам.
— А где же матросы?
— Высаживаются из вагонов. Скоро появятся здесь. Юнкера-то как? Все еще в Кремле?
— Пока там, вышвырнуть их оттуда — наша задача. Да ты, кажется, ранен?
— Под Гатчиной казачок памятку поставил.
— Вот что, Алеша, ты со своими стой на Лубянке. — Фрунзе оценивающе глянул на противоположную сторону площади. — Советую занять позиции у Политехнического музея, вдоль китайгородской стены. Учти, за стеной юнкера с пулеметами. Готовься к штурму Китай-города, но жди приказа ревкома, а я — к Большому театру.
Звуки винтовочной перестрелки, доносящиеся из Театрального проезда, покрыл грохот орудийного выстрела: за золотым куполом храма Христа Спасителя взметнулся хвост дымного пламени.
— Это наши, — пояснил Фрунзе. — Скоро и мы вступим в дело...
Он довел отряд до памятника Первопечатнику. Юнкера, засевшие в «Метрополе», держали под огнем Театральный проезд, и Фрунзе через лабиринты домов возле Центральных бань вышел все-таки к Большому театру. Между колоннами театра стояло трехдюймовое орудие, направленное на «Метрополь».
Осунувшийся от бессонницы, прикрыв глаза рукой, артиллерист рассматривал здание гостиницы.
— Не попади в майолику, приятель, — предупредил Фрунзе. — Ее создал Врубель.
— А кто такой Врубель? — улыбаясь широким задымленным лицом, спросил артиллерист.
— Сейчас некогда объяснять, — одним словом, надо сохранить красоту. — Фрунзе тут же послал Южакову записку о начале дела и, вынув наган, держа его на весу, ждал сигнального выстрела. Внезапное волнение охватило его, и он словно обрел второе дыхание. То, что было незаметным, отдаленным, вдруг приблизилось, приобрело опасное значение.
Первопечатник, склонивший голову над своей первой книгой, как бы исподтишка показывал на подъезд гостиницы, врубелевский Демон, летящий по фронтону, предупреждал о притаившихся юнкерах, и Фрунзе увидел на балконе хищное рыльце пулемета, и небольшую баррикаду у парадных дверей, и белобрысого юнкера с поднятой гранатой, и пирамиду Никольской башни — ржавую, тяжелую в небе, затянутом волчьей проседью облаков.