– Что такое? – повторил Гэвин. – Ты как будто лучшего друга потерял… это же неправда? Ребенок жив…
В глазах Габриэля стояли слезы, которых он не скрывал.
– Господи, ты меня пугаешь. В чем дело? – настаивал Гэвин.
Габриэль вдруг рухнул, как марионетка с перерезанными нитками, и задрожал.
– Нет, – тихо сказал он и заплакал.
Это зрелище показалось Гэвину страшнее встречи с хейстенохом или ви- верной. Ему хотелось убежать в темноту, и он сказал себе, что брата лучше оставить одного. Но потом он подумал, что ему еще долго придется заглаживать вину за то, что был плохим братом, и наконец заставил себя подойти к Габриэлю – примерно так же он заставлял себя бросаться в схватку. Это было нелегко.
Габриэль обнял брата.
– Они все мертвы, – четко проговорил он и снова разрыдался.
Наконец, разозлившись, Габриэль вывернулся из объятий:
– Черт возьми, как меня все это достало!
– Быть человеком? – спросил Гэвин. – Кто мертв-то?
– Матушка. Отец. Тикондага. Все мертвы. – Он едва не завыл. Потом опять заплакал.
Гэвин непонимающе посмотрел на него:
– Прости, что уточняю, но ты уверен?
– Я уверен. – Он помолчал. – Господи…
Он больше не мог говорить, просто открывал и закрывал рот.
Гэвин поморщился. У него никак не получалось поверить. Их мать была стихией, а стихии не умирают.
– Я их убил, – шептал Габриэль, – черт возьми… я… все сделал неправильно.
Гэвин испугался, что брат говорит правду, но сам как будто отгородился от этого ужаса. Просто решительно отмел в сторону мысли о том, что родители и братья мертвы.
– Как, ради всего святого, ты мог их убить?
Слезы в глазах Габриэля зловеще мерцали во тьме. Глаза были красными.
– Гордыня. Шип сильнее… сильнее, чем думала мать, и сильнее, чем думал я.
Он помолчал, вздохнул и снова всхлипнул.
– Это разве твоя вина? – спросил Гэвин. – Даже для тебя такая самоуверенность слишком, братик.
Габриэль не улыбнулся, ничего такого, но что-то в его глазах сказало Гэвину, что он попал в цель.
– Откуда тебе знать, что они мертвы? – разумно спросил Гэвин.
Габриэль закашлялся и вытер нос шерстяным рукавом гамбезона. Прочистил горло.
– Нравится мне это или нет, но я всегда мог сказать, чем занимается матушка… в какой-то мере. Если она не пряталась. – Он хихикнул, вспомнив что-то, и сел на скамеечку, которой пользовались доярки. – Черт, я все испортил. – Он уронил голову в ладони.
Гэвин начал понимать, что его родители действительно мертвы. Он волновался за брата и хотел помочь ему – человеку, почти – или вовсе никогда – не нуждавшемуся в помощи. Но мир вокруг начал расплываться…
– И отец тоже?
Габриэль поднял голову. Веки у него распухли, и Гэвин вдруг вспомнил, когда Габриэль плакал в прошлый раз. Когда Анеас и Агрейн устроили засаду и избили его до полусмерти. Очень давно.
Тогда он ругался сквозь слезы. А теперь только покачал головой:
– Не знаю… – Он посмотрел Гэвину в глаза. – Черт, ты же не видишь эфир. Ты не понимаешь, как это… больше всего похоже на сон. Там все неясно, пока ты сам не прояснишь… а если ты потянешься к чему-то своей волей, то можешь изменить это… – Он сделал паузу. – Merde[13].
Габриэль приходил в себя. Гэвин понимал, что дело сдвинулось с мертвой точки. И тут осознание обрушилось на него самого. Он любил отца, сильного, умного человека, который…
Гэвин рухнул на колени, как будто его ударили. Габриэль обнял его.
– Бывает, что и не везет, – прошептал он куда-то в волосы брату. И снова заплакал.
– Черт возьми, – буркнул Гэвин, пытаясь взять себя в руки. У него не вышло.
Теперь плакали оба.
По неясной причине Нелл вдруг вспомнила, что она женщина, а не только юный паж. Точнее, причина была – рядом оказался ребенок.
У него были здоровые легкие, он твердо решил выжить на этой земле и сообщал об этом всем вокруг. Крупные сильные мужчины боялись его плача.
Маленькие сильные женщины – нет. Поэтому Нелл вместе с Маленькой Мулен, пажом сэра Бертрана, и другими женщинами возилась с младенцем, а самые сильные и трудолюбивые мужчины – например, Тоби и Робин – жались по углам, выдумывали дикие оправдания и яростно полировали доспехи. Плохиш Том отправился расставлять караулы.
Бланш командовала женщинами. Она как будто знала о младенцах куда больше остальных, а опытных матерей среди них не было. На самом деле у Бланш оказался тот же дар, что у капитана. Через несколько часов Нелл заподозрила, что Бланш понимает в детях немногим больше ее самой, но зато ей хватало уверенности в себе.
Когда колокола приходской церкви пробили двенадцать, младенец заснул – как будто погасили свечу. Люди в амбаре обменялