Здесь же, за гаражами, «Альфа». Человек десять взрослых бойцов. Мокрые от пота, нервничают, возбуждены.
– Да, мы были там, где морг!
– Мы постреляли их немножко. А они заложников берут и ставят в окна с полотенцами!
– Там гранаты кидали!
На нашу камеру никто внимания не обращает. Это большая удача. Снимаем. То ли этим спецназовцам действительно не до нас, то ли из-за того, что мы их же раненых таскали. В общем, не шугают нас. Огромный альфовец, его зовут Палыч, объясняется с подполковником, что завел нас сюда.
– Постой, ты проезжал к моргу?
– Я проходил туда.
Что за морг такой? Прямо буденновский Мамаев курган! Чего они все туда рвутся? Появляются еще раненые спецназовцы. Идут своим ходом. Альфовцы за гаражами облегченно вздыхают. Видать, своих и ждали. Один раненый опускается на асфальт. Его осматривают, не снимая шлема с поднятым стеклянным забралом.
– В шею ранен?
– Вот здесь кольнуло.
– Да, вижу. В шею.
Еще раненый. На брови приклеенный тампон. Рука перебинтована. Сквозь белую марлю проступает кровь. Все группируются вокруг великана-спецназовца.
– Вы откуда?
Раненый, нахмурившись, смотрит в глаза Палычу. Молчит. Не может сосредоточится. Не понимает вопроса.
– Откуда вы пришли?
– От торца. С того торца, который…
– С пищеблока?
– Да!
Опять раненый альфовец. Сколько их?! Несут. Опять лежа на носилках на животе. На правом боку, где незащищенное бронежилетом место, на камуфляже багровеет пятно.
– Володя! Володя! Тебе укол делали?
– Нет-нет! Нормально все!
– Тебя перевязали хоть?
– Нет-нет! Нормально все!
– ИПП наложили, Палыч! Обматывать не стали.
Пьют из пластмассовой канистры. Жадно пьют, как после марш-броска.
– Это минералка, что ли?
– Нет. Обычная.
– Дайте мне воды!
Раненый на носилках задирает голову. Как будто снизу, с земли может дотянуться губами до канистры.
– Нет, тебе нельзя.
Оглядываюсь на первоначальную позицию, там, где снайпер. Батюшки! А все вэвэшники спят как убитые. Меня аж передернуло! Кто привалившись спиной к стене. Кто лежа на асфальте – под головой вместо подушки деревянный ящик из-под цинков. Отрубились! Все, во главе со своим снайпером! Спят на солнце, не обращая внимания на грохот перестрелки!
– Да дайте же мне попить! – Раненый альфовец продолжает остервенело крутить головой. Он по-прежнему лежит на носилках лицом вниз. В своем бронежилете, с кажущейся непропорционально маленькой головой, он похож на большую камуфлированную черепаху.
– На, на! – Пить не дают, льют воду на голову.
На все это глядит проснувшийся вэвэшный снайпер. По-детски приоткрыв рот.
Гаражи – наш бастион. Военный домик мышки-норушки. Здесь постепенно накапливается народ. Еще какие-то журналисты появились. Радийщики. Тычут всем своим микрофоном. Раздражают толпу. То мы одни были короли. Теперь вот нас целая делегация.
Из-за угла появляются трое солдат. Один ковыляет посередине, двое ведут его под руки. За ними толпа штатских. Впереди два изможденных мужика. Один грязный, босиком, в рваных спортивных брюках, голый по пояс. Второй одет, но еле идет. Тащат носилки. Ставят их на асфальт. На них мужчина в распахнутой рубашке.
– Доктора нет?
Позади женщины. Пожилые, в домашних халатах. Мужчине на носилках накрывают лицо смоченным водой носовым платком. Труп.
– Вы откуда?
Женщины тяжело дышат, всхлипывают.
– Заложники.
– А кто там в окнах стоит, простынями машет?
– Да наши же и машут! Смертники! Они уже пошли на все, наших вот так в окна выставили! Стреляют из-за них, а им даже пригибаться не дают, стоят сзади.
– Расстреляли вчера трех летчиков и одного милиционера.
– Две ссыкухи у них. С автоматами. Песни казацкие вчера ходили пели.
Сбежавшим из больницы протягивают банку воды. Они жадно пьют, передавая ее друг другу. Умываются.
Отходим от гаражей подальше, в глубь городка. Там своя суета. Военные сдерживают обезумевших от горя родственников. Солдат и гражданский молодой парень выволакивают под руки из клумбы пожилую седую женщину. Она рыдает и тянет руки в сторону больницы.
– Не надо! Пожалуйста, не надо…
На дороге еще одна женщина. Крашеные рыжие волосы, полная, лет пятидесяти. Она стоит спиной к больнице, расставив ноги и руки в стороны, как на физзарядке.
– Не пущу! Никого туда не пущу!
Ей кричат из массовки:
– Ты, что ли, нас защищать будешь?
– Аааа! Пусть лучше меня убьют! У меня единственный сын там! У меня никого нет больше!
Камеры все снимают. Солдаты стоят рядом, потупив глаза. Ковыряют носками сапог пыль. Женщины вокруг плачут. Мужики как-то неуклюже их успокаивают. Рядом уже полно бронетехники. Бойцы выгружают из БМП гранаты для РПГ‑7.
Ого! Ничего себе! Вот какие у нас дела разворачиваются! Вот какая у нас филигранно-точечная операция по освобождению заложников: бабах из гранатомета – и все свободны!
На перекрестке отрыт окоп для стрельбы с колена. В нем пулеметчик. Кругом рассыпаны гильзы. В кого он отсюда шарашил?
Кукушкин, увидев меня, радуется как ребенок:
– Она как даст! Я думал все! Сразу бутылку водки выпил! Думал, всё!
Кук совершенно трезвый. Рядом сумка с аппаратурой, пустая бутылка из-под «Курантов» и мина. Обычная 82‑миллиметровая мина. Вернее, ее стабилизатор, торчащий из земли. Откуда она прилетела, кто ее сюда нацелил? Басаев? Мочил из миномета очередями, прям от бедра? Ну конечно же наши… А рядом, между прочим, склад боеприпасов. В подъезде. Вот это был бы сюрприз. Хорошо, мина не взорвалась.
Кук на взводе, можно сказать, на пике оптимизма:
– Как там Вадик? Нормально? Слушай, постой здесь, я пойду туалет поищу! Вот шашлыки… И чего ты их сам не ел…
От детского садика больница видна хорошо. Крыша горит. Шифер громко щелкает. Второй этаж кирпичного корпуса зияет черными выгоревшими оконными проемами. В других окнах – женщины со скомканными простынями в руках. Машут, как будто полощут их в невидимой воздушной реке.
Стрельба прекращается. Больница блокирована. Отходим в город. В центре – пустота. У здания администрации синий старенький ПАЗик. И жигуль-«копейка». Обе машины без стекол. Рядом горят дома. Пожарные расчеты неторопливо волокут свои кишки. Заливают рвущееся из окон пламя. Все шипит, шкворчит, как яичница на сковородке. Дальше в палисаднике черная «Волга». Врезалась в дерево. В лобовом стекле прям напротив водителя – пулевое отверстие в паутинках трещин. Рядом еще один «жигуленок». Сожжен полностью. Дальше дом с вываленной наружу стеной. Табличка: «Атаманское правление. Святокрестовский казачий круг». Тут же медицинский УАЗик на спущенных колесах.
В сторону больницы вышагивает делегация. Ох ты! Ерин, министр внутренних дел. Светло-серый костюм, белые летние туфли. Руки за спину, чуть сгорблен. По бокам охранники в штатском. Ему как-то нерешительно перекрывает путь альфовец. Автомат стволом вверх. Перетянутый розовым жгутом магазин.
– Небезопасно здесь!
Ерин, не обращая внимания, продолжает идти. Альфовец пропускает. Сам идет сбоку. Группу берут в кольцо другие альфовцы. Идут, выставив стволы в разные стороны. Чуть позади – Анатолий Васильевич Квашнин. Летный камуфляжный комбинезон, кепи козырьком на нос, руки в карманах брюк.
У клуба милицейская «буханка». В ней борцы за справедливость – пара юношей, грузный мужчина и сам Сергей Адамович Ковалев. Известный правозащитник. Рядом с машиной старый дед. Кричит в салон:
– Вы продажные! Вы нас все продали, гады проклятые!
Сергей Адамович отворачивается. Делает вид, что кричат не ему.
Журналисты сдаивают информацию. Косматый правозащитник в очках рассказывает:
– Я представитель «Мемориала» Орлов. Мы готовы предоставить себя в качестве заложников. Вчера об этом была договоренность с Басаевым.
Ага, как же! Разве Басаев не понимает, что уж по этим-то в России не особенно заплачут, если что.
– А вы там были?
– Да, целый день вчера мы там были. Много раз с ним беседовали.
– Какое впечатление он производит?
– Очень спокоен.
Окружающие нервно смеются. Какая-то молодая журналистка объясняет кому-то в объектив. Видимо, говорит про Басаева.
– Главное, он хочет, чтоб с ним ехала группа журналистов. Если они не поедут, он тоже не поедет.
Ааа! Значит, вот ты какой, «железный Шамиль»! Трясешься за свою шкуренку! Хорошо, значит напугали мы тебя.
Через минуту прямо на пыльной дороге начинают формировать группу прикрытия из журналистов. Начальник пресс-службы МВД Владимир Ворожцов зачитывает фамилии.
– Яков!
– Я.
– Кузнецов!
– Здесь я…
Оглядываюсь и – о боже! – в группе отобранных стоит Кук. В армейских портках, в пятнистой майке. Да Басаев как только узнает, что он из моей команды, тут же его на куски порежет! Еще в первый день бандиты потребовали к себе прессу. Едва репортеры стали входить в больницу, Басаев спросил: «А где Сладков?». Все пожали плечами… «Жаль, – говорит Басаев, – хотелось бы мне с ним увидеться». А я с «Альфой» к нему на свидание шел.
– Эй, Кук, иди сюда! Тебя кто в этот строй поставил?
– Самолетов. Он и сам ехать собирается. Сказал, что я с ним.
– Вот возьму в следующий раз и сам тебя в такое путешествие отправлю. А ну, иди вон под кусты, отдыхай.
Самолетов Леха – мой кореш. Мы еще с Таджикистана вместе работаем. Я у него там стажировался. Леха тоже здесь, правозащитников окучивает, гуманитарные вопросы… Вот сейчас, слегка пошатываясь, тусуется в «группе обреченных». Я машу ему:
– Леша! Кук с тобой не поедет!
– Хорошо. Дай мне камеру, моя не работает.
– Ага! А я на что снимать буду? А ты-то чего без камеры едешь? Статистом?
Самолетов устало машет рукой и отворачивается. Журналисты уходят толпой в больницу. Наверное, они себя ощущают героями. Последним идет репортер «Российской газеты» Рябушев. По кличке Ябушев – он не выговаривает букву «р». Машет нам на прощанье рукой. Тоже… любитель острых ощущений.