жил ладони. — Единственную серьезную опасность представляют латышские стрелки, недавно прибывшие из Москвы, но их переловят в ихней же казарме. Большевики на краю пропасти, остается лишь подтолкнуть...
— Кто они — местные патриоты? — спросил Иван Константинович.
— Они именуют себя левыми эсерами и анархистами,
— Можно положиться на этих людей?
— Они удержатся у власти ровно столько, сколько мы пожелаем.
— Надо предвидеть и возможность неудачи, — передернул губами Игорь Константинович.
— Следует думать только о победе, ваше высочество, — вежливо возразил епископ Исидор. — Неудачи невозможны, они просто немыслимы.
Игорь Константинович понимающе покивал головой, Иван Константинович устало прикрыл глаза.
— Скоро власть большевиков падет по всей России, — жарко сказал Андерс. — Не только люди, сам бог против большевиков. Все честное, что есть на земле русской, берется за оружие. Нам помогают могучие союзники, помогают даже вчерашние наши враги.
— Мы надеемся, господин капитан соизволит принять участие в уничтожении безбожной власти в городе, — сказал Игорь Константинович.
— Для русского дворянина, для слуги престола нет большей чести, чем бороться с его врагами, ваше высочество! — с чувством воскликнул Андерс. — Я присягал на верность престолу. Но, ваше высочество, у меня есть еще одно, особое поручение. Я должен немедленно выехать в Екатеринбург...
Князья недоуменно посмотрели на Андерса, епископ спросил:
— Что за поручение, сын мой? Почему в письмах о нем ни слова?
— О нем и нельзя сообщать. Письма могли попасть в руки большевиков-комиссаров. Мне позволено только устно передать несколько слов, но у меня нет секретов ни от ваших высочеств, ни от вашего преосвященства, — Андерс поворачивал голову то к епископу, то к князьям.
— В чем же дело? — недовольно спросил Игорь Константинович.
— Наша организация решила освободить из красного ада его императорское величество. Вы знаете, такая попытка в Тобольске провалилась. Государь перевезен в Екатеринбург и находится под усиленной охраной. Нам все же удалось установить с ним тайные сношения. Сейчас, когда генерал князь Голицын и чехословацкие легионы успешно наступают на Екатеринбург, его императорскому величеству грозит опасность. Вот почему мы торопимся освободить императора, вот почему я спешу в Екатеринбург...
— От таких, как вы, господин Андерс, сейчас зависит судьба отечества нашего. Да благословит вас Христос на святое дело, — перекрестил епископ капитана. — Счастливого пути и успеха вам...
Пятясь спиной, провожаемый крестным знамением епископа Исидора, мелкими кивками князей, Андерс вышел из комнаты.
Он опять шагал по зеленым улицам, но что-то уже изменилось в праздничном настроении города. Исчезли толпы богомольцев, редкие пешеходы испуганно жались к заборам, закрывались ставни лавок, извозчики покидали свои стоянки.
Черный обвисший флаг над подъездом двухэтажного полукруглого дома привлек внимание Андерса. Под флагом красовались три вывески: позолоченная, но облупленная — «Купеческий клуб», рыжая — «Дом общественного собрания», пегая — «Храм анархистов!». Андерсу хотелось поскорее добраться до вокзала, и он заспешил, подозрительно оглядывая прохожих. Перешел на другую сторону улицы, задержал взгляд на вывеске магазина: «Бананы. Ананасы. Финики. Все из тропиков, все у Клобукова». Андерс усмехнулся: из-за витрин на него глазели гнилые яблоки, стручки красного перца, у дверей торчал пулемет, нацеленный на «Храм анархистов». Около пулемета сидели красноармейцы. Андерс заспешил прочь от опасного места, но патруль преградил ему путь.
— Ваши документы! Мы из губчека...
В обширном, перенаселенном вещами особняке было беспорядочно и шумно. Комнаты бренчали шпорами, верещали телефонными звонками, задыхались от грубых мужских голосов: здесь шли бесконечные заседания ревкома и короткие — военных трибуналов.
В круглом, со стрельчатыми окнами зале за столом сутулились посеревшие от бессонницы и непрерывных споров молодые люди. Обхватив пальцами локти, щурился поверх очков на гипсовых купидонов на потолке председатель ревкома Попов, покачивался вместе со стулом комиссар юстиции Урановский. У окна, положив ногу на ногу, сидел командир Особого отряда Алексей Южаков.
— Смотрите-ка, уже рассвет, — удивился Попов, откидывая длинные волосы. — Баяли-баяли и ни до чего не добаялись, — выпуклое «о» округляло и смягчало его слова. — Одним словом, дела не делаем и от дела не бегаем.
— Выслушайте меня внимательно, а потом решайте как хотите, — заговорил Урановский. — С той поры, как белочехи захватили Сибирь, в нашем городе зашевелились враги. Ожили. Воспрянули духом. Приободрились. Волки сбиваются в одну стаю, — он постучал кулаком по столу. — Да, да! Именно в одну стаю. Позавчера взлетел на воздух гарнизонный склад — его взорвали анархисты. Эсеры выпускают листовки, обзывая нас кровавыми диктаторами, ну да ладно: собака лает — ветер носит. Эсеры подбивают мужиков на бунты, а мы только хлопаем ушами. Почему, черт возьми, над Домом общественных собраний болтается черный флаг анархистов? Почему в Филейском монастыре у князей Романовых собираются подозрительные личности? О чем они там совещаются? Спросите у губчека — не ответит! В либерализм играем, — боюсь, до потери собственных голов доиграемся.
