Эх, с досадой подумал Трофим, вот и насоветовал. Язык бы обкусить!
А Зюзин уже продолжал:
– И кочерга твоя – так себе. Тоже невеликая добыча. Знающие люди посмотрели, говорят: бабья работа, хлипкая. Ну да испытаем, ладно. А не покажет никого, мы на тебя покажем. Руку выставь!
Трофим выставил. Зюзин поднёс к ней кочергу, но волоски не дрогнули.
– О! – с досадой сказал Зюзин. – Видишь? Не трещат.
– Так я же не убивал!
– А если задумывал? Чую ведь: задумывал! Вот и должны были трещать. А не трещат. Ну да там дальше посмотрим. Но знай: не найдём никого, я тебя этой самой кочергой…
И тут Зюзин замолчал. Трофим настороженно спросил:
– Так это что, дальше уже не я буду искать?
– А зачем ты нам теперь? У нас теперь есть кочерга вместо тебя.
Трофим закусил губу. А что, подумал он, пускай сами это разгребают, а он, пока не поздно, на коня – и скорей отсюда, домой, в Москву! Но, тут же подумал, а если не найдут здесь никого? Вот тогда ему уже никак не вывернуться, тогда его сразу на кол! И Трофим торопливо сказал:
– Нет! Так нельзя! Вы так никого не сыщете. Это только я могу сыскать. Баба Аграфена так и говорила: эта кочерга мне в руку, только мне! Так она наворожила. Иди, у неё спроси!
– Ну… – начал было Зюзин…
– Дай! – громко сказал Трофим, протягивая руку.
Зюзин взглянул на него, прищурился, сказал:
– Ну, Трофимка, сам на дыбу лезешь. Лезь!
И протянул кочергу. Трофим взял её и тотчас же подумал: дурень, дурень, Зюзин прав, теперь буду один за всё в ответе!
А Зюзин сказал:
– Ладно. Хватит чесать языками. Розыск не ждёт! И вот что я надумал: сделаем это вот как – пойдём в покойную, будем людей вызывать и испытывать. Покойная теперь – огого! Мимо неё ходить боятся. А затащить туда да испытать – всё выложат!
– А затаскивать кого? – спросил Трофим.
– Вот то-то и оно! – воскликнул Зюзин, злобно усмехаясь. – Место там продувное – это при той второй двери, там кто только в тот день ни шастал: и по поварским делам, и по истопничьим, и сторожа, и стрельцы, приживалки… Тьфу! Полдворца смело бери испытывать.
– Так сколько же мы этак будем… – начал было Трофим.
Но Зюзин строго перебил:
– Сколько надо, столько будем! А что! Тут любой мог это сотворить: выскочил из-за спины, тырц кистенём в висок – и готово! А с кем Марьян на это сговорился, кого пропустил в ту дверь, откуда теперь знать? Марьян же пропал.
– А что Марьян?
– Как что? Сидел тогда на рундуке, смотрел за дверью, после кого-то вдруг недосмотрел – по сговору – и тот проскочил и убил. А после и Марьян пропал. Не зря это, ох, не зря! Заметали следы! Но вот если бы сейчас найти Марьяна, он бы нам сразу указал, кого искать, и тогда и без кочерги бы управились.
– А если мы никого не найдём? Если кочерга ни на кого не укажет, тогда как?
– Тогда это Марьян убил.
– Так он на рундуке сидел! Все говорят…
– Да мало ли что говорят! И не под пыткой же. Человеку глаза отвести – это раз плюнуть. Вот он тогда и отвёл. Они сидят и ничего не видят, а он шнырь в дверь! И убил! А теперь пропал. Значит, он и есть злодей. Так? Или не так?
Трофим молчал, а сам думал: а чего, и правильно, и никого больше казнить не надо, всё на Марьяна спишется, а ему что, он убитый, ты только не говори им про это, и розыск закроют. И тебя в Москву отпустят. К Гапке…
– Чего это ты бормочешь? – громко спросил Зюзин. – Ты яснее говори!
