Я заметил, что вокруг нынче появилось много новых лиц. В опустевшие дома перебирались беженцы с побережья, теснившиеся в соседних деревнях у родственников. Мужчины их пополняли чету и ремонтировали дома, юноши пасли овец, женщины помогали убирать немудреный урожай: капусту, свеклу, морковь. Незнакомые люди подходили, благодарили за подарки, жали руку.
Когда веселье перешло экватор, когда песни стали фривольней, тосты длинней, а слова короче, я незаметно улизнул. После прибытия, я еще не успел сделать то, что должен был.
Деревенское кладбище немного заросло. Затянулись редкой травой свежие могилы, уже не выглядя ранами на теле земли, принялись посаженные деревца и кусты сирени. Обновленная часовенка красовалась свежей дверью взамен сожженной.
Вот и могилы.
Я стоял и молчал. Вряд ли покоящиеся в земле услышат мои слова. Для этого надо иметь чистую душу, а я весь залит чужой кровью и не собираюсь останавливаться.
Я молчал… Положил к крестам по букетику полевых цветов, да постарался запомнить ориентиры: скалы, изгибы склонов, расщелины и валуны. Если уж выберусь в свое время, то не оставлю вниманием.
Деду Мирко поставил налитый стопарь лозовача и положил кусок хлеба, Саво – забавного глиняного бабая, купленного зачем-то еще на Корфу. Я хотел попрощаться.
Что-то шептало сердцу, что другой возможности может и не представиться.
2
Во сне я летал. Необычное чувство. Все больше в последнее время я сплю без сновидений – закрыл глаза, открыл – ночь долой. А тут – полет.
Сначала покружил над замершими Грабичами, пробросился до моря. Спустился до водной глади, заглянул в города бухты, потом рванул к звездам.
Когда устал купаться в волнах призрачного света, то задал резонный вопрос сам себе: откуда такая реалистичность? Я сплю, вижу сон, причем четко осознаю, что это сон, но вокруг все не просто узнаваемо – оно такое, как и должно быть.
Я камнем рухнул вниз с небесных высот.
Где Котор? Вот!
Я пролетел вдоль знакомой стены. Тут томилась Френи и умерла Бона, здесь я заговаривал зубы янычарам. Где же? Ага!
Маленький домик у пересечения дорог. Я приметил его еще тогда, когда выглядывал гайдуков брата. Где тут черные полосы на левой стороне, напоминающие крест?
Я затормозил, будто в стену ударился. Полос не было… Зато блестела свежая побелка. Значит, это не сон? Или я схожу с ума?
Резко развернулся и понесся к дому, в Грабичи. Вот мазанка брата, вот кушетка, мое тело, раскидавшее во сне руки.
Я ткнулся в грудь, пытаясь проснуться. И вдруг!
– Кто тут?
– Как кто?! Я!
– Где я? Почему?– и сразу же. – Нет!!! Не трогайте меня! Больно!
Я еще раз врезался в грудь, собственную грудь.
– Кто ты?
– Я? Алексей Потемкин я. Пусти!
Что-то удерживало меня снаружи.
– А меня зовут Петр. Что тебе надо, Алексей?
– Да пусти же!!
Очередной рывок-тычок завершился удачей. Будто подушка врезалась мне в голову. Сознание вспыхнуло, тело скрутила судорога.
Очнулся в конвульсиях, сел. Сердце бешено колотилось. В голове звенел, пульсировал, бился один вопрос: «Что это было?!»
3
Френи пожала плечами.
– Когда забираешь чужое тело, такое случается, существо не нашего мира. Его обладатель нашел свою душу и пробует вернуть обратно смертную оболочку. Пока он еще плохо понимает, что же с ним приключилось. Но каждый раз, слышишь, каждый раз, когда ты будешь ослаблять хватку, спать или падать в обморок, – она усмехнулась. – Он будет получать толику бывшей свободы. До тех пор…
Френи умолкла.
– До каких? Каких пор?
Цыганка недобро посмотрела мне в лицо:
– Пока ты не растворишь его в себе… или сожрешь его душу, если ты – иблис, – она отвела взгляд. – Это плохо – полонить чужое тело. Если душа отошла, то тогда да – ладно. Но когда нет, когда ты запираешь чужую суть, другого человека, в себе, не даешь уйти ей в мир смерти или вернуться, то… Нехорошо это.
– Договаривай!
Ведьмочка насмешливо сощурилась и протянула руку:
– Никто из моего народа не рассказывает тайны за просто так.
Интересно уже. Разводить меня начала?
– Что?!
– Отпусти! Мне же нечего тут делать! Ты знаешь, кого искать. Я исполнила договор!
У нее явно навязчивая идея.
– С чего ты так стремишься покинуть меня? Куда собралась? Или чего боишься?
Она точно скрывает что-то. Вот как бесенята в глазах запрыгали!
Френи тут же опустила взгляд, спрятав лицо под курчавой челкой, и забормотала под нос:
– Мои нити жизни переплетены с твоими, человек не-отсюда… Плотно переплетены, по несколько раз. Но там, где твоя судьба, скорее всего, поведет тебя далее, моя жизнь оборвется. А это очень плохо. Не так давно смерть уже обдавала меня смрадом тлена – я не хочу умирать.
– Разве можно убежать от судьбы?
Она вскинулась и ответила с жаром:
– От всего можно убежать! От всего… Нужно лишь знать, когда и куда.
– И ты скажешь мне… когда тебе надо быть подальше?
Езидка расхохоталась.
– Я уже сказала тебе: наш народ бесплатно тайны не раскрывает, – рука мелькнула перед носом. – Отпусти! Положи плату за то, что скажу!
А что я, собственно, теряю? Знахарку? Так ведь хватает местных бабок, разбирающихся в лечении. Да и далеко Френи до старой Боны – себя бы на ноги поднять смогла.
– Говори. Если услышу стоящее, то уйдешь сегодня же.
Цыганка наклонилась и зашептала скороговоркой:
– Завтра днем… К тебе придут посланники. Если я буду рядом, то умру! А ты… ты сможешь выкрутиться, коль повезет.
– Какие посланники?
– Это не скажу. Но нож завис только над моей нитью.
Белиберда!
– А не обманываешь ли ты меня?!
Цыганка сощурилась, заглядывая в лицо. Она чуть не плакала:
– Я клянусь всем, что имею и буду иметь! Отпусти!
Кто может угрожать мне здесь, в логове брата? Еще один карательный отряд турок?
Френи говорила искренне. Даже слишком.
Надо ли держать рядом того, кто так стремиться сбежать? Я думал недолго:
– Иди.
Она радостно выдохнула, схватила за руку и поцеловала.
– Но помни, ты все еще должна мне. Я обещал дать тебе уйти, но не освободить от клятвы. Не думай, что сказкой о каких-то «посланниках» рассчиталась за собственную голову.
Свет в глазах девушки слегка померк. Цыганка кивнула, показывая, что принимает условия, развернулась и бросилась к селу.
4
На ночь удвоили караулы на перевалах, я роздал часть ружей и пистолетов. К встрече подготовились.
С рассветом в деревню заявилась… чета брата.
Усталые, вымотанные переходом, запыленные гайдуки волокли двух раненых товарищей и несколько свертков с добром. На многих – кровавые повязки, лица – злые, осунувшиеся от недосыпания. Даже спрашивать не надо было, чтобы узнать, как поход прошел.
По лицу Бариса при виде меня промелькнула радость, но и все. Больше никаких эмоций. Лишь застывшая маска безразличия к жизни. От привычной бесстрастности он отличался как знак «стоп» от бетонного блока.
– Так все плохо?
Арамбаши вошел в дом.
Юнаки во дворе скидывали небогатые трофеи. Делить будут вечером, когда отоспятся, перевяжут раны, поговорят с родными. Какая-то деваха, не увидев милого среди вернувшихся, завыла, ломая руки. Рядом две молодки причитали над подстреленным четником, второго раненого уже отволокли к бывшему дому бабки Ойки. Там нынче что-то вроде лазарета.
Карабарис схватил кувшин с разбавленным вином, жадно выпил, сполоснул лицо.
Я стою рядом. Говорить не хочется. Ясно и так, что ничего хорошего не услышу.
– Плохо? – старший Джанкович в задумчивости ворочает тяжелой челюстью. На скулах набухают желваки. – Плохо ли?
Он, покачиваясь, сел.
– Плохо у бабки, когда дедка ее не… – он стукнул ладонью по столу, отчего кубки подпрыгнули. – А мне – гамон!
Арамбаши выдохнул и сменил тон:
– Понимаешь, обложили нас. К берегу не пускают, на перевалах ловят, будто подсказывает кто. Как к Нишу или дальше в Сербию идешь – жди засады. В городе – облавы… Раньше, когда все хорошо было, вокруг все тебе в глаза заглядывают, слово ловят. Руку лизать готовы! А как что не так – последний ублюдок норовит в спину камень кинуть.
Он чертыхнулся, взгляд брата застыл на сваленных в углу стволах:
– Ты, я вижу, припаса купил, – Барис кивнул на ружья. – Это – славно… Нам сейчас все нужно… А люди мои где?
– О них и я поговорить хотел бы…
Я пересказал свои приключения в Неаполе. По мере повествования лицо арамбаши мрачнело.
– Черт, – он задумчиво почесал бровь. – То-то я слышал, что румын на побережье объявился, у бродяг, контрабандистов венецианских. Долги роздал. Думал, что при тебе, чертяка, у тебя же везде свои интересы. Понимаю я это дело… А он такое вот удумал.
– Долги?
– Да говорят… Разное… Ему вроде в кости не везло, а тут все роздал.
Интересно… Значит, серебра румыну не хватало. Решил за счет чужака финансы подправить?
Стоп! Если бы он это делал за деньги, то не проще ли меня туркам выдать, а не волочься за море?
– А остальные?
– Что остальные?!
– Твои люди, что со мной ушли? Не появлялись?
Карабарис устало повел плечами. Ему явно хотелось больше спать, чем говорить со мною.
– Да нет, вроде.
Барис зевнул.
– А откуда этот Космин у тебя?
Брат уже расстегнул пояс и повесил его на гвоздь в стене.
– Прибился. Прошлой осенью проредили чету. А тут доброволец. Со своим оружием, не малец, жилистый. Взял, конечно. Кто же знал, что скурвится так.
Он сел на кушетку, стащил сапоги. И резюмировал:
– Это ж – горы. Тут каждый сам по себе. Только крови доверять можно, – он еще раз зевнул и извинительно попросил. – Дай прикорнуть. Два дня на ногах, глаза уже сами закрываются.
Я двинулся к выходу, когда Карабарис устало добавил: