Там, дальше, были ещё одни сени, тоже очень богато убранные, уже даже с коврами на полу поверх дубовых шахмат. Вдоль стен стояли широкие мягкие лавки, на них сидело много людей, и все они, если судить по их виду и нарядам, были люди непростые. А прямо впереди, перед закрытой дверью, стояла толстая сенная девка, а, может, даже и боярышня, ибо больно много было на ней жемчугов. И только Трофим так подумал, как боярышня заулыбалась, подошла к нему и чуть слышно, но очень душевным голосом спросила:
– Трофим Порфирьевич?
Трофим утвердительно кивнул. Боярышня взяла его за руку и чинно повела мимо сидящих прямо в дверь. У Трофима колотилось сердце. Чёрт знает что, думал Трофим, не на плаху же ведут, он, что, ведьм не видывал?!
А вот, оказалось, что таких и впрямь не видывал. Ибо теперь он очутился в небольшой каморке, в полутьме и в свечной духоте, где слева стоял поклонный крест на полстены, а справа, под божницей, в которой икон было в три ряда, не меньше, сидела сухая, древняя-предревняя старуха с белыми, ничего не видящими глазами. Старуха была в толстой зимней шубе, а голова у неё, поверх шапки, была укутана тёплым платком. Почуяв приход Трофима, старуха завертела головой, будто сова, шумно принюхалась, довольно усмехнулась и спросила:
– Это он?
– Он, матушка, – с почтением ответила боярышня.
– Сама знаю! – сказала старуха. – И видеть не надо. Фу, как винищем провонял! Ведь провонял же?
– Провонял, – сказал Трофим. – Винюсь.
– Поздно виниться, пёс, – строго сказала старуха и огладила себя по лбу, поправила сбившийся платок. Рукава в шубе были широченные, а из них торчали тоненькие ручки. Пальцы на них были, как крючки.
– Чего пялишься? – злобно спросила старуха. – Рано тебе ещё пялиться. Вот выколют тебе глаза, тогда напялишься!
Трофим молчал. Сердце бешено стучало. Старуха усмехнулась и сказала:
– Не трясись ты так. Мне до тебя дела нет. Таракан ты московский, вот ты кто. – И вдруг спросила: – Что с Ванюшей? Чую, захворал. Так, нет?
Трофим помолчал, в душе перекрестился и ответил:
– Захворал.
– Крепко захворал?
– Да, крепко.
– Вот! – громко сказала старуха и, поворотившись в сторону боярышни, продолжила: – Я чуяла! А ты что мне молола, чертовка?!
Боярышня сложила руки на груди, испуганно сказала:
– Бабушка…
– Какая я тебе бабушка?! – взъярилась старуха. – Я государыня княгиня! Мой брат, князь Иван…
И осеклась, замолчала. Свела брови и сказала с горечью:
– Сожрали волки братца моего, кричали, будто братец на Ванюшу замышлял. Да как бы он мог такое, если…
И вновь замолчала, начала жевать губами. Потом замерла, по левой щеке покатилась слеза. Старуха резко смахнула слезу, продолжала:
– Мал тогда был Ванюша, не смог братца моего отбить. Извели злодеи братца. Ну да Ванюша того не забыл, и как только вошёл в силу, всем им братца моего припомнил. Поотрубал волкам головы. Так им и надо!
Тут она вдруг повернулась в сторону Трофима и сказала:
– Не называй меня бабушкой. Называй: боярыня княгиня Аграфена свет Фёдоровна. Запомнил?
Трофим послушно кивнул.
– Вот и славно, – сказала слепая старуха, как будто видела, что он кивает. – Злые люди называют меня ведьмой. Да только какая же я ведьма, прости, Господи?! – и она перекрестилась. И тут же спросила: – Что с Ванюшей?
– Плох государь Иван Васильевич, – сказал Трофим. – Не ест и не пьёт. Не спит. Не говорит. И не узнаёт никого.
– Чего это он вдруг так? – спросила Аграфена.
Трофим промолчал. Она тогда спросила:
– Что Софрон?
– Софрон при нём, – сказал Трофим. – И ещё лекаря к нему приставили. Лекарь иноземный, Иван Илов…
– Тьфу!
Трофим промолчал. Старуха Аграфена, вдова князя Василия Челяднина, ещё немного помолчала, поводила носом, а потом спросила:
– А что внучек Ваня? Государь-царевич, что с ним? Чую, что и с ним беда.
Трофим, помолчав, тоже сказал:
– Беда.
– Какая?
– Помирает.
– Эх! – гневно вскричала Аграфена, размахивая сжатым кулачком. – Я так и чуяла! А эти чертовки молчат! Ведьмы проклятые! Скажу Ванюше, чтобы велел их всех пожечь. Слышишь, ведьма?!
– Слышу, – едва различимым голосом ответила боярышня.
– Вот и слышь! И пожжёт! Я чего ни попрошу, Ванюша всё исполнит. – И, опять повернувшись к Трофиму, спросила: – Что с царевичем?
– Убили его чуть не до смерти. Голову возле виска пробили.
– Кто?
Трофим не ответил.
– Кто, я спрашиваю?! Или онемел?
– Онемел, – сказал Трофим.
Аграфена удивлённо замерла, похлопала слепыми глазами, повела носом, принюхалась… И уже совсем спокойным голосом спросила:
– С чем это ты пришёл? Кочергу, что ли, принёс?
– Принёс.
– Ту самую?
Трофим кивнул.
– А! – сказала Аграфена. – Вот как. А ну дай её сюда!
Трофим подступил к Аграфене и протянул ей кочергу в рогожке. Аграфена развернула кочергу, ощупала. Сказала:
– Тут была прядка волос Ванюшиных. Где прядка? Кто ее сорвал?