– Виноват! – сказал Трофим.
– Что мне твоя вина? Мне злодей нужен, – сказал Зюзин. Обернулся и позвал: – Амвросий!
Вошёл Амвросий – стрелец, не из простых, потому что был с начальным посохом. Зюзин сошёл с лавки, взял Амвросия за рукав, отвёл в сторону и начал ему что-то нашёптывать. Амвросий кивал. Потом развернулся и вышел. Зюзин постоял, подумал, потом повернулся к образам, перекрестился и сказал:
– Пойдём и мы. Испытаем кочергу заветную.
Трофим тоже поднял руку, чтобы перекреститься, как Зюзин вдруг сказал:
– Да! Совсем забыл. Софрон про тебя спрашивал.
– Какой Софрон? – переспросил Трофим, невольно опуская руку.
– Как какой?! – сердито сказал Зюзин. – У нас один Софрон – царёв заступник. Вспомнил?!
Ну как же, подумал Трофим и кивнул, того колдуна разве забыть?! Царица Небесная, спаси и сохрани!
А Зюзин продолжил:
– Я сегодня к государю хаживал. До самого меня не допустили, конечно, а выходил ко мне Софрон, и я ему обсказал, что да как. А он тогда спросил, как розыск. Я ответил, что идёт. А он грозно спросил, чего так долго? И уже прямо про тебя спросил, кто ты таков, где служишь, где твоя родня.
– Нет у меня родни! – торопливо воскликнул Трофим. – Я один!
– Это плохо, – сказал Зюзин. – Без родни человек скользкий, ненадёжный, так и норовит вильнуть да выскочить. Сколько раз я говорил: который без родни, того в службу не брать. И твоему князю Михайле говорил. И повторю ещё, если будет такая нужда!
Тут он пронзительно посмотрел на Трофима и уже не так грозно продолжил:
– Ну да и без родни любого человека есть за что держать. Ведь есть же?
– Есть.
– Вот! И не забывай про это. А я ещё раз говорю: Софрон сказал, розыск пора заканчивать. И я тебе сегодня в этом пособлю. Я полдворца подниму и прогоню под кочергой! Всех подряд! Не посмотрю, кто в какой шубе, а за бороду – и в покойную! И испытать! И не робеть! Только под кем волосья заскворчат – того сразу к Ефрему! Уяснил?
Трофим кивнул.
– Вот так-то, – сказал Зюзин. – А то, Софрон говорит, царь на поправку пошёл, уже начал кое-кого признавать, уже кашки отведал. С мёдом. Даже спрашивал про Псков. А если вдруг спросит про царевича? Что скажем? Понял меня? – И, не дожидаясь, продолжил: – Вот так-то. Пойдём! В покойной извелись уже.
30
Они вышли из хоромины. За дверью их уже ждали стрельцы и огонь. Они пошли. С огнём идти было легче. Но они шли почему-то не прямо, а кружным путём. Молчали.
В покойной, при двери, стояли рынды, а дальше, за ними, у стены, был виден Клим и ещё кто-то из стряпчих.
Зюзин и Трофим вошли в покойную. Там всё уже было готово к розыску: окно расставлено, из него шло много света, от растопленной печи шёл жар, а за царским столиком сидел пищик, готовый записывать. Завидев Зюзина, пищик вскочил и поклонился. Зюзин махнул рукой. Пищик сел. Из-за печи вышел Амвросий, тоже поклонился и сказал, что можно начинать. Зюзин прошёл и сел на лавку при стене. Трофим встал возле столика и приподнял кочергу. Зюзин обернулся на Амвросия. Амвросий подошёл к двери, открыл её и велел заходить.
За дверью немного потолклись, попререкались, а потом Клим ввёл Никифора – сторожничего Верхнего, иначе, царского житья. Вид у Никифора был сильно оробевший, глаза бегали, руки дрожали. Вот так-то, невольно подумал Трофим, это вчера, когда тебя про Мотьку спрашивали, ты губу выпячивал и морду воротил, а теперь вон какой смирный!
