чных и монастырских земельных владений. Могло статься, что именно эти «эксперты», близко знавшие положение дел в Новгородской епархии и враждебно настроенные к православной церкви, побудили Ивана III выставить непомерное требование о передаче ему «половины всех земель Софийского дома, т. е. новгородского владыки и монастырей»{1317}. Любопытно отметить, что после переговоров по данному вопросу, великий князь уступил владыке, удовольствовавшись не половиной его земельных владений, а десятью волостями, тогда как относительно монастырей остался непреклонен и отобрал-таки у шести крупнейших новгородских монастырей половину их земель{1318}. Невольно закрадывается мысль, не внушено ли это ожесточенное отношение к новгородским монастырям еретиками-советчиками (в том числе Алексеем и Денисом), отвергавшими не только монастырские «стяжания», но и самое монашество как институт.
Логично допустить, что и в дальнейшем Иван III прислушивался к советам еретиков, когда приступал к очередной конфискации земельной собственности новгородского духовенства. В их поведении, помимо прочего, нельзя не почувствовать проявление злобной мести, обращенной к новгородской церкви, глава которой архиепископ Геннадий не только первым обнаружил «ересь жидовствующих», но и сделал все зависящее от него, чтобы покарать вероотступников. Новый удар по церкви Новгорода последовал в 1499 (1500) году, когда с благословения «Симона митрополита поймал князь великий Иван Василиевичь в Новегороде в Великом церковные земли за себя, владычни и монастырские, и роздал детем боярским в поместие»{1319}. Можно лишь догадываться, насколько острой была ситуация, если для отторжения церковных земель понадобилось благословение митрополита, который, казалось бы, по должности своей являлся стражем земельных владений церкви и монастырей. Обстановка, по всей видимости, достигла крайней остроты вследствие перерастания более или менее эпизодичных конфискаций церковного земельного имущества в секуляризацию как государственную политику, отрицающую землевладение духовенства вообще и, прежде всего, право монастырей на владение селами. Эта политика затронула в первую очередь Новгород. Не случайно именно здесь, в Новгороде, где-то в самом начале XVI века (а быть может, и в конце XV в.{1320}), но до 1503 года в «Чин Православия» включается ежегодно возглашаемое на первой неделе Великого поста анафематствование: «Вси начальствующий и обидящии святыя Божии церкве и монастыреве, отнимающие у них данныя тем села и винограды, аще не престанут от таковаго начинания, да будут прокляти»{1321}. Показательно и другое: в литературном кружке архиепископа Геннадия создается теория, обосновывающая святость и неприкосновенность земельной собственности церкви{1322}. Из кружка Геннадия вышел трактат «Слово кратко противу тех, иже в вещи священные, подвижные и неподвижные, съборные церкви вступаются и отимати противу спасениа души своеа дръзают, заповеди Божии и церковные прозирающе, и православных царей и великих князей истинное, клятвою законоположение разающе, и заповеди божиа приибидяще»{1323}. Существует мнение, согласно которому составителем трактата был некий доминиканец Вениамин, находившийся на службе у новгородского архиепископа{1324}. «Святейшему и разумнейшему, о Христе отцу духовнейшому господину», — с нескрываемым пиететом обращается автор «Слова кратка» к своему патрону{1325}. В добродетелях, оказывается, ему нет равных среди настоятелей «в сей пресветлой русской стране»{1326}. Он «всякому писанию учен», а «на враги церковные и еретикы ратователь крепчайший»{1327}. За этими характеристиками угадывается новгородский архиепископ Геннадий.
