жунты справедливости», куда следовало обращаться всем, имеющим претензии к бывшему главе правительства или знающим хоть что-то о его неблаговидных делах, причем, проявляя утонченность, достойную самого Помбала, под арест королева старика не взяла, запретив, однако, покидать территорию Португалии (что он собирался сделать) и приставив охрану, чтобы не сбежал без спросу.
Несгибаемый
Официально считалось, что запрет будет снят, если «жунта» придет к выводу, что в действиях отставного диктатора не было «лицемерия, своекорыстия и мстительности», однако всем все было ясно. Да и факты наружу полезли интересные. Обвинения в казнокрадстве, правда, не подтвердились, но было выяснено и доказано, что министр содержал и хорошо оплачивал целый штат лжесвидетелей, показывавших под присягой то, что он им приказывал. Помимо этого он щедро награждал судей за принятие нужных решений, а главное, нарезал многочисленным племянникам поместья из бывших земель Тавора, оформив это как вознаграждение за «важную помощь в раскрытии заговора». Да и сам неплохо поживился, изъяв из конфискованного имущества шикарную коллекцию живописи, до которой был большой охотник, повелев исключить картины из описи, указав, что они «исчезли неизвестно куда». В октябре 1779 года маркиз был взят под стражу, признал обоснованность всех обвинений и 230 лет назад, 30 января следующего года, был приговорен (помните оговорку насчет «особых злодейств»?) к смертной казни, как гласил вердикт суда, «не более жестокой, чем казнь маркиза де Тавора и герцога Авейру». После чего, как сообщают мемуаристы, разыгралась совершенно омерзительная сцена. Выслушав приговор, бывший министр, к изумлению публики, вскочил с кресла, рухнул на колени и пополз через зал к возвышению, где восседала Мария, взывая о милосердии. «Парик при этом сполз с его седой головы, – вспоминает некто Пиреш, юрист, – ужасно искаженное лицо покрылось испариной, лазурные панталоны осквернило мерзкое темное пятно от паха до колен, но более всего потрясла присутствовавших мольба о пощаде во имя человечности и именем не казненных с согласия его светлости младших членов семейства Тавора». Вид описавшегося, до полусмерти перепуганного старика, всегда напыщенного и чопорного, шокировал всех. Королева, резко поднявшись, покинула зал еще до того, как обезумевший маркиз успел доползти до возвышения, и спустя какое-то время через фрейлину сообщила свою волю: подсудимый, «заслуживший тысячу самых страшных смертей, пусть получит полное наказание в Аду». В суетном же мире ему предписывалось встретиться с вышедшей из обители графиней Алорна и другими выжившими членами клана Тавора и «смиренно выслушать все, что они скажут», а затем навсегда покинуть столицу и под страхом «тысячи смертей» не приближаться к королеве ближе чем на 20 миль.
Это указание впредь исполнялось неукоснительно; если Марии доводилось, путешествуя, проезжать мимо владений экс-министра, заранее посланные солдаты вывозили старика из дома на предписанное расстояние. На имя его был наложен запрет: по свидетельству очевидцев, даже много позже, когда министра давно уже не было на свете, одно упоминание его имени вызывало у королевы, «всегда милой и доброжелательной», приступы дикого, долго не проходящего гнева. Впрочем, это маркиза, судя по всему, беспокоило мало. Оказавшись в имении, он «некоторое время болел, но оправился и жил в покое, утешая себя книгами, услаждая перепиской и развлекая охотой», еще более двух лет, до 15 мая 1782 года, когда «в полном рассудке, исповедовавшись и причастившись» отдал душу Богу. Прах его, согласно указу из Лиссабона, был предан земле на сельском кладбище, а позже, уже после смерти Марии, перенесен в Ажуда и захоронен в церкви, рядом с надгробиями аристократов, казненных по делу Тавора. В знак, вы не поверите, «прощения и примирения».
Вот так.
Западная Европа.
Век Просвещения.
И никакой Опричнины.
Глава XIХ. Черная легенда
А теперь займемся синтезом.
Есть в политологии такое понятие – «черная легенда». Вернее, если совсем уж точно, la leyenda negra, поскольку введена в оборот примерно век назад испанским философом и историком Хулианом Худериасом, подразумевавшим исключительно Испанию. Или, еще вернее, образ Испании, сформированный протестантами.
К слову сказать, с явлением этим мы, даже не имея о нем никакого представления, сталкиваемся в повседневной жизни с детства. Например, моя дочь, 13 лет от роду, завершив давеча чтение «Дочери Монтесумы» Генри Райдера Хаггарда, пришла ко мне с вопросом: «Папа, а разве испанцы такие плохие, как в книжке? По-моему, англичане как раз хуже. Испанцы их никогда не обижают, а они все время кричат и дерутся». Веско так было сказано, со знанием дела, что и понятно: живем мы, так уж вышло, в Испании, в классе у нее и тех и других пополам, так что ребенок в курсе. И будучи в курсе, убежденный в том, что папа знает все, смотрел на меня требовательным глазами, а я сидел дуб дубом и не знал, что ответить. Хотя ответить было что, и даже очень, но в 13 лет некоторые вещи трудно понять. А ничего не поделаешь, пришлось искать слова и объяснять. Потому что папа в самом деле знает все.
