25
Спал Трофим крепко, но плохо – снилось, что его душили, а он не мог отбиться и проснуться. Дышать было совсем нечем, в груди он ощущал тяжесть, в ушах гудело, губы пересохли, в глазах плясали искры. Эх, думалось, сейчас помру…
Но всё же не помер, проснулся. Темнота в каморке была кромешная, воздух тяжёлый, спёртый. Вот от чего был такой сон – от духоты, подумал Трофим. Осторожно встал, на ощупь подошёл к окну и стал открывать его.
– Стой! Ты куда это?! – громко воскликнул сзади Клим. – Зарежу!
И было слышно, как он соскочил с лавки на пол. Трофим обернулся и сказал:
– Ты чего это?!
– А ты?! – злобно ответил Клим. – Чего затеял? Куда прёшь?!
– Да никуда. Хотел окно открыть. Дышать же нечем.
– Днём надышишься! А ночью спи!
Трофим скрипнул зубами, вернулся, сел на лавку. Ложиться уже не хотелось, сон напрочь вышибло. Клим чертыхнулся и открыл окно. Да какое там окно – оконце! Но всё равно сразу пахнуло морозцем. На дворе, на воле, было ещё совсем темно. Трофим тяжело вздохнул. Клим опять прикрыл окно, но небольшую щель всё же оставил, вернулся, засветил огонь и лёг на свою лавку. Помолчал, после спросил насмешливо:
– Так легче?
Трофим не ответил. Клим вдруг опять заговорил:
– Какие вы, московские, все злые. Всё вам везде не так. А вот пожили бы вы здесь, тогда узнали бы…
Но тут дверь со скрипом приоткрылась, в каморку заглянула чья-то голова и строгим голосом спросила:
– Который из вас Трофим Пыжов?
– Ну я, – нехотя ответил Трофим.
Голова полезла в дверь, это оказался дворовой в дорогом златотканом кафтане. Дворовой вошёл в каморку, остановился напротив Трофима и, заведя руку за спину, стал внимательно его разглядывать.
– Ухо показать? – злобно спросил Трофим.
– Нет, не надо, – сказал дворовой. – Держи!
Из-за спины, из той заведенной руки, подал Трофиму монету. И какую! Золотую! Здоровенную! Трофим отродясь таких не видел. А как она сверкала! Какая была тяжеленная! Трофим держал её на ладони и боялся сжать кулак. Сожмёшь – и сразу пропадёт, так думалось. Клим подскочил со своей лавки, глянул на монету и спросил:
– От бабки?
– От неё, – ответил дворовой.
Трофим посмотрел на них. Они, дворовой и Клим, оба молчали.
– Это как понимать? – спросил Трофим.
– Он знает, – сказал дворовой, кивнув на Клима.
Клим утвердительно моргнул.
– А… – начал было спрашивать Трофим…
Но дворовой уже развернулся и вышел. Дверь за ним закрылась. Трофим смотрел на монету. Она была и вправду золотая, тяжёлая, в поперечнике почти вершок. На одной её стороне были какие-то узоры, а на другой – латинский крест.
– Что это? – спросил Трофим.
– Португал, – ответил Клим, – индейская монета. – Это тебя карга в гости зовёт.
– Какая ещё карга? – спросил Трофим чуть слышным голосом, потому что вдруг почуял, что громко о таком лучше не спрашивать.
И не ошибся – Клим ответил:
– Не карга, а нянька царская. Аграфена-ведьма. Слыхал про такую?
– Она что, ещё жива? – опасливо спросил Трофим.
– Она ещё тебя переживёт! – сердито ответил Клим. – В прошлом году было сто лет, и проживёт ещё сто запросто. Правда, раньше здоровущая была, под притолоку, а теперь смотреть не на что. Маленькая, сухонькая, вёрткая, не помнит ничего, не видит, а какая злобная! Вот так вот на тебя перстом укажет – и ты сразу с ног долой.
Трофим вздохнул и опять посмотрел на монету. Клим насмешливо сказал:
– Это тебе не овчинка с орлом. А этим можно голову пробить, если с умом ударить. Дай посмотреть!
Трофим не дал, будто не слышал, и протянутой руки не видел. Клима взяла злость, и он сказал:
– Это она тебя к себе зовёт. Нужен ты ей для чего-то.
Для чего, хотел спросить Трофим, но промолчал, не решился. Тогда Клим сам сказал:
– А зачем она тебя зовёт, никто не знает. Да и она сама тоже. Она же уже, может, лет двадцать, как совсем из ума выжила. Так и сейчас: мало ли какая блажь ей в голову втемяшилась. Ванюшка-то её вот-вот помрёт, а тут, говорят, прислали из Москвы какого-то, его спасать. Вот она и думает: а что, если не спасать, а наоборот, извести? А что! Из Москвы, она так думает, добра не жди, Москва всегда была полна злодеями, вот и опять они что-то затеяли, прислали молодца, а у того шило припрятано, не приведи Господь пырнет Ванюшу, что тогда? А так она тебя к себе зовёт – и на зубок попробует. У неё ещё два зуба есть, один сверху, один снизу, вот…
Клим вдруг замолчал, прислушался… Усмехнулся и продолжил уже громче, почти не таясь:
– Она его выкормила. Потом он, за её подол держась, научился ходить. И так он всегда был при ней, покуда беда не случилась. Когда великая княгиня померла, так ох что началось! Ох, сколько больших людей порезали, передушили! И Аграфенина отца, и Аграфенина братца… Какого братца, знаешь?
– Знаю.
