{1230}. Исходя из принятых тогда минимальных для детей боярских норм поместного оклада, можно предположить, что количество испомещенных служилых людей «княгине Евдокее» составляло около двадцати. Что это означало на практике относительно крестьян? По данным, изученным А. Л. Шапиро, еще в конце XV века в Новгородской земле, т. е. в регионе, соседствующим с Белозерьем, однолошадные-однообежные крестьянские хозяйства «составляли львиную долю всех крестьянских хозяйств»{1231}. Если считать, что обжа в среднем равнялась 10 четвертям пахотной земли в поле{1232}, то количество крестьянских дворов, розданных детям боярским Ефросиньи Старицкой, будет исчисляться примерно двумя сотнями. Эти 200 крестьянских дворов государство отписало на себя, а затем часть доходов с них передало служилым людям «опальной» удельной княгини, обеспечив за счет государственных средств содержание ее служилых людей. Опала, таки, очень странная.
Столь необычный «обиход», предназначенный княгине-инокине, испытывавшей давние враждебные чувства к Ивану IV (и это в русском обществе не являлось секретом), мог повергнуть в недоумение белозерские власти и даже вызвать некоторую неуверенность в том, действительно ли так надо обхаживать и ублажать новоприбывшую. Поэтому в специальной грамоте царь во избежание, надо полагать, возможных недоразумений простил Ефросинью и Владимира{1233}, о чем посредством письменного уведомления («отписки»{1234}) были извещены местные власти.
Итак, «отпуск», «обиход» и «прощение» представляли собою единую подборку документов, которые современному исследователю надлежит рассматривать не врозь, а в общем пакете. При таком подходе теряет всякую убедительность догадка о принудительном пострижении Ефросиньи Старицкой.
В этой связи весьма красноречив тот факт, что С. Б. Веселовский, не упускавший случая, чтобы уязвить Грозного, должен был признать добровольный характер ухода старицкой княгини в монастырь: «Кн. Ефросинья изъявила желание постричься и удалиться в построенный ею Воскресенский Горицкий монастырь на р. Шексне, получила на это милостивое разрешение царя…»{1235}.
А. Л. Хорошкевич также поддерживает мысль о добровольном пострижении Ефросиньи Старицкой: «Княгиня Евфросиния била Ивану IV челом о разрешении принять постриг и 5 августа получила милостивое позволение»{1236}.
Необходимо согласиться с названными исследователями и отвергнуть идею принудительного ухода в монастырь старицкой княгини. Не кто иной, но именно она проявила желание укрыться от мира в монастырской келье. Сделано это было, вероятно, под впечатлением неопровержимости доказательств «неисправлений» и «неправд» старицких князей, о которых царь «известил» митрополиту и Освященному собору, а также под влиянием миролюбия государя, сложившего свой гнев и простившего виновных, пойдя навстречу просьбе иерархов церкви. О том, что Ефросинья была прощена на Соборе и не подверглась опале, свидетельствуют ее проводы в Воскресенский монастырь: «А провожали ее на Белоозеро боярин Федор Ивановичь Умного-Колычев да Борис Ивановичь Сукин да дьяк Рахман Житкове; отец же ея духовной Кирилловской игумен Вассиан проводил до монастыря»{1237}. Правда, некоторые историки, стремящиеся в поведении царя Ивана найти во что бы то ни стало негативные мотивы и побуждения, рисуют мрачными красками отъезд Ефросиньи Старицкой в избранную ею обитель. Так, Р. Г. Скрынников, изображая ее уход в монашество как ссылку, замечает: «Эта ссылка имела в глазах царя столь важное значение, что он поручил сопровождать Евдокию на Белоозеро члену регентского совета ближнему боярину Ф. И. Умному-Колычеву»{1238}. Сопровождение Евдокии на Белоозеро, о котором говорит Р. Г. Скрынников, сильно похоже на доставку преступника в тюрьму, что и понятно, поскольку исследователь, как мы знаем, отождествлял пребывание Евдокии в монастыре с заключением. Сходным образом изображает отъезд старицкой княгини А. И. Филюшкин: «Ефросинья Старицкая отправилась в ссылку под конвоем боярина Ф. И. Умного-Колычева, а также Б. И. Сукина, Р. Житкова»{1239}. Двойственную позицию в вопросе о характере отъезда Ефросиньи-Евдокии заняла А. Л. Хорошкевич, по словам которой «проводы ее в Воскресенский Белозерский монастырь были обставлены весьма торжественно. Она уезжала в сопровождении (или под конвоем?) Ф. И. Умного-Колычева, Б. И. Сукина и дьяка Рахмана Житкова»{1240}. И тут опять для назидания всем скептикам, не верящим в добрые побуждения царя Ивана, вспомним о С. Б. Веселовском, не отличавшемся какими-либо симпатиями к Грозному, но вынужденном признать, что Ефросинья «с почетом была отправлена на Белоозеро»{1241}.
