Ввели арестованного, Южаков сразу узнал капитана: даже заросший и грязный, он не потерял своего бравого вида.
— По законам революции ваша деятельность карается расстрелом. Вы знали об этом? — спросил Попов.
Красные пятна выступили на скулах Андерса, и он ответил:
— Да, конечно. Но прошу учесть: я никого не убивал, ничего не поджигал.
— Капитан Андерс, нам уже приходилось встречаться, вы узнаете меня? — спросил Южаков. — Как участника заговора Корнилова я арестовал вас и отправил в тюрьму. Помните?
— Помню и узнаю...
— Кто освободил вас тогда?
— Мы сами бежали.
— Кто это «мы»?
— Генералы Корнилов, Деникин, приближенные к ним офицеры.
— Я пытался арестовать вас в Гатчине, но вы успели скрыться. Куда вы исчезли из Питера?
— Я переехал в Москву. Жил тихо. — Взглядом, полным надежды, Андерс обвел членов ревкома.
— Где гарантия, что не будете участвовать в новых антисоветских заговорах? — спросил Попов.
— Ничего у меня нет, кроме честного слова...
— Капитан Андерс! Вы зря рисковали и старались. В ночь на семнадцатое июля в Екатеринбурге расстрелян Николай Второй и его семейство...
Андерс, прислонившись к стене, смотрел на членов ревкома пустыми, погасшими глазами.
— Я думаю, капитана можно отпустить на все четыре стороны под честное слово, — заключил Попов.
Андерс вышел из кабинета. Члены ревкома тушили цигарки, раскладывали блокноты.
Попов, откинув ладонью длинные волосы, заговорил о самом главном, что в этот час волновало всех.
— Ночью меня вызвал к прямому проводу Свердлов. Сказал, что хотя эсеровские мятежи подавлены, но гражданская война разгорается. Армии Восточного фронта отступают под ударами Каппеля, Пепеляева, Войцеховского. На Северном фронте английские интервенты продвигаются к Котласу. Свердлов предупреждает: белогвардейцы и интервенты, захватив Вятку, соединятся и беспрепятственно пойдут на Москву. Революция в опасности, мы встаем на ее защиту. Мы создаем боевые отряды и направляем их под Пермь, на помощь Третьей армии, в Котлас — в распоряжение Шестой...
Среди множества причин, формирующих историческую личность, на первом месте стоит талант.
Талант полководца — в свежести и новизне стратегических и тактических планов, в искусстве в нужную минуту принимать нужные решения, в умении раскрывать замыслы противника, в постоянной работе организатора и воспитателя солдат. Личная храбрость и бесстрашие, уверенность в победе — такие же грани полководческого таланта, как идейная убежденность в правоте дела, за которое он сражается.
Революция открывала, гранила, шлифовала таланты своих полководцев с ошеломляющей быстротой. Революция учила их пользоваться передовыми социальными идеями так же, как и современными способами боя. Борьба классов была главной школой для всех полководцев революции.
Главным фронтом республики стал Восточный, и на нем партия сосредоточила крупную ударную группировку.
По ленинской инициативе перестраивались и укреплялись вооруженные силы, был создан институт военных комиссаров, военные округа. Самый большой из них — Ярославский — вместил в себя территорию от Белого моря до Верхней Волги. Когда Высший военный совет обратился к Свердлову с просьбой выдвинуть кандидата на этот пост, тот назвал Михаила Фрунзе:
— Ценный, преданный, честный работник, пригодный для занятия ответственных функций...
Фрунзе обладал счастливым даром находить преданных революции людей. Вот царский генерал Новицкий, ставший военным его советником. Что привело его к большевикам? Командовал дивизией, приветствовал Временное правительство, но одним из первых присягнул на верность Советам.
Фрунзе вызвал генерала; тот вошел суровый, сосредоточенный, морщинистое лицо обрамлено остроконечной бородкой, на носу очки в железной оправе, — генерал больше походил на учителя.
После обычных вопросов о здоровье, настроении Фрунзе спросил:
— Какой вы представляете себе новую, народную армию, Федор Федорович?
— Только не разнузданной толпой, сбрасывающей командиров по своему хотению.
— А ее командиров?
— Служить в армии — это подчиняться и командовать...
— Меня интересует ваше мнение об идейности бойца и командира.
Генерал наморщил лоб, свел к переносице брови, что-то вспоминая.
— Есть общая идея, придающая солдатским лицам однообразную красоту. Это идея самоотречения...
— И больше ничего? По-моему, такая идея аполитична.
— Ее высказал Альфред де Виньи, французский писатель.
— Я читал его «Неволю и величие солдата». Очень своеобразно, во многом интересно, но только идея солдатского самоотречения — не классовая идея. Это — самоотречение ради воинского долга, воинской чести и только. Мы создаем новую армию, и ее солдаты, командиры ее должны знать, что они защищают. Идея красноармейского самоотречения заключена в преданности народным интересам, в защите революции. Это моя принципиальная поправка к идее Альфреда де Виньи, — мягко сказал Фрунзе.