– Винюсь, – сказал Трофим. – По недосмотру.
– Как это?
– За злодеем гнался. Бил злодея. Прядка отвалилась.
– А, – подумав, сказала Аграфена, – тогда невелика беда. Исправим. А кто злодей?
– Да тот злодей, может, совсем и не злодей.
– Что-то мудрёно говоришь. Дай руку!
Трофим дал. Аграфена, отложив кочергу, взяла Трофима за руку. Аграфенина рука была холоднющая как лёд, и она этой рукой щупала Трофимову горячую руку и что-то сама себе под нос приговаривала. Потом вдруг усмехнулась и сказала: «А!» – и отпустила Трофимову руку. Трофим её сразу убрал, сам сразу отступил назад. Аграфена продолжала сидеть прямо, не шевелилась и даже как будто не дышала. Потом вдруг опять заговорила:
– Рука у тебя, чую, чистая. Твоё счастье, пёс, что ты тут ни при чём, а то я тебя прямо сейчас в пепел спалила бы. Синим огнём ты у меня горел бы. А так ни при чём – и не горишь. У меня так всегда – всё по правде. И Ванюша всегда был за правду. Ванюша уже сколько правит, а ещё ни разу никого без правды не казнил. И так и сейчас не казнит! Так Зюзину-собаке и скажи, чтобы не смел над кем попало измываться, а не то я и его спалю! – И после добавила уже спокойным голосом: – Не хватайте всех подряд, не невольте невесть на кого наговаривать. Надо истинных злодеев сыскивать. Уразумел?!
– Уразуметь-то я уразумел, – сказал Трофим, – да только как их сыщешь?
– Э! – сказала Аграфена, усмехаясь. – Это дело нехитрое. Вот…
И вдруг осеклась, поворотилась в сторону боярышни и строго спросила:
– А ты чего здесь торчишь? Пошла вон!
Боярышня низко поклонилась, развернулась и поспешно вышла.
– Вот, – продолжала Аграфена, улыбаясь, – сейчас я тебя научу. Подай-ка мне свечку, любую.
Трофим взял ближайшую, подал. Аграфена глубоко вздохнула, надула щёки, после резко выдохнула…
И свеча засияла так ярко, что просто на диво. Аграфена стала ходить по каморке и этой удивительной свечой зажигать другие свечи. Все свечи загорались очень ярко. В каморке становилось всё светлей, и она от этого казалась всё просторней. Теперь это была настоящая, богато обставленная светлица. Посреди неё стоял длинный и широкий стол, застеленный толстенной златотканой скатертью, на ней в разных местах лежали веретёна, нитки, пряжа, пяльцы, спицы, коклюшки и ещё какие-то приспособления для разных рукоделий. Трофим обернулся. Рядом с ним стояла Аграфена. Глаза у неё были чистые, без бельм. Вот чудо так чудо, подумал Трофим, вот как его обворожили! Или это ему раньше чудилось, а теперь он видит то, что есть на самом деле? Трофим ещё раз осмотрелся.
– Это мои девки сюда ходят, – сказала Аграфена. – Но я их сегодня прогнала, чтоб не мешали.
Она подошла к столу, и тогда Трофим заметил там и свою рогожку. Аграфена развернула её и достала кочергу – ту самую.
– Это я велела её там поставить, – сказала Аграфена, рассматривая кочергу. – Для Ванюши, для его здоровья, и чтобы никто на него не замышлял. А вот про внучка забыла. Эх, дура старая!
И она досадливо ударила кулачком по столу. Потом продолжила:
– Ну да беда невелика. Лютая беда была бы, если бы она совсем пропала. А так вернули, слава Тебе, Господи.
Аграфена подняла кочергу, поднесла к лицу, принюхалась, сказала:
– От меньшого Годунова принесли. Вот уж ушлый человек Бориска! Тяжко будет ему помирать. Ну да это ему ещё не скоро.
Она опять принюхалась, быстро повернулась в сторону Трофима и сказала:
– Чего стоишь, как пень? Разводи огонь!
Трофим осмотрелся. Рядом с ним стояла медная тарелка, изнутри вся закопчённая, как будто в ней жгли огонь.
– Ну! – ещё строже сказала Аграфена. – Не знаешь, как огонь разжечь? Дубина!
Трофим схватил ближайший моток пряжи и положил в ту тарелку. И тут же заметил рядом кресало и трут, взял их, выбил искру, пряжа задымилась, начал раздувать огонь. Рядом, на столе, вдруг появились тоненькие щепочки, Трофим их подкинул. Пламя сразу занялось.
– Славно! Славно! – зачастила Аграфена. – Славно!
Вытряхнула из рукава бутылочку, выдернула пробку, сыпнула из бутылочки в огонь каким-то порошком, огонь взвился вверх, загудел. Эх, только и успел подумать Трофим, Господи, не гневайся, Ты же видишь, не по своей воле я…
– Сыпь! – гневно велела Аграфена.
Трофим схватил подвернувшуюся под руку ещё одну бутылочку – откуда она только взялась?! – и тоже сыпнул из неё. Огонь сбился, задымил. Дым был вонючий. Трофим расчихался, перекрестился…
Огонь полыхнул!
– Эй! Ты чего?! – грозно вскричала Аграфена. – Спалить меня задумал? Не балуй!
Трофим убрал руку за спину, попробовал развести пальцы…
А они не разводились! Они так и слиплись щепотью! Матерь Божья, подумал Трофим, заступись за меня, сироту…
– Помолчи! – грозно велела Аграфена.
Трофим перестал молиться.
– Держи!
Трофим взял кочергу, пальцы сами по себе разжались, и сунул её в огонь.
– Жди, пока не раскалится! – приказала Аграфена.