Торопливо с новыми депешами вошел Воейков.
— Ваше величество, ваше величество... — волнуясь, заговорил он.
— Что еще случилось?
— От Родзянко опять депеша. Председатель Думы извещает, что настали последние часы династии. Он осмелился советовать вашему величеству не присылать войска в столицу, он утверждает — эти войска не будут стрелять в бунтовщиков.
— Какой вздор! Повелеваю закрыть Думу, Родзянко — в Петропавловскую крепость!
— Это невозможно, ваше величество. Петроград уже в руках восставших, солдаты переходят на их сторону. К мятежникам присоединились гвардейцы Павловского и Преображенского полков. Столичный арсенал взят приступом, все ключевые позиции города — от мостов до вокзалов — в руках мятежников. Лишь Адмиралтейство еще защищается. Только что звонил обер-гофмаршал Бенкендорф. Он сообщил — толпы восставших идут на Царское Село, ее величество собирается спешно выехать сюда, в Могилев...
— Ее величеству выезжать не следует. Я сам отправлюсь в Царское, — решительно сказал император.
За окнами салон-вагона мелькали черные деревья, кровавым ядром падала в сугробы луна, проносились седые, таящие неведомые опасности равнины.
Император смотрел в окно отчужденно, неприязненно: не любил он природы и не ценил ничего в ней, кроме прилизанных, искусственных царскосельских пейзажей. Воейков следил за каждым движением своего повелителя, пытаясь прочесть его сиюминутные мысли. «Если он спросит, где теперь генерал Иванов, я не смогу ответить. Просто не знаю, где Иванов. А все-таки, о чем думает император?»
Император, чувствуя, как его охватывает суеверный страх, думал о недавнем убийстве Распутина. Социальные катаклизмы увлекают в пропасть самодержавие, не на кого, не на что опереться в борьбе с революцией; не только гвардейские полки, даже царедворцы ненадежны: Григория убили самые близкие к трону люди. В убийстве участвовал и великий князь Дмитрий Павлович.
Император нахмурил брови. Он сослал князя в Персию, в армию графа Кутайсова, а на письменной просьбе его матери, княгини Палей, написал: «Никто не имеет права убивать». Ему припомнилась эта фраза, он отвернулся от окна.
— Что угодно, ваше величество? — спросил Воейков.
— Ничего не угодно. А ведь князь-то Дмитрий убил не просто мужика, он уничтожил опору трона. Из-под собственных ног вышиб опору, — угрюмо проговорил император.
— Простите, но я не совсем понял... — наклонил голову Воейков.
Императору стало скучно не только разговаривать с генералом, но и размышлять о недавнем прошлом. Прошедшее всегда кажется более значительным, чем сегодняшний день.
— Если что, разбуди меня.
Император пересел на диван, поправил подушку с вышитой зеленым шелком короной. «Что творится в Петрограде? Хабалов не в состоянии навести порядок, Иванов еще не добрался до столицы. Сумеет ли он усмирить бунтовщиков? Достаточно ли хорошо охраняется Царскосельский дворец, хватит ли у Алис терпения дождаться моего приезда? Надо предупредить ее». Император написал жене телеграмму: «Генерал Иванов спешит на усмирение Петрограда».
Оттого ли, что Иванов продвигается в столицу через Царское Село и что с ним идут верные части, император почувствовал себя успокоенным. Под размеренный стук колес он начал читать Юлия Цезаря, но вскоре уронил книжку на одеяло...
— Ваше величество, ваше величество! — осторожно, но настойчиво будил императора Воейков.
Николай приподнялся, сел на диван. Поезд стоял, окна бледнели от подступающего рассвета.
— Что случилось? Где мы?
— Станция Малая Вишера, ваше величество. Дальше ехать невозможно, бунтовщики перекрыли путь, — доложил спазматическим голосом Воейков.
— Подай мне халат.
Генерал трясущимися руками накинул халат на худые плечи императора. Николай Второй наступил на оброненную книжку, отшвырнул ее ногой, Воейков поспешно поднял ее, положил на столик.
— Отправь ее величеству телеграмму.
— Отсюда невозможно...
— Что значит «невозможно»?..
— Телеграфная связь с Петроградом контролируется восставшими. Руководители восстания распорядились не пропускать поезд вашего величества в столицу, — говорил, кусая пересохшие губы, Воейков.
— Тогда едем в Псков, к генералу Рузскому, — решил император.
Утром императорский поезд появился в Старой Руссе. Здесь Николай узнал, что командующий Петроградским военным округом генерал Хабалов арестован восставшими, что последние верные части войск покинули Адмиралтейство, что эшелоны генерала Иванова только-только прошли станцию Дно.
— Что же он медлит? Надо скорее в Псков, там под защитой армий Северного фронта я могу что-то сделать, — сказал раздраженно император.
Вечером он прибыл в Псков.
Главнокомандующий Северного фронта доложил, что войска переходят на сторону восставших; самые надежные полки, посланные с генералом Ивановым, взбунтовались под Гатчиной.
Император ничего не ответил. В салон-вагоне стояла ледяная тишина.
— Нам осталось подчиниться требованию победившего народа. Иначе фронты будут открыты и немцы хлынут в Россию, — заговорил генерал, встревоженный зловещим молчанием императора.
— Подождем до утра. Я не люблю принимать важные решения в ночной обстановке, — наконец сказал царь.
Наступило утро последнего дня царствования династии. Это был четверг, бесприютный, пасмурный. Все, что было связано с императором, жило ожиданием катастрофы.
Главнокомандующий фронта сообщил о своем разговоре по прямому проводу с председателем Думы: Родзянко предлагает отречься и передать трон Алексею.
Император слушал, заложив руки за спину, угрюмо разглядывая узоры на ковре. Как и вчера, у него было совершенно спокойное лицо, только заметнее пульсировала жилка над левым виском.
— Россия ждет, ваше величество, — склонив голову, прошептал генерал.
— Я хочу узнать мнение главнокомандующих фронтов. Немедленно свяжитесь с ними. Я повелеваю, — повысил голос император и почувствовал, что привычное слово «повелеваю» теперь потеряло смысл и всю силу: повелевать, отказываясь от престола, не только странно, но и смешно.
Через час он читал ответные телеграммы. За отречение от престола были и главнокомандующий Кавказского фронта великий князь Николай Николаевич, и главнокомандующий Юго-Западного фронта генерал Брусилов. Генерал Эверт (Западный фронт), генерал Сахаров (Румынский фронт) — тоже за отречение. Только командующий Черноморским флотом вице-адмирал Колчак воздержался от ответа.
Поблескивая золотой оправой очков, зябко поводя плечами, генерал ждал, что скажет император. А тот, пощипывая рыжую бородку, косился на телеграммы безжизненными глазами.
— Может, снять войска с Юго-Западного фронта и бросить их на столицу?.. — неуверенно спросил он.
Генерал безнадежно пожал плечами.
— Двинуть донских казаков? — продолжал искать спасительное решение император. — С их помощью усмирим бунтовщиков и сохраним от развала армию...
Генерал молчал.
В час пополудни Николай Второй продиктовал телеграмму на имя председателя Государственной думы: «Нет той жертвы, которую я не принес бы во имя действительного блага и для спасения родной матушки-России. Посему я готов отречься от престола в пользу моего сына — с тем, чтобы оставался при мне до совершеннолетия, при регентстве брата моего великого князя Михаила Александровича».
Генерал отправился на телеграф, император сел в зеленое кресло у столика. Смятенные мысли проносились в уме: «Неужели все кончено и нет никакого выхода из трагического положения? До какой степени виноват в этой катастрофе я сам? Что будет после отречения от престола?»
В салон-вагон вошел Воейков, все еще не верящий в отречение императора, — события, происходящие в этот мартовский день, казались ему каким-то дьявольским наваждением.
— Прибыли член Государственного совета Гучков и член Государственной думы Шульгин. Просят аудиенции у вашего величества.
— Проводите их ко мне.
Первым заговорил Гучков, известный московский домовладелец. Сказал, что Петроград в руках восставших, что борьба бесполезна и отречение от престола — дело само собой разумеющееся.
— Я советую вам принять очень трудное, исторической важности решение. Готов подождать до вечера, пока вы обдумаете такой решающий шаг, — заключил Гучков.
— Я уже все обдумал. Если я сначала отрекался от престола в пользу своего сына, то теперь передаю престол брату моему Михаилу...
Генерал-майор Воейков, стоя за спиной императора, старался запомнить каждое слово: наступил переломный момент в истории русской и его надо запечатлеть свидетельством очевидца, думал он, видя, как нетерпеливо переминается с ноги на ногу Шульгин.
— Мы должны вернуться в Петроград с актом отречения, — заявил Шульгин. — Мы просим немедленно составить такой акт, основу его я набросал. — Шульгину тяжело было говорить — он, бескомпромиссный монархист, знал, что знаменитая формула: «Король умер, да здравствует король!» — давно, часто и успешно применялась после всяких революций в Европе. Может быть, и на этот раз она не даст осечки?
Николай ушел в спальню. Вернулся через полчаса с окончательным текстом отречения.
— Кажется, всё, господа? — спросил он скучным голосом.
— Час подписания акта я прошу отодвинуть назад. Не хочу, чтобы после говорили — мы вырвали силой согласие вашего величества, — умоляюще сказал Шульгин.
Император поставил под актом время — три часа дня.
Вскоре поезд покинул Псков, увозя в небытие хозяина земли русской.
Вместе с бывшим царем ехал крупнейший украинский помещик, владелец сахарных заводов, хозяин газеты «Киевлянин», яростный русский монархист Шульгин. Человек широкого кругозора, он владел острым пером, но отличался желчностью и исключительной ненавистью к демократии. Шульгин мрачно смотрел в окно, и тяжелые, дымные мысли разламывали голову: «Что теперь будет с великой империей? Михаил недолго удержится на престоле, его интеллект тому порукой. Может быть, Государственная дума возьмет в свои руки всю полноту власти? Нет и нет! Но нельзя же управлять государством Российским из-под стола!»