За этой мягкостью генерал все же чувствовал: принципиальность военного комиссара неотделима от его идей.
А Фрунзе продолжал развивать свою мысль о классовой сущности любых войн, о которой Новицкий имел смутное представление:
— В классовых войнах участвуют не только миллионные армии, но и целые народы. Интересы государств, общественного бытия, национального сознания тоже сражаются. В наши дни театр военных действий захватывает огромные территории. Посмотрите на карту: фронты проходят от берегов Ледовитого океана. Необозримы пространства этих фронтов, но не они главная трудность. Трудность — в бесконечном разнообразии форм борьбы, потому-то цельность общего стратегического плана и строгая согласованность всех частей при исполнении его являются центральной заботой военачальников...
С того часа, как судьба свела их, генерал исподволь приглядывался к Фрунзе. Он думал поначалу, что военный комиссар — неотесанный, крикливый мужлан, случайно поднятый на вершину новой власти. Генерал встречал таких грубых, развязных, подозрительно относящихся к старым военным специалистам крикунов.
Общая работа быстро разрушила ложное представление генерала о военном комиссаре. Он встретился с обаятельным человеком, образованным, умным собеседником и — что самое поразительное — тонко знающим военное дело. Фрунзе разбирался в сложных, хотя и новых для него делах, умел выделять самое важное, отбрасывая мелочи.
Зашел разговор о том, что в такие решающие часы истории надо с оружием защищать революцию.
— Полковник Каппель с горсткой офицеров и двумя-тремя чехословацкими частями захватил Казань, в его распоряжении очутился весь золотой запас России. Шутка сказать — восемьдесят тысяч пудов золота, серебра, драгоценностей из царских сокровищ! Народные деньги используются против народа. Казань стала опаснейшей угрозой для революции, но теперь положение дел можно решительно изменить в нашу пользу. В Свияжске создана новая, Пятая армия, на Волге появилась военная флотилия, с реки Вятки подошли свежие части Азина, — говорил Фрунзе и вдруг с какой-то необычайной страстностью воскликнул: — Неудержимо тянет на фронт! Может, дадут какой-нибудь полчишко.
— Я бы доверил вам даже дивизию, — улыбнулся Новицкий.
Улыбка смягчала суровое выражение его тонкоскулого лица, генерал даже показался моложе...
Громоздкая машина Ярославского военного округа под их руководством заработала четко и точно, без суеты. Все задания Высшего военного совета, все требования фронтов исполнялись с завидной быстротой. Сам Фрунзе работал неутомимо, размашисто, с той непринужденностью, которая невольно вдохновляет подчиненных. Он словно особым чутьем угадывал, на что способны люди, кому какое дело можно доверить. «Политический деятель широкого масштаба, у него твердая воля, а это — незаменимое качество для военачальника», — размышлял генерал Новицкий после каждой новой встречи с Фрунзе.
В редкие свободные от дел часы у Фрунзе собирались его друзья. Он умел поговорить не только на военные темы, но и о музыке, литературе, особенно о поэзии.
Софья Алексеевна угощала гостей морковным кофе без сахара, картошкой в мундире, иногда, как роскошь, подавала полбенную кашицу. Гости приносили хлебные пайки и незаметно оставляли их на кухне: вязкий, как чернозем, хлеб становился лакомством.
Был поздний вечер тридцатого августа, тихий, грустный, предосенний; с берез уже осыпа́лись листья, осинки дрожали золотистыми кострами, галки носились хлопьями черного пепла. В этот вечер к Фрунзе пришли Дмитрий Фурманов, Александр Воронский и Иосиф Гамбург. Фурманов сел на своего конька — заговорил на литературную тему.
Зазвонил телефон, Фрунзе снял трубку:
— Слушаю. Да, это я. Вызывает Москва? — Он плотнее прижал трубку к уху. — Москва, Москва? Что вы сказали? Да не может быть!
Он вскочил, опрокинул стул, лицо его сразу окаменело, губы сжались.
— Сегодня эсерка-террористка Каплан стреляла в Ленина отравленными пулями. Придется нашу беседу прервать. Покушение на Ленина... это, это... — Он не мог подыскать слов для выражения мысли: гнев, возмущение и тревога за жизнь Ленина овладели им.
Ночью, после нового телефонного разговора с Москвой, он сказал жене, что Ленин ранен очень тяжело, но есть все-таки надежда на выздоровление.
Он сел за стол, уперся локтями в столешницу, положил на скрещенные пальцы подбородок. Задумался.
Бывают такие минуты, когда человек, размышляя, как бы подводит незримую черту в своей жизни. Как жил, что сделал, что еще может сделать. Вот он свою жизнь посвятил революционной работе. Создавал рабочие кружки, дрался на баррикадах, проводил забастовки, сидел в камере смертников, пропагандировал марксизм среди царских солдат. Как революционер-большевик формировался под влиянием Ленина.
«Хорошему стратегу в политике надо иметь особые качества, — думал Фрунзе. — Самые важные из них — интуиция, способность быстро разбираться во всей сложности явлений, останавливаться на самом главном и разрабатывать план б