Так вот, в свое время, когда Англия еще не стала Владычицей Морей, но уже прикидывала, с чего начинать, главным конкурентом ее была Испания. Ее и следовало мочить. И мочили. На пару с восставшими против испанцев протестантскими «нижними землями» (Нидерландами) и бунтующими против католиков Габсбургов немецкими лютеранами. Без комплексов. На морях и на суше. Благо время было простое, откровенное. А чтобы обосновать откровенное беззаконие, пиратство, дикие зверства и так далее, подводили под практические действия теоретический фундамент: дескать, не корысти ради бьемся, но против обскурантизма, жестокости, мракобесия и зверских преследований инакомыслящих. Против злодеев, короче говоря, у которых сам Господь велел отнять землицу и золотишко. Именно под такой аккомпанемент делались реальные дела: подращивали сепаратистов в испанских провинциях и колониях, грабили торговые караваны, разоряли прибрежные городки в Америке, отделяли (без успеха) Каталонию и (успешно) Португалию, и так далее, и тому подобное.
Позже, однако, в эпоху Просвещения, такая откровенность, как, впрочем, и безыскусные средневековые памфлеты, вышла из моды. Начала писаться «правильная», сложная история, в рамках которой о золоте, как первооснове мотивации, не поминали вообще. Пришло время разъяснять всему миру, да и самим себе, что предки были не бандюги с большой дороги, а бескорыстные Воины Света и – с ног до головы в белом – вели неравную битву с Силами Тьмы. С Испанией то есть. С жутким средоточием мирового зла, адом земным, где безумные отцы-инвизиторы только и делали, что жгли (вариант: изгоняли) иноверцев, в первую очередь кротких евреев, подлые иезуиты травили все светлое и прогрессивное, благородные доны резали под корень кротких индейцев и трудолюбивых голландцев, а бедных негров вообще считали за животных. И все это, естественно, на фоне храбрых, всегда, везде и во всем правых, свет и добро несущих англичан (иногда, как забавное меньшинство, поминались и те же голландцы), их «процветающих» колоний и «свободных» доминионов, аборигены которых считают за великую честь и огромную радость обслуживать братьев своих больших, а не испанских извергов. А если вдруг кто-то и не считает, так это, будьте уверены, совершенно инфернальные каннибалы типа куперовских гуронов.
Так говорили, так писали и в конце концов сами начинали верить.
Хотя.
Скажем, евреев из Англии изгнали еще в 1290-м, за два века до эдикта Изабеллы и Фердинанда, Suprema иноверцами не занималась вообще, полностью сосредоточившись на еретиках и лженеофитах, а общее количество ее жертв, известное абсолютно точно, намного уступает числу погибших в Норвегии и Польше, не говоря уж о протестантской Германии. Но кого это волновало? Никого. Как и то, что именно в испанских колониях простые индейцы еще в XVI веке были признаны «христианскими душами», ни в чем не уступающими пиренейским крестьянам, их знать уравнялась в правах с белыми идальго, а потомки инков, ацтеков и прочих ныне составляют абсолютное большинство населения стран Латинской Америки. Причем примесь их (да что там, и африканской тоже!) крови, полученная в результате законных браков, никого там не удивляет и ничуть не шокирует, в то время как в колониях Англии десятки племен за два века сгинули вовсе, уцелевшие превратились в этнографические раритеты, а законный брак с туземной женщиной, держать которую в наложницах вполне допускалось, относился (перечитайте «Северные рассказы» Джека Лондона) к области ненаучной фантастики.
Да и вообще, в понимании англичан «цветные» имели право на существование лишь в качестве всем довольной домашней скотинки (вспомните хотя бы «хорошего» паиньку Черного Джека и «злодея»-бунтаря Желтого Джека из майн-ридовского «Оцеолы»). Ну и, конечно, по ходу дела вся эта испанская терпимость, спокойное отношение к расовому и национальному вопросу изящно преломлялись в рассуждения насчет «общей неполноценности» испанцев, которые, по сути, и не белые люди даже, а помесь непонятно кого с непонятно кем, от мавров и цыган до негров. Дескать, «Африка начинается за Пиренеями», и баста, а раз так, то о каком праве на несение «бремени белого человека» эти полумакаки вообще могут говорить?
Короче говоря, Мордор.
Населенный, ясен пень, орками. Против которых, повторяю для тех, кто на броневике, не жалея сил и самой жизни, сражаются отважные эльфы, экипажи белоснежных каравелл. А равно и «тихие англичане», поддерживающие героическую борьбу «революционеров» из новых гранад, великих колумбий и прочих географических новостей против мадридских извергов за независимость своих «анчурий» (это, правда, уже О’Генри, то бишь янки, но хрен редьки не слаще). Опять-таки без малейших оглядок на то, что понятие «испанские пираты» в истории напрочь отсутствует, зато точнейшей информации о «неформалах» с Туманного Альбиона, выжигавших дотла мирные прибрежные города и не брезговавших в поисках пиастров заживо поджаривать не только сеньоров, но даже прелестных сеньорит, но при этом аккуратнейше отсылающих долю коронованной лондонской «крыше», более чем достаточно. Благо в мировых СМИ и художественной литературе вот уже века полтора доминирует английский язык.