Впрочем, будем справедливы: тяга новгородской олигархии в Европу понятна.
В Литве (под «Европой» подразумевалась именно она) «золотым со серебряными поясам» была уготована вполне завидная участь – магнатство, сенаторство, гетманство, их служилой клиентеле – шляхетство, а в перспективе, после слияния ВКЛ с Польшей в Речь Посполитую (и неизбежного окатоличивания), – «золотая вольность» с полным, законодательно закрепленным всевластием над окончательно поставленным на место «быдлом». Но какое отношение это имеет к «демократии», понять способны, видимо, только люди с очень особым образом устроенными мозгами…
Глава ХХII. Основание и империя (1)
Начиная разговор о Церкви, следует признать, что очень долго после крещения Руси роль православной церкви была хотя и велика, но не сказать чтобы так уж. Еще сильны были пережитки язычества, а новая вера, особенно на низах, где «отчие бози» долго не хотели уходить, соблюдалась скорее формально, на уровне обряда. Тем не менее Церковь скрепляла духовное единство давешних полян, древлян и так далее, Церковь понемногу просвещала умы и нравы, Церковь обеспечивала устойчивость власти, но не особо лезла на передний план. Все изменилось после «татарщины», а особенно в XIV веке и позже, когда на Русь обрушился шквал политических кризисов и ответственность за их преодоление ложилась на плечи духовенства, как единственной централизующей силы.
Церковники сумели отразить наплыв на Русь мусульманских миссионеров при Узбеке, удержав Москву в христианском мире. Митрополит Алексий правил в малолетство осиротевшего Дмитрия, сохранив за ним великокняжеский венец и вырастив того, кто известен нам как Донской. Один из его преемников не позволил княжеству развалиться, когда Дмитрий умер, а его наследник Василий на много лет застрял заложником в Орде. Еще один митрополит уберег единство Руси и престол за Василием Темным в тяжелое время Великой Феодальной Войны первой половины XV века.
Это были серьезные, опытные дедушки, куда больше политики, чем что угодно другое, и Церковь под их управлением формировалась как политический институт, способный сломать любого князька. В том числе и потому, что была богаче кого угодно из них: князья, сознавая важность поддержки митрополии, в «дарениях» не отказывали, а митрополия не оставалась в долгу. Правда, на дела духовные времени оставалось немного, но дедушки не забывали и об этом. С их подачи сложилось так, что иерархи занимались практическими вопросами, а «молитвенниками за мiръ» выступали иноки-схимники вроде Сергия, взявшие на вооружение концепцию Григория Паламы, именуемую «исихазмом». То есть идею жесткой аскезы, максимального (вплоть до обета молчания) ухода от мира и духовного самосовершенствования во имя выхода на прямой контакт с Ним.
Совокупный авторитет клира и святых подвижников обеспечил Руси политическую стабильность и духовное единство. Москва разбила Мамая, век спустя поставила точку на зависимости от Орды, подмяла под себя большинство русских земель, потеснила Литву, став региональным гегемоном. Это ставило перед нею новые геополитические задачи. Тем более что после падения Византии именно она осталась единственным в Ойкумене независимым православным государством, по факту преемницей Единственной Настоящей Империи.
Если совсем точно, правда, были еще Сакартвело, Валахия и Молдова, но мини-империя Багратиони уже трещала по швам, а дунайские господарства уже вели безнадежную битву с турками, Москва же уверенно шла на взлет. В связи с чем и родилась, и постепенно проникла в сознание элит идея «Москва – Третий Рим», позже уложенная в необсуждаемую аксиому Филофея: «Единая ныне Соборная Апостольская Церковь Восточная ярче солнца во всем поднебесье светится, и один только православный и великий русский царь во всем поднебесье, как Ной в ковчеге, спасшийся от потопа, управляет и направляет Христову Церковь и утверждает православную веру».
Иными словами, с этого момента идея византийской «вселенскости» замкнулась внутри «всея Руси», ставшей Ойкуменой в окружении мира «варваров» и оплотом «истинной веры» против попыток Константинопольской патриархии заключить унию с католиками, подчинив православие Риму. После низложения митрополита Киевского и всея Руси грека Исидора в 1448-м Русская церковь начала избирать митрополитов из «своих», de facto отделившись от Константинополя, а через 10 лет начался и процесс разделения Московской и Киевской митрополий.
Колоссальный объем задач, вставших на повестку дня, трудно переоценить. А ведь серьезной проблемой оставалась и борьба за искоренение пережитков язычества, которое, согласно известному «Слову некоего христолюбца…», еще крепко удерживало позиции («И делают это не только невежи, но и просвещенные – попы и книжники»). Да и миссионерство среди северных финно-угорских народов, включенных в орбиту Руси, требовало максимального напряжения сил. Действовать по старинке не получалось, а плюс ко всему, Церковь рвал и терзал тяжелый кризис. Накопленные за предшествующий век огромные богатства – в первую очередь, естественно, земли – провоцировали соблазны, причастность к политике разжижала комплексы, и очень часто случалось так, что на церковном имуществе грело руки духовное начальство. А это вовсе не шло на пользу авторитету Церкви в целом.