Именно Геннадий, по свидетельству нашего книжника, «о церковных грабителех написати повелел»{1328}. Их злые деяния легли грехом на все русское племя: «мы же хрестьане греци русь», хоть и «под бременем благодати рождены есме», но «горе нам, тяжек бо грех творит противу Бога, иж нечист совестью к церкви Божий приступает»{1329}. Всякие попытки завладения церковным имуществом автор рассматривает как неугодные Богу: «Отняти благая церковнаа есть предкновение Богови, и ему обида творити»{1330}. Он приравнивает такие попытки к святотатству{1331} и обещает святотатцу, обижающему церковь, вечные муки в аду{1332}. Этими обидчиками у него выступают цари и начальники, т. е. мирские власти. К ним обращено его поучение: «Властелю мирскому не достоит быти сребролюбну хищнику, и на церковнаа благая села и имения наступати и къ своим приписовати и пастырем своим претыкание творити, но паче достоит быти мудру и силну, злых наказующу»{1333}. Все это живо напоминает Ивана III, отписывавшего церковные и монастырские земли на себя, круто обходившегося с иерархами церкви. Есть и другие намеки автора «Слова кратка» на современную ему действительность. Говоря о римском императоре Юлиане-отступнике, он замечает, что тот свое «желание святотатства еуагельским свидетельством покрываше, егда имениа и стяжания отимаша у хрестьан и церкви Божии…»{1334}.
К тому же приему прибегали и сторонники «ереси жидовствующих», которым внимал Иван III. Великий князь, как известно, не только покровительствовал еретикам, призывавшим к изъятию сел, принадлежащих русскому духовенству, но и защищал их от преследований со стороны правоверных иерархов церкви. Сочинитель «Слова кратка» искал и находил в прошлом аналогичные примеры, перекликающиеся с современной ему действительностью: «Анастасии кесарь, побарая по еретицех, церковь божию с пастыри ея гоняше, стяжании их отемлюще и къ скровищу своему прилагающе и приписующе»{1335}; «и Ераклии кесарь, тогож сребролюбия и порока ради ереси монохелиския…»{1336}. Разумеется, церковная политика Ивана III имела свою специфику, обусловленную исторической обстановкой, в условиях которой она осуществлялась. Автор «Слова кратка» это хорошо понимал. Но он также знал, что Иван Васильевич был очень расположен к советам еретиков, выступавших против земельных «стяжаний» монастырей и церкви. Не потому ли «Слово кратко» упоминает тех, кто «съветуяй отемлющему», т. е. советников, обещая им равную казнь — смерть, «понеже творяй и съветуяй вменяются за едино»{1337}. Всем ходом своих рассуждений составитель «Слова» подводит к следующему положению: «Всяк убо, иже церковнаа стяжаниа, села или скровище отемлет или насилствует и врежает, от святых отець отречен и отлучен наричеся зде и в будущем»{1338}.
Несмотря на анафематствование и обличения в публицистике, направленные «противу тех, иже в вещи священные, подвижные и неподвижные съборные церкви вступаются», великий князь московский продолжал покушаться на церковные земли в Новгороде. Новгородцы имели некоторые основания упрекать Ивана III в том, что он обращается с ними, «яко с пленными». Несколько иначе развивались события в центральных уездах Русского государства.
«В коренных областях северо-восточной Руси, — замечает С. Б. Веселовский, — вопрос о монастырском землевладении был значительно сложнее. Здесь многочисленные и богатые монастыри были такой силой, с которой нельзя было не считаться. В борьбе за землю иосифляне взяли верх, и вел. кн. Иван ограничился частными мерами, вероятно косвенными»{1339}. Кроме отмеченных С. Б. Веселовским обстоятельств, следует, по нашему мнению, сказать и об отсутствии в «коренных областях северо-восточной Руси» острого дефицита земель, потребных для испомещения здесь служилых людей. Ведь изыскало же земли правительство даже в середине XVI века, когда вознамерилось испоместить в Московском и соседних уездах так называемую избранную тысячу{1340}. И все-таки исследователи отмечают введение в конце XV — начале XVI века некоторых ограничительных мер, касающихся земельной собственности монастырей{1341}, что вызвало замедление роста монастырских вотчин как в центральных{1342}, так и периферийных районах страны{1343}. «В истории таких крупнейших монастырей, как Троицкий Сергиев и Кириллов Белозерский, — писал опять-таки С. Б. Веселовский, — мы наблюдаем в конце XV и в начале XVI в. такое замедление роста их землевладения, что естественно возникает предположение о каких-то запретительных мерах, принятых вел. кн. Иваном»{1344}