Командиры слушали не поднимая глаз. Плясунков хмурился, кусая бескровные губы.
— У кого есть вопросы? — спросил Фрунзе, чувствуя, что речь его произвела впечатление.
— А давно ли вы ходите в большевиках? — угрюмо спросил Плясунков. — Сейчас, когда большевики у власти, к ним примазались всякие шкурники и арапы.
— Я большевик с девятьсот четвертого года. А по поводу шкурников и арапов — справедливое замечание. Сейчас и царские чиновники лезут в большевики.
— Настоящие-то революционеры томились на царской каторге, — язвительно продолжал Плясунков. — А вы где отсиживались? Может быть, в кресле царского генерального штаба?
Фрунзе рассмеялся так весело, так беззлобно, что Плясунков и командиры тоже заулыбались.
— Ты прав, Плясунков, — перешел он на «ты». — Ты совершенно прав. Я долго отсиживался под царским крылышком. Спервоначала в тюрьме, дважды приговоренный к смертной казни, потом шесть лет на царской каторге, еще позже — в сибирской ссылке. А оттуда бежал и по заданию партии большевиков на Западном фронте растолковывал таким же, как ты, солдатам преступный смысл мировой войны. Но об этом как-нибудь в другой раз, когда найдем свободную минутку...
— Н-да... — крякнул Плясунков. — Больше вопросов не имею...
В степи раскачивался сухой ковыль, солнечные искры вспыхивали в заиндевелых лошадиных гривах, и Фрунзе казалось — не только земля, но даже небо одето в цветное сверкание.
Командарм, сопровождаемый Новицким, молоденьким своим адъютантом и небольшой охраной, объезжал передовые позиции.
Белая равнина круто опускалась, и всадники очутились на обрывистом берегу Урала. Под ногами лежала закованная в ледяную броню река — древний Яик, после пугачевского бунта переименованный Екатериной Второй в Урал. За рекой в легкой дымке таяла все та же Киргизская степь; где-то за горизонтом она упиралась в Каспийское море, в подножия Небесных гор, в скалистые громады Семиреченского Алатау. Степь была такой бесконечной, что можно было скакать по ней во весь дух и месяц, и два, и три без особой надежды достичь желанных пределов.
Надвинув на уши папаху, наклонившись вперед, командарм вглядывался в заречные дали. На том берегу мельтешил конный разъезд белоказаков. Из степной глубины доносились глухие удары орудийных выстрелов.
Легким перебором поводьев Фрунзе послал вперед своего дончака, спустился на лед Урала. За ним последовали остальные. Казаки открыли стрельбу, пули свистели над головами всадников.
— Скверно стреляют. — Фрунзе вскинул винтовку и выстрелил.
Передний всадник взмахнул руками, упал головой на шею лошади. После меткого выстрела командарма казачий разъезд умчался в степь.
Гул невидимого боя стремительно приближался. Фрунзе поднял бинокль: справа проступила колокольня сельской церкви, привольно разбросанные строения станицы. Орудийные вспышки кроваво освещали церковные стены.
В церковной ограде, замаскированное снежными глыбами, стояло трехдюймовое орудие; около бегал Плясунков и матерился, артиллеристы суетились, но не стреляли.
Фрунзе спрыгнул с дончака, быстрым шагом направился к Плясункову. Сердито спросил:
— Почему молчит орудие?
— Снарядов нет, товарищ командарм, а белоказаки жмут. Жду их атаки, хочу встретить шрапнелью, — Плясунков смотрел на командарма с бесшабашным видом удальца, готового кинуться навстречу опасности.
— Послать за снарядами в город. Немедленно! Сию минуту! — крикнул Фрунзе адъютанту. — Это я вам приказываю. Сейчас мне нужен не адъютант, а боец...
Адъютант ударил нагайкой коня и помчался в Уральск.
— Я выбил противника из станицы еще пару часов назад, но вот удержу ли ее? — Плясунков вытер рукавом полушубка задымленное лицо.
— Занять круговую оборону, подпустить казаков на близкое расстояние, — приказал Фрунзе.
— Отобьемся, отобьемся, — вдруг уверенно произнес Плясунков. — Снег-то глубокий, да и пурга начинается. Казаки увязнут в сугробах...
Завихряющиеся снежные полосы заволакивали степь. Орудийный обстрел прекратился, и теперь только
повизгивал ветер да тревожно позванивали церковные колокола.
Из белесой полумглы показались казаки, но не той сплошной конной лавой, что часто приводит в трепет пехотинцев. Всадники надвигались отдельными группами, лошади вязли в сугробах.
Плясунков, отодвинув плечом наводчика, присел к трехдюймовому орудию.
— Бить шрапнелью по центру! — скомандовал Фрунзе.
Пурга заглушила и визг шрапнели, и крики раненых, и отчаянное лошадиное ржание. После пятого выстрела казаки повернули коней и скрылись в метели.
— Не мы победили — буран одолел, — сокрушенно вздохнул Плясунков.
— Бойцам объявить благодарность за стойкость! Не дрогнули, не покинули окопов — в этом начало победы над партизанщиной, Плясунков, — сказал командарм.
Штаб бригады находился в церкви. Фрунзе, Плясунков, Новицкий вошли под знобящие своды, присели к длинному, наспех сколоченному столу.
— Мне, товарищ командарм, стыдно вспоминать про свою записку и про то самое собрание. Надеюсь заслужить ваше уважение, — неприятным для себя, каким-то просящим голосом пробормотал Плясунков.
— Уважают только тех, кто уважает самого себя. Не будем предаваться неприятным воспоминаниям, лучше посоветуй, кого из бойцов можно выдвинуть в командиры рот.
— С ходу не отвечу. Безграмотные у меня люди: приказ исполнят, сами приказывать не умеют.
— Будем учить...
— Какое тут учение, когда протяни ладонь — на врага напорешься, — Плясунков развел руками. — Был у меня дружок, вместе казаков по скулам хлестали. Отчаянной храбрости мужик, и хотя малограмотен, а командовал не хуже генерала. Мужик-вихрь, мужик-дьявол, — правда, большой своевольник, но бойцы души в нем не чаяли. До сей поры вспоминают...
— Где же твой мужик-дьявол? — спросил Фрунзе.
— В Москву учиться угнали, и пропал там, как ребенок в буране. А бойцы все сокрушаются: вот кабы был с нами Чапай...
В третий раз услышал командарм странную эту фамилию.
— Можно подумать, на вашем Чапае свет клином сошелся. Разве плохо, что уехал человек в военную академию? Подготовь мне список самых сметливых, с командирской жилкой, красноармейцев, — приказал Фрунзе.
Пурга утихла. Фрунзе и Новицкий возвращались в Уральск при слабом мерцании звезд. Дорогу перемело; леденящая тишина удерживала от разговора.
Фрунзе, покачиваясь в седле, погрузился в раздумья, и было над чем призадуматься: 4-я армия, предназначенная для действий на туркестанском направлении, раскидана больше чем на триста верст. Против нее действовали оренбургские и уральские казаки под командой свирепого атамана Дутова. Разбитый дважды атаман оставил Уральск и Оренбург, но вихрем перемещался по степям. Может быть, удалось бы окончательно и быстро разбить Дутова, но с востока движутся армии адмирала Колчака. По последним сведениям, колчаковский генерал Пепеляев захватил Пермь, армии Каппеля и Ханжина вышли из южных предгорий Урала на уфимскую равнину.
«А у меня армия, сколоченная наспех из партизанских и красногвардейских отрядов. Не хватает того, не хватает этого, командный состав засорен всякой сволочью. Разве не они убили Линдова и армейских комиссаров, взбунтовали красноармейцев и бежали в стан противника... Измена не умеет спокойно ходить, она всегда бегает», — размышлял Фрунзе.
Они снова выехали на торосистые, уже заметенные снегом льды Урала. Фрунзе попридержал дончака, поджидая Новицкого. Тот остановился конь о конь, повернул к командарму заиндевелое лицо.
— Когда-то я говорил вам, Михаил Васильевич, что армия без дисциплины — тело без позвоночника. И теперь думаю так же, но мы для того здесь, чтобы воскресить дисциплину...
— Не только для воскрешения дисциплины. Мы должны создать образцовую армию. — Командарм, пришпорив коня, выехал на обрывистый берег реки.
Фрунзе вернулся в Самару. В штабе армии ему передали пакет с бумагами погибшего Линдова. Он прочитал неоконченные приказы, воззвания, красноармейские просьбы с чувством сожаления, что не знал этого преданного революции человека.
Документы из пакета Линдова уже имели только исторический интерес, и Фрунзе хотел передать их в архив. Оставался один непрочитанный листок — чье-то заявление на имя Линдова.
Фрунзе прочитал заявление, подписанное знакомой ему фамилией.
— Странно, опять он! Судьба словно толкает меня навстречу ему. — Фрунзе спрятал заявление в карман гимнастерки и отправился к Куйбышеву.
Председатель губисполкома обрадовался приходу командарма — Фрунзе почувствовал это по веселому блеску в его глазах. Он рассказал о своем столкновении с командирами, но закончил словами:
— Необходимы решительные перемены в командном составе. Кстати, я просматривал пакет с бумагами покойного Линдова и нашел в нем вот это заявление. — Фрунзе вынул бумажный клочок: «Прошу вас покорно отозвать меня в штаб 4-й армии на какую-нибудь должность командиром или комиссаром в любой полк... Прошу еще покорно не морить меня в такой неволе... Так будьте любезны, выведите меня из этих каменных стен. Чапаев». — Что вам видится в этом письме?
— Прежде всего вижу характер. Чапаев, бывший командир Николаевской дивизии, согласен стать командиром полка, лишь бы вернуться на фронт.
— Я думаю отозвать Чапаева из военной академии.
— Вырвать «из каменных стен»? — улыбнулся Куйбышев. — А все-таки Чапаев не прав: красному командиру надо быть знатоком своего дела. Как-никак, а его послали учиться.
— Когда враг у ворот республики, ее солдаты откладывают в сторону книги и берутся за оружие. Среди прибывших к нам иваново-вознесенских добровольцев есть умные и смелые люди: Дмитрий Фурманов, Иосиф Гамбург, Павел Батурин — всех сразу не вспомнишь. Их нужно выдвигать командирами и комиссарами и полков и дивизий, но вот кто может заменить Линдова? Кого рекомендовать в члены Реввоенсовета армии — не знаете, Валериан Владимирович?
— Давайте перейдем на «ты», это избавит нас от величания, — предложил Куйбышев. — Я не знаю такого кандидата.