Гневная речь комиссара юстиции преображала измученные лица комиссаров: отвердевали скулы, сурово сжимались губы. Наступила минута, когда встревоженные надвигающимися опасными событиями люди заговорили все сразу:
— Почему нянчимся с монархистами?
— В Уржуме, в Нолинске кулацкие бунты. Богатеи разгоняют продовольственные отряды. А кто виноват?
— Виноваты сами отряды. Под веник выметают зерно из сусеков...
— Это наглая ложь!
— Это святая правда!
— Наша губерния переполнена мешочниками.
— А в Петрограде голод...
— А мужики травят хлеб на самогон...
В зал вошел председатель губчека Капустин. Комиссары повернулись к вошедшему: своим форсистым видом он разительно отличался от них. Над хромовыми желтыми сапогами пузырились малинового цвета галифе, зеленая гимнастерка, перетянутая офицерскими ремнями, подчеркивала и без того узкую талию, черные усики были воинственно вздернуты. Тонкоскулый, долговязый, Капустин казался моложе своих двадцати пяти лет.
— Явился наконец-то, — сказал Попов. — А мы тут немножко поспорили, нервные все стали: царапаемся, словно коты. Ну, что говорит арестованный монархист?
— Капитан Андерс ничего не говорит. При обыске у него нашли план особняка купца Ипатьева в Екатеринбурге, где содержится царь, — ответил Капустин, слегка заикаясь и грассируя.
— А что, если капитан — участник нового заговора? — опять спросил Попов. — Сколько уже было этих заговоров по освобождению Николая Второго...
— Андерс признался только в том, что был связан с немецким послом Мирбахом.
— Почему «был»? — спросил Урановский.
— Мирбах-то убит. Андерсу даже выгодно признаться в связях с мертвецом. Улик-то нет.
— У врагов наших найдутся покровители.
— Сегодня какое число? — неожиданно спросил Южаков.
— Семнадцатое июля. А что?
— Да просто забыл число. А вот с капитаном Андерсом я уже сталкивался: хитрый, умный офицер. У ревкома есть какие-нибудь сведения о положении в Екатеринбурге?
— Город объявлен на чрезвычайном положении. Белые уже в ста верстах от Екатеринбурга. Я говорил ночью по прямому проводу с председателем Екатеринбургской губчека, у них началась эвакуация учреждений, — возможно, в Вятку будет перевезен царь и его семейство, — ответил Попов.
— Выступления местных монархистов надо ждать в любое время, — напомнил комиссар юстиции.
— Если так, я жду приказа, — обратился Южаков к председателю ревкома. — Дайте приказ — и я ликвидирую заговорщиков.
— Отправляйся в Филейский монастырь, арестуй князей Романовых, всех подозрительных лиц, которые там окажутся, — согласился Попов, вставая со стула и застегивая на все пуговицы поддевку.
Из окон особняка открывался широкий вид на Вятку, на сосновые боры, уходившие к горизонту. Зеленые по берегам реки, они постепенно синели, а там, где сливались с небом, стояла желтая дымка. Под крутояром шла непрестанная утренняя игра солнца и речной воды.
Южаков, опершись локтями на подоконник, любовался ландшафтом незнакомого края, его первозданной мощью и красотой.
— Так ты не ухватил епископа за бороду? Фу ты, черт, царского советчика — и за бороду! Нехорошо было бы, — рассмеялся Попов, выслушав рассказ об аресте епископа и князей. — А как вели себя князья?
— С достоинством, ничего не скажешь. Когда объявили, что арестованы, стали одеваться. На меня даже не посмотрели. Есть в них что-то, в этих аристократах, что дают только власть и богатство.
— Скоро начнется заседание ревкома? — спросил вошедший Капустин.
— Уже начинаем.
— Мой вопрос прошу решить вне очереди. Что делать с арестованным Андерсом?
— К стенке этого монархиста! — крикнул Урановский.
— Больно ты скор на расправу. «К стенке», «в расход» — только и слышишь. Речь-то идет о человеческой голове, — стараясь быть спокойным, но голосом выдавая волнение, возразил Южаков.
— Речь о голове врага революции, а такие головы под топор...
— Кем бы ни был Андерс, мы не имеем права легкомысленно решать его судьбу, — запротестовал Попов.
— От мягкотелости и слюнтяйства погибла не одна революция. Не играйте в благородных рыцарей, не будьте донкихотами, — комиссар юстиции сердито проскрипел стулом.
— Расстреливать без следствия, без суда? Не выслушав обвиняемого? Так честные люди не поступают, не должны поступать. Не имеют права, — возмутился Южаков.
— Довольно спорить. Приведите сюда Андерса! — приказал Попов и, сняв очки и держа на отлете хрупкие, как стрекозиные крылышки, стекла, сощурился на окно, ослепленное солнцем.