Царь Иван, разумеется, не был простодушным человеком. Он знал, с кем имеет дело, и понимал, что за неукротимой теткой нужен глаз да глаз. Поэтому не исключено, что Ф. И. Умной-Колычев получил некоторые инструкции на этот счет. Но главное все же было не в присмотре за Ефросиньей, а в том, чтобы окружить почетом отправление родственницы царя в монастырь. Не потому ли Федор Умной-Колычев, Борис Сукин и Рахман Житков сопровождали постриженицу только до Белоозера, а уже кирилловский Вассиан проводил ее до Воскресенского монастыря. Во всяком случае, односторонний подход к факту проводов старицы Евдокии, особенно в рамках конвойной, так сказать, концепции, должен быть, на наш взгляд, скорректирован. Почетные проводы Ефросиньи означали, что конфликт, возникший между ней и государем, исчерпан, что она прощена царем Иваном. Последующие события свидетельствуют о том же.
Летопись сообщает: «Для бережения [Ефросиньи] велел [царь] у нее быти Михаилу Ивановичу Колычеву да Андрею Федорову сыну Щепотеву да подъячему Ондрюше Щулепникову, и обиход ее всякой приказано им ведати»{1242}. Если по вопросу о проводах старицкой княгини из Москвы в Воскресенский монастырь мнения ученых разошлись, то здесь они сошлись, причем не в положительном для Ивана Грозного смысле. «Для бережения», т. е., попросту сказать, для надзора к ней был приставлен Михаил Иванович Колычев», — писал С. Б. Веселовский{1243}. С почетом отправлена на Белоозеро под надзор надсмотрщиков — таково несколько причудливое представление С. Б. Веселовского об отъезде княгини Ефросиньи в монастырь. О «присмотре» за Старицкой М. И. Колычева и других лиц говорит А. А. Зимин{1244}. Точку зрения С. Б. Веселовского повторил Р. Г. Скрынников: ««Для бережения» (надзора) к старице был приставлен М. И. Колычев, двоюродный брат Умного»{1245}. В аналогичном плане рассуждает Б. Н. Флоря: «Для бережения» царь приставил к тетке своих доверенных людей, которые должны были контролировать ее контакты с внешним миром»{1246}. Согласно А. Л. Хорошкевич, «доглядывать за княгиней в монастыре были назначены М. И. Колычев, А. Ф. Щепотев и подьячий А. Шулепников»{1247}.
Обращаясь к летописи, откуда наши историки почерпнули свои сведения о пребывании Ефросиньи Старицкой в монастыре, встречаем вполне определенное свидетельство о том, что приставленным к старице М. И. Колычеву и другим лицам государь повелел быть для «бережения» столь знатной особы, а также для того, чтобы «обиход ее всякой ведати». В Академическом словаре русского языка XI–XVII вв. приводится несколько значений слова «береженье»: 1) Охрана, защита; 2) Предосторожность, принятие мер для ограждения от какой-нибудь опасности, вреда; 3) Оберегание, заботливое отношение, присмотр; 4) Бережливость, расчетливость{1248}. Кроме того, в Словаре раскрывается содержание фразы «держати береженье»: а) охранять, оберегать; б) содержать под стражей, стеречь, следить, внимательно наблюдать за кем-либо{1249}. Казалось бы, семантика слова «береженье» позволяет согласиться с исследователями, говорящими о присмотре М. И. Колычева, А. Ф. Щепотева и А. Шулепникова за старицей Евдокией. Но это будет полуправдой, поскольку в летописном контексте данное слово имеет по отношению к старицкой княгине позитивный смысл, означающий ее оберегание, заботливое отношение к ней. Именно поэтому Колычеву с товарищами велено ведать всякий обиход, установленный для старицы. Потому же мы видим «Михаилу Колычева» раздающим земли детям боярским старицкой княгини. Надо полагать, что названная тройка присматривала за Ефросиньей, но вместе с тем она обязана была заботиться о княгине, исполняя ее пожелания.
Таким образом, ни о насильственном пострижении Ефросиньи, ни об опале, наложенной на. нее, говорить не приходится.
Из летописи мы знаем, что князю Владимиру Старицкому, как и его матери, княгине Ефросинье, царь Иван «гнев свой отдал», т. е. простил, в присутствии митрополита Макария и высших иерархов церкви, выслушавших государя, известившего о «неисправлениях» и «неправдахъ» старицких князей, признавших вину последних, но просивших о снисхождении и милосердии к ним