– Вот! Братца особо мучили. А после цепью удавили. А за Аграфену Ванюша просил. Ох, говорят, просил, ох, выл, цеплялся за подол… И её пощадили. Но увезли неизвестно куда и там, говорят, постригли в монастырь. Неизвестно в какой. В такой неизвестный, что после уже царь-государь Иван Васильевич вырос и в силу вошёл, велел её искать по всему царству… А не могли сыскать! И только через двадцать лет Малюта её выискал. В Каргополе. Зюзин ездил туда, вызволял. Игуменью на воротах повесили. А всех тамошних стариц-сестёр… Ну, понимаешь, грех какой! А эту привезли сюда. Так и живёт. И ты, как только развиднеется, с этим золотым баранком к ней пойдёшь.
– Да я не знаю, где её искать, – сказал Трофим.
– Люди добрые помогут, – сказал Клим. – Только баранок покажи – и отведут. И она там тебя встретит. И сразу за стол, и потчевать! К ней идучи, есть ничего нельзя, она же сама стряпает и угощает всех, а отказался – велит задушить. Недоел – опять душить. А доел – и помер, потому что отравила. Да! А ты как думал?! Она ведьма злобная! Не приглянулся ей – отравит. После скажет: подавился, оттого и помер. У неё частенько давятся, так что никто не удивится, если и ты того…
Трофим усмехнулся и сказал:
– Брехня всё это.
– Зачем брехня? – обиделся Клим.
Трофим протянул ему монету.
– Нет, – отмахнулся Клим, – это тебе принесено, ты и пойдёшь.
– Ещё темно, – сказал Трофим, – не видно ничего.
– Ей это не помеха, – сказал Клим. – Она же слепая. Да только получше зрячих видит. Насквозь! Спросит про Марьяна, ты начнёшь кривить, она это сразу почует и велит своим девкам, а их у неё несчётно: «Мучайте его, красавицы!» Ну и замучают. А не будешь кривить, скажешь правду, она пригорюнится и скажет: «Ах, беда какая!» И опять замучают. В прошлом году так семерых замучили, и в этом ты будешь седьмым. А…
– Ладно! – перебил его Трофим. – Хватит пугать. Пуганые мы.
– Пуганые? – переспросил Клим. – Ну, если так, тогда не испугаешься, когда она у тебя спросит, куда ты кочергу девал.
– Какую?
– Как какую? Да ту самую, которую мы за печкой в покойной палате нашли, на которой была кровь и волосы и которую ты куда-то снёс! Куда?!
– Куда надо, туда снёс.
– Вот так и ей ответишь! – радостно воскликнул Клим. – И она скажет: «Ах ты аспид!» И ка-ак плюнет! Ядом! И если в лоб попадёт, так у тебя там кожа слезет до кости. А если в глаз, глаз выжжет начисто, будет вместо глаза ямка. Будешь туда свечку вставлять, чтобы светлее было.
И Клим засмеялся. Трофим посмотрел в окно. Там, в щели, уже немного развиднелось. Трофим встал с лавки и сказал:
– Пора уже. Пойду.
– Иди, иди! Даст Бог, может, ещё свидимся, – язвительно ответил Клим.
Эх, гневно подумал Трофим, сейчас бы тебя шилом! Да не срок. Поправил шапку и вышел.
В проходе была темнотища. Трофим пошёл вдоль стеночки, на ощупь. Так он прошёл до поворота, повернул и пошёл по переходу в сторону поварни, чтобы дальше повернуть в сторону медного рундука…
Как вдруг его схватили за рукав. Трофим обернулся. Там щёлкнули кресалом, выбили огонь. Стало светлей. Трофим увидел двух стрельцов. Один из них спросил:
– Пыжов?
– Пыжов, – сказал Трофим.
– Тогда это тебе, – сказал второй стрелец и подал ему что-то тяжёлое, завёрнутое в рогожку.
– Не разворачивай, – сказал первый стрелец. – А велят развернуть, развернёшь. Сам знаешь, кто велит!
И тут же дунул на огонь. Опять стало темно.
– Иди, – сказал первый стрелец уже из темноты.
Трофим пошёл. Шёл и гадал, что это он несёт – тяжёлое, железное. Неужели кочергу – ту самую? И эти стрельцы – неужели это были люди Годунова? Дай-то Бог, чтоб так оно и оказалось. И Трофим шёл дальше, в правой руке держал рогожку с тяжестью, а в левой – португал, тоже совсем не лёгкий. Так он шёл и шёл, и ничего с ним больше уже не случалось.
26
Пока он не дошёл до медного рундука. Там, как всегда, сидело четверо стрельцов, но на этот раз все были новые, незнакомые. Трофим остановился перед ними и показал португал.
– О! – только и сказал один из них, похоже, старший, и тут же спросил: – Дорогу туда знаешь?
Трофим ответил, что не знает. Тогда этот старший стрелец велел одному из своих пособить. Тот поднялся и пошёл. Трофим – за ним. Теперь, уже на царицыной половине, идти было намного легче, ибо в стенах – то справа, то слева, стали попадаться небольшие окна. Смотреть через них было нельзя, так высоко они были прорублены, но свет через них попадал.
И вот с этим светом, не спеша, стрелец с Трофимом прошли прямо, потом повернули, потом сразу ещё раз, там их остановили сторожа в высоких шапках, Трофим показал им португал, и сторожа пропустили их дальше. Они пошли вверх по лестнице, миновали горницы, потом светлицы и взошли на самый верх – чердак.
Но чердак там был особенный – стены обиты дорогой материей, на потолке парсуны, полы в мелкий дубовый кирпич, выложенный шахматой. А возле единственной двери стояли рынды с серебряными бердышами. Трофим показал им португал, и рынды расступились. Стрелец-провожатый остался в сенях, в дверь вошёл только один Трофим.