В реальность Габриэль вернулся последним, если не считать Гармодия. Он огляделся, чувствуя себя отдохнувшим. Хотел допить вино, но оказалось, что он уже допил его раньше. Огонь догорал, большинство свечей погасло.
Гармодий закряхтел:
– Я слишком стар для всего этого. Спокойной ночи.
– Где ты спишь?
– Здесь, в кресле, – Гармодий потянулся, – но даже для этого тела оно не слишком удобное.
– Можешь спать в моей комнате, – решил Габриэль. – Пошли, старик. Три лестничных пролета – и тебя ждет перина.
– Веди.
Поднимаясь по лестнице, старик почти не стонал. Габриэль уступил ему свою походную кровать – постелей в замке не было, или они достались другим гостям.
Тоби не проснулся, когда они затопали рядом. Он выглядел совсем измученным, и Габриэль не стал его будить. Нашел кожаный чехол, где хранилось вино, и обнаружил, что обе бутылки пусты.
– Черт.
Гармодий, самый могущественный магистр Новой Земли, уже храпел.
Габриэль посмотрел на него. Ставни были открыты, и лунный свет падал на вытянутую руку. Ночь была прохладная. Габриэль вытащил из кучи одежды, сваленной на стуле, свой красный плащ и прикрыл им старика. От плаща пахло дымом. Запах этот навевал воспоминания.
Габриэль улыбнулся. Вышел из спальни – в соседней комнатке спала Нелл, ее обнимал какой-то парень. Габриэль задумчиво покивал, нашел флягу и вынул из нее пробку. Во фляге оказалась вода. Он ее выпил.
Хотелось ему другого, и он вышел в коридор с кубком в руке.
Открылась дверь в покои королевы. Появилась Бланш со свечой.
Тысячи мыслей пронеслись в голове у Габриэля. Когда она повернулась, оба вздрогнули.
– Прошу прощения, – сказал он, не представляя, за что извиняется.
– Я могу чем-то помочь? – спросила она после паузы. – Младенец спит. Ее милость тоже.
Габриэль помахал кубком. «Черт возьми, я же капитан. Что мне мешает бродить по коридорам посреди ночи?» Но она, кажется, укоряла его за то, что он оказался здесь в такое время.
– Искал вино.
Гармодий особенно громко всхрапнул, и этот звук отдался эхом в каменных стенах.
– По-моему, он сейчас задохнется, – хихикнула она.
Они смотрели друг другу в глаза. Это продолжалось слишком долго.
– Я… – начал он, чувствуя, что выглядит как дурак.
– У меня есть вино, – хрипло сказала она, – в комнате.
Она не отводила глаз.
Он протянул руку. Она приняла ее.
– Я хочу посмотреть на вашего грифона, – прошептала она.
Он засмеялся. Она не поняла, в чем дело. Но он подвел ее к двери и достал ключ из мягкой стали.
– Он будет кричать? – Она вдруг испугалась. Она предложила ему вина и напросилась смотреть на чудовище.
– Вряд ли. Разве что когда мы уйдем. Я пойду первым.
Он отпер дверь, и она с удивлением поняла, что красивый когда-то зал нынче лишен крыши и открыт ночному ветру. Над головой сияли звезды. В зале стояли два кресла, по полу тянулась тяжелая железная цепь, и…
Она увидела чудовище.
Габриэль двинулся вперед, что-то бормоча. Монстр был огромен. Казалось, он заполнял весь зал – а размерами зал мог сравниться с домом, в котором Бланш выросла и жила с матерью. Грифон положил голову на пол.
И перекатился на спину, как огромная кошка.
– Иди сюда, – сказал сэр Габриэль.
Она наконец-то выдохнула и сделала шаг. А потом, почти не думая, подошла прямо к твари. Вытянула руку, дотронулась.
– Он еще сильно вырастет?
– Еще раза в два, да, малыш? Через месяц-другой на нем уже можно будет ездить.
На голове у грифона росли перья, огромный хищный клюв загибался вниз, как скимитар или рог. Клюв был острый, а черные глаза казались бездонными. Перья на крыльях тянулись ровными бесконечными рядами: зеленые, черные, белые, золотые – по-настоящему золотые, как будто все ювелиры в мире объединились, чтобы их создать. Но сразу за мощными мышцами, приводившими крылья в движение, виднелась линия, где маленькие, искривленные перья переходили в шерсть. За этой линией шкура грифона напоминала лошадиную или коровью, но вот когти были совсем не коровьи.
Тварь не казалась нескладной и уродливой, но почему-то была странно красива. Как покрытый шрамами кот или любимые старые туфли. Бланш почесала живот там, где сходились шерсть и перья, и грифон издал звук, напоминающий то ли мурлыканье, то ли скрип.
– Ты ему понравилась, – заметил Габриэль.
Но грифон не только мурлыкал. Бланш редко сталкивалась с воздействием эфира. Точнее, никогда. И сейчас она впервые почувствовала что-то незримое.
Сэр Габриэль шлепнул тварь по клюву.
– Не надо, – сказал он.
И тут Бланш внезапно ощутила ужасающую, чудесную волну любви.
У нее в голове голос Габриэля произнес:
– Хватит.
Одно мгновение она видела его, в красном дублете и шоссах, на паркетном полу какого-то собора в окружении статуй и чисел. На пьедестале за ним стояла красивая женщина, одетая как статуи в церкви.