– Кто таков?! – надменно спросил Зюзин.
– Никифор Петров сын Цыплятев, – ответил Никифор тихим голосом, облизал губы и добавил: – Сторожничий. Был.
– Ну, это ещё рано: «был»! – сказал Зюзин, усмехаясь. – Может, ещё и дальше будешь, – и посмотрел на Трофима.
Трофим вместо целовального креста выставил вперёд кочергу и велел:
– Выставь руку!
Никифор выставил. Трофим поднёс к ней кочергу и поводил взад-вперед. Волосы на кочерге не шелохнулись. Трофим, повернувшись к пищику, сказал:
– Не дрогнуло.
Пищик так и записал: «Не дрогнуло» – с красивой завитушкой. Никифор заулыбался. Трофим махнул рукой. Никифор развернулся и пошёл к двери. Шёл и почти подскакивал от радости. Ещё бы!
Следом за Никифором Клим ввёл Фрола Щербатого, Марьянова десятника, старшого с того рундука. Фрол был красный, губы мокрые. Противно было на него смотреть. Трофим, когда его испытывал, вдруг почему-то подумал, вот было бы забавно, если бы волосы вдруг заскворчали!
Но они даже не дрогнули, и Фрол ушёл, отдуваясь.
Потом, один за другим, прошли все стрельцы с его рундука – и те, что караулили в тот день, и те, что не караулили. Кочерга ни на кого не показала.
Дальше, Трофим подумал, будут рынды.
Но рынд не было. Пошла челядь – чередой – постельники, истопники (все, кроме Саввы, Савву забрали вниз, к Ефрему), потом пошли метельщики (кроме Максима), комнатные сторожа (кроме, конечно, Спирьки). Это уже сколько получается, думал Трофим, испытывая их, это уже, может, они скоро час идут, идут, пищик пишет, Трофим суёт в них кочергой…
А волосья не скворчат! Да и чего им скворчать, думал Трофим, тыча кочергой уже в который раз, челядин замирал, смотрел на кочергу, одни тряслись и краснели, другие замирали и бледнели, третьи дерзко усмехались, будто это не их дело…
А вот что они при этом чувствуют, думал Трофим, они хоть знают, что он делает, им хоть объяснили, что это такое? И вот они сейчас стоят в сенях под дверью, ждут свой черёд и между собой шепчутся, гадают, зачем их туда согнали? Может, это из них этой кочергой хотят все силы выгрести и к царю перегрести, чтобы он скорей поправился, или, может…
Ну да мало ли что люди могут напридумывать, думал Трофим, да и сколько ещё это может продолжаться? Дворец вон какой, на пять верхов, тут можно три дня народ смущать, и это только на царской стороне, а если ещё перейти на царицыну? Нет, чтоб сразу вызвать Савву и проверить. Или Спирьку. Или Ададурова. Или, страшно даже подумать…
И вдруг за дверью, в сенях, закричали, забегали! Трофим опустил кочергу. Зюзин вскочил с лавки, быстро прошёл к двери, раскрыл её, сразу стало шумнее, пахнуло овчинами, дёгтем…
А потом в покойную втолкнули человека – судя по одежде, челядина. Он извивался и пытался вырваться, но стрельцы крепко держали его и притискивали к полу. И ещё били его по затылку. Челядин визжал. Клим стоял над стрельцами и зорко приглядывал за тем, чтобы стрельцы не переусердствовали и не убили челядина насмерть. Зюзин, подойдя к ним, постоял, посмотрел, как челядина бьют, и велел закрыть дверь. Закрыли. Стрельцы слезли с челядина. Челядин сразу же вскочил. Зюзин ребром ладони врезал ему по уху. Челядин свалился на пол и заныл. Зюзин, склонившись над ним, ждал. Наконец, челядин затих, с опаской поднял голову и посмотрел на Зюзина. А тот спросил: