по счету, встреча была особенно сердечной: Ленин усадил Фрунзе в кресло, сам остановился у письменного стола и, заложив руки в карманы пиджака, внимательно слушал сжатые, точные фразы о положении в Туркестане.
Фрунзе рассказывал о победах над басмачами, над эмиром бухарским, о мятеже в Верном. Изредка Ленин задавал вопросы, но по лицу его было видно: доволен и горд успехами Красной Армии в Туркестане.
— Так, так... Все хорошо. Вижу, вы потрудились немало, поработали на славу, Михаил Васильевич. — Ленин сел, поставил на стол локти, сцепил пальцы, уперся в них подбородком. — Вы, наверно, догадались, зачем так спешно вызваны в Москву? Центральный Комитет партии решил в наикратчайший срок покончить с врангелевщиной. Франция сейчас делает ставку на барона Врангеля, поэтому мы создаем самостоятельный Южный фронт. На вас возлагается командование фронтом. ЦК уверен, что вы разгромите последний оплот контрреволюции в России. Не мне и не вам говорить, что Врангель — опасный враг, и покончить с ним необходимо до зимы. Я понимаю всю сложность вашей задачи, но проводить еще одну военную зимнюю кампанию нам просто не под силу. Мы поможем Южному фронту всем, что имеем, обращайтесь ко мне в любой час. Желаю полной победы...
Воодушевленный, Фрунзе вернулся в гостиницу.
— Ну что? Ну как? — спрашивал Гамбург. — Как встретил Ильич?
— Об этом можно бы догадаться по моему виду. Идем на Врангеля. Ты — начальник снабжения Южного фронта.
Люди часто испытывают оптический обман времени. Ничтожный случай из утраченного детства живет в памяти так выпукло, словно только что был, а крупнейшие события недавних дней расплываются или искривляются в перспективе истории. Тогда-то и перестают верить в то, что было, не понимают причин, круто изменивших ход событий.
Оптическому обману времени подвержены и некоторые политические деятели и полководцы. Им чаще помнятся их даже малые успехи, чем неудачи и поражения. А если и вспоминают о них, то винят кого угодно, кроме себя.
В дни удач такие люди на все смотрят сквозь розовые очки, слушают только дифирамбы, говорят только о полной обреченности своих противников, и лишь поражения возвращают им и дневную трезвость ума, и зоркость предвидения. Но уже поздно.
Давно ли, ну давно ли — всего каких-нибудь девяносто дней назад — барон Врангель подписал свой приказ правителя и главнокомандующего вооруженных сил на юге России. Его зачитывали по всем войсковым частям, расклеивали на стенах всех общественных зданий, публиковали в газетах.
Приказ начинался торжественно, словно писал его барон в молитвенном экстазе:
«Слушайте, русские люди, за что мы боремся:
За поруганную веру и оскорбленные ее святыни.
За то, чтобы истинная свобода и право царили на Руси.
За то, чтобы русский народ сам выбрал бы себе ХОЗЯИНА.
Помогите мне, русские люди, спасти родину.
Генерал Врангель».
Слово «хозяин» было выделено заглавными буквами, чтобы все понимали: отныне на Руси будет новый и единственный божьей милостью правитель Петр Николаевич Врангель.
В дни деникинского наступления на Москву барон-генерал командовал Кавказской армией. Под его напором части Красной Армии оставили Северный Кавказ и отступили к Астрахани. Врангелю удалось захватить Царицын, Ставропольскую губернию, восточные районы Области войска Донского.
Оправившись от неудач, Красная Армия разгромила Деникина. Потеряв все, Деникин отказался от поста главнокомандующего белых сил.
Среди высшего офицерства началась борьба за власть; главным претендентом был Врангель. Совет высших офицеров избрал его преемником Деникина. Это произошло в апреле двадцатого года; к тому времени самые боеспособные части белых отошли на Кавказ, укрылись в Крыму.
Новый главнокомандующий энергично принялся переформировывать свою армию. Он сократил число крупных соединений, провел тщательный отбор командиров, не обращая внимания на чины и звания. Из тыловых учреждений призвал всех офицеров, массовыми казнями навел дисциплину. В Крыму расстреливались не только солдаты, но и офицеры за малейшее неповиновение приказам барона.
Страны Антанты признали Врангеля. В Крым пошли корабли с танками, самолетами, орудиями. Франция и Англия не жалели денег на вооружение врангелевской армии и в то же время подталкивали на войну с большевиками белополяков. Белопольское войско вторглось на Украину, но Врангель еще не был готов совместно с Польшей начать военные действия.
Гражданская война — война открытых просторов. Только обширные пространства давали кавалерии возможность играть серьезную роль в сражениях, и это понимал Врангель.
Он создал конницу из прирожденных кавалеристов — донских казаков, во главе эскадронов и полков поставил таких же опытных командиров. Он придал конной армии броневые отряды, самолеты, колонны автомашин с пулеметами. Казацкую пику и лихую саблю подкреплял новейшей военной техникой, а пехотные части сделал вспомогательной силой.
К началу июня формирование новой армии было закончено. Конница ждала приказа барона.
Вставало из моря цветущее южное утро, жгуче и сизо сверкали волны, раскачивая легкие кучевые облака, но тишину нарушали басовитые гудки, стволы пароходных дымов чернили равнодушное небо. Десантники армейского корпуса генерала Слащева грузились на французские пароходы.
В тот же день корпус Слащева высадился около озера Молочного и двинулся на Мелитополь.
На рассвете седьмого июня белая артиллерия открыла ураганный огонь по красным позициям на крымских перешейках. Врангель бросил в атаку свои танки и броневики, и вступила в дело конница.
Вся линия красного фронта была смята и опрокинута. Под вихревым налетом конницы пал Мелитополь, и барон въехал в город на белом коне.
Неистово звонили колокола, дамы бросали цветы, господа размахивали шляпами, офицеры вытягивались в струнку. В черной черкеске, с георгиевским крестом на груди, Врангель победоносно поглядывал по сторонам. Заостренное лицо его — от горбатого носа до впалых щек, до твердых глаз — невольно вызывало сравнение с коршуном, готовым к новому молниеносному рывку.
С начальником штаба генералом Шатиловым барон проследовал к кафедральному собору, легко выпрыгнул из седла и, взбежав на паперть, обратился к толпе:
— Крестовый поход за освобождение святой Руси начался. Орлы моей армии уже летят, не встречая сопротивления, по русскому Югу. Скоро они устремятся за Днепр, на Украину, на Кубань, к Тихому Дону, где казаки нетерпеливо ждут нас, своих освободителей. Я торжественно обещаю вырвать русский народ из еврейского засилья.
Последняя фраза барона стала призывом к еврейским погромам: евреев убивали на улицах, во дворах, вешали на телеграфных столбах. Безумие погромщиков смутило даже Врангеля; он приказал снять с телеграфных столбов трупы повешенных.
— Этакое зрелище омрачает радость победы. Неприятно смотреть, — сказал он генералу Шатилову.
Шатилов доложил, что в Мелитополе происходят грабежи, причем грабят, как правило, особняки богачей.
— Грабители пойманы? — гневно спросил Врангель.
— Так точно, ваше превосходительство.
— Повесить! И немедленно!
— Но... грабил полковник со своими дружками. Нервная судорога передернули губы Врангеля, — А дружки тоже офицеры?
Генерал Шатилов не ответил. Врангель подумал: «Грабежами занимаются офицеры, и это в самом начале кампании. Что же будет дальше?» Поласкав на груди георгиевский крест, сдавленно приказал:
— Повесить и полковника, и его дружков...
Он прошелся из угла в угол, заложив пальцы за борт мундира, вполголоса разговаривая сам с собой:
— Деникинскую Добровольческую прозвали грабьармией. Теперь такое же прозвище прилипнет и к Русской армии, как кусок дерьма. Но где же взять честных людей? Где взять?
— Мелкие неприятности не загрязнят нашей святой идеи, — начал было генерал Шатилов, но Врангель махнул на него рукой:
— Не люблю пустословия! Пусть брешут газеты.
Прежде чем начать наступление на север, Врангель решил привлечь на свою сторону донских, кубанских казаков и Махно. Для переговоров с Махно послал парламентеров.
Махно ответил короткой запиской: «Врангелю. Барону. Большевики убили моего брата. Иду им мстить. Ужо, когда отомщу, приду к вам на подмогу».
Махно потребовал, чтобы Врангель выпустил из крымских тюрем атамана Володина и всех махновцев. Барон исполнил требование. Через день перед ним предстал атаман Володин — «камышовый батька», как презрительно называли его офицеры.
Невысокий, плотный, с желтым круглым лицом, с глазами, словно раз и навсегда постигшими, что добро хуже зла, «камышовый батька» поразил Врангеля опереточным своим одеянием. На нем была украинская рубаха, подпоясанная алым шелковым кушаком, широченные, из голубого бархата, шаровары, высокие шевровые сапоги. Целая коллекция пистолетов придавала батьке устрашающий вид.
Разговор между Врангелем и Володиным был лаконичным.
— Нестор Иванович вступает в союз с Русской армией, отныне мы вместе освободим Русь от большевистского ига, — сказал барон.
— И тольки-то? — воскликнул Володин.
— Восстановим на престоле монарха.
— А мне все равно, что монархия, что анархия, но анархия, пожалуй, лучше. Полная воля и рай на земле.
— Вы уже приступили к формированию партизанского отряда?
— Уже слеплен. Триста молодцов, и все как на подбор — отчаянные головы. — Володин распахнул воротник, вытер ладонью вспотевшую грудь. На груди красовалась вытатуированная фраза: «Умру за горячую бабу!»
Врангель поморщился, перевел вопросительный взгляд на генерала Шатилова.
— Мы дадим вам оружия на тысячу человек. Проявите свою доблесть в бою с красными, — почему-то грустно вздохнув, продолжал он.
— Будем рубить, и тольки! А свой отряд я быстро увеличу, пустите лишь в Мелитополь...
— Почему в Мелитополь?
— Родные места. Там меня всякий сукин сын знает.