– Я сам умею ухаживать, – сказал голос в ее голове, – хватит, Ариосто!
Огромная тварь подняла голову и посмотрела прямо в глаза Бланш. Шершавый язык прошелся по ее лицу. Она засмеялась, хотя ее трясло, и вдруг представила себе сэра Габриэля в самом непристойном виде и по-' краснела.
Она попыталась отвернуться и коснулась Габриэля плечом. Он накрыл ее губы своими. Ей казалось, что ее телом управляет кто-то другой, но она прижалась к Габриэлю. Она никогда не делала так с парнями. Она чувствовала себя распутницей, но ей это нравилось.
Грифон смотрел на них, не мигая. Габриэль оторвался от нее, поцеловал в шею, а потом рука его напряглась, и он осторожно потянул Бланш к дверям. Грифон издал звук, очень похожий на вздох.
Бланш обернулась, а Габриэль осторожно, но твердо удержал ее.
Закрыл за ними дверь. Отвернулся, запер.
– Если ты меня целуешь, – хрипло сказал он, – я хотел бы, чтобы ты делала это по своей воле. Ариосто – создание Диких.
Бланш поняла, что тяжело дышит, что вся горит, а руки трясутся. Она слишком хорошо сознавала, что дверь покоев королевы совсем рядом. Что они, по сути, на публике.
Она повернулась к своей двери, ясно понимая, чего на самом деле хочет.
И не умея этого показать.
– Он красивый, – заметила она.
Габриэль последовал за ней, держась на шаг позади.
– Пойдем, – просто сказала она. Она не могла представить слов, которые выразили бы ее мысли и чувства. Поэтому она открыла дверь.
Они прошли в низкую, окованную железом дубовую дверь, и Бланш тщательно ее закрыла. Поставила маленькую свечу, которую держала в руке, в походный подсвечник на низком шкафчике. Время текло очень медленно. Каждое ее движение казалось очень важным. Очень изящным. Очень красивым. Она поднялась на цыпочки, потянулась за чем-то.
«Надо было идти спать», – подумал он. Потом пришла еще тысяча мыслей.
Бланш вынула у него из руки мятый серебряный кубок и налила вина. Положила что-то себе в рот. Посмотрела на Габриэля и отпила глоток. Очень большой глоток. Очень смело. А потом отдала ему кубок и обхватила его руку своими.
– Если… – Голос у нее дрожал. – Если ты сделаешь мне ребенка, поклянись, что примешь его как своего.
– Бланш…
– Поклянись. Или бери свое вино и уходи. – Ее всю трясло.
– Бланш…
– Не смей со мной играть.
Он взял вино и сделал глоток, не отрывая от нее глаз. Нахмурился. Поцеловал ее. Это было легко – они как будто слились и стали одним. Надолго. Он почти пролил остаток вина.
А потом она твердо уперлась рукой ему в грудь. Она была сильная.
– Поклянись. Можешь не делать вид, что на мне женишься. Только пообещай, что ты не поступишь со мной так, как какой-то благородный ублюдок поступил с моей матерью.
Габриэль сел на сундук. В его разуме бродили тысячи мыслей. Половина их была об Амиции. А вторая половина разума была очарована.
– Я не то чтобы не стану клясться, – сказал он, – но если я поклянусь, то не смогу смотреть на себя в зеркало.
У Бланш перехватило дыхание.
– Я знаю, что ты женишься на королеве, – вдруг сказала она, – я знаю, кто я и кто ты.
Габриэль не удержался. Расхохотался.
– Нет, – сказал он. – Я могу представить себе много исходов, но этой цифры просто нет на костях. – Он улыбнулся ей. – Я, кстати, такой же бастард, как и ты.
Она наклонилась, как будто хотела внимательнее рассмотреть его.
– Правда?
Он встал. Он сдался ей. Ощущению ее тела, ее запаху, ее грязным волосам, вкусу ее губ и гвоздики, которую она только что жевала, – и тому, о чем говорил этот поступок.
– Государственный секрет, – прошептал он.
Она облизала губы:
– Я знаю, кто твои родители.
Он застыл. Она почувствовала, как напряглось его тело. Он сделал шаг к двери, но мир вокруг как будто стал эфиром. Он собирался сделать шаг, а вместо этого обнял Бланш. Он чувствовал ее тепло. Не думая, он стащил покрывало с ее волос, положил ладонь на затылок. Платье ее шнуровалось сбоку и сидело туго, как перчатка, но он все же нащупал голую кожу там, где шея переходит в плечо.
– Поклянись, черт возьми, – она оттолкнула его так сильно, что он упал на сундук, – или уходи.
– Больно, – сообщил он, и ему действительно было больно. – Клянусь на своем мече, что любой ребенок, которого мы сделаем, будет воспитан как мой. – У него перехватило дыхание. – И больше не делай мне больно.
Она рассмеялась.
Свеча погасла. В последнее мгновение она осветила Бланш, которая смеялась над его болью, а затем наступила темнота. Луна висела по другую сторону башни, а окно было закрыто ставнями. Что-то зашуршало.
– Кажется, я должен кое-что тебе сказать… – произнес он в темноту.
– Заткнись, – ответила она совсем близко.
Он нашел губами ее губы.
Потом она сказала:
– Сбоку. Я уже развязала шнуровку.
Он наконец-то дотронулся до ее голого тела.