Наиболее интеллектуальные иерархи это достаточно хорошо понимали. Тем паче что естественным следствием процесса стал рост влияния ересей, проникавших на Русь с Запада, – сперва «стригольников», духовных наследников манихеев-богомилов, а затем и «жидовствующих» (что это такое, не вполне ясно, но, судя по всему, одна из первых протопротестантских сект, основанных на идее «возвращения к Библии»). Поскольку проповедники жили так, как проповедовали, и умело критиковали вполне реальные грехи православного клира: мздоимство, пьянство и распутство, – ереси эти были встречены с интересом не только хижинами, но и дворцами, вплоть до боярских палат. В конце концов, к вопросу о спасении души тогда относились всерьез – и в какой-то момент «сладкоречивых» проповедников поддержал даже митрополит Зосима, а с его подачи даже сам Иван III «был очарован талантами и обходительностью хитроумных вольнодумцев-протопопов».
Ересиархи были приглашены в Москву, получили доступ в Кремль, сошлись с семьей наследника, Ивана Ивановича, – но на том и погорели. Отыгрывая престол для своего сына, войну с ними начала Софья Палеолог, и в итоге их деятельность была объявлена вне закона, вельможи из числа самых ярых неофитов казнены, а митрополит Зосима «сведен», формально за «непомерное питие» – то бишь за алкоголизм (что вполне соответствовало действительности).
Однако при всем при том стало ясно, что необходимость определяться, камо все-таки грядеши, перезрела, вопрос встал ребром, и к концу XV века церковные мыслители сгруппировались в два течения, каждое из которых имело свое видение духовных приоритетов в новой, стремительно меняющейся ситуации.
Первая «фракция», возглавленная Нилом Сорским, идейным лидером т. н. «заволжских старцев» («нестяжателями» их назвали позже), стояла на том, что монах – молитвенник, отмаливающий у Господа грехи мира. Собственно, духовные наследники Сергия. По их мнению, никакого имущества не могли иметь ни монахи, ни их обители, привлекать язычников им должно только силой личного примера, а жить надлежало «аки птицам небесным», подобно апостолам, и ни в коем случае «не быть владельцами сел и деревень, собирать оброки и вести торговлю».
Иными словами, в пожалованиях светской власти сторонники Нила необходимости не видели, а саму Церковь считали своего рода духовным пастырем общества, обязанным поправлять и простецов, и знать, и самого князя, если те в чем-то отступают от Его заветов. В их понимании, «деспот» (властелин) должен был являть собой образец добродетели, постоянно расти духовно, а для этого приближать «добрых советчиков», то есть их самих, являющих пример практического воплощения теории.
Что касается еретиков, «товарищи» Нила полагали, что главное не наказывать – ибо сила не довод, – а переубеждать в рамках дискуссии и воспитывать. Предполагалось, согласно «Не судите, да не судимы будете», что, поскольку правда не за ними, еретики неизбежно раскаются, а кто не раскается, ему же хуже: он сам обречет себя Аду, который куда страшнее любых земных кар. В общем, практически постулат «свободы совести», слегка роднящий «нестяжателей» с грядущими протестантами.
Вторая «фракция», руководимая Иосифом Волоцким, возражала. Полностью соглашаясь с Нилом, пока речь шла о личном обогащении духовенства («грех немолимый»), Иосиф, однако, считал, что Церковь должна не только молиться за «мiръ», но и активно в его делах участвовать. Разумеется, для общего блага. А коль скоро так, то, соответственно, обладать имуществом, позволяющим заниматься просвещением, благотворительностью и миссионерством, обители не только вправе, но и обязаны.
Надо сказать, слово у «осифлян» с делом не расходилось. Только при Успенском монастыре, основанном самим Иосифом, так или иначе прикармливались 700 нищих инвалидов, в приюте воспитывалось более полусотни сирот, а всякого рода безвозмездная помощь оказывалась почти 7 тысячам окрестных крестьян. Естественно, постоянно клянчить у князя, занятого своими делами, было гиблым делом, и на все эти хорошие дела нужны были собственные средства.
Не соглашался Иосиф с Нилом и насчет власти. В его понимании государь, по воле Божьей имеющий высшую власть на земле, в земной жизни был отражением Бога на небесах, его наместником, обязанным заботиться о «благосостоянии стада Христова», но не ответственным ни перед кем, даже перед Церковью. При том единственном условии, что действует в соответствии с Божественным законом, как единственным «лакмусом», позволяющим «отличить законного царя от тирана». Иными словами, если «заволжские старцы» полагали Церковь сторонним арбитром, то «осифляне» стояли на традиционных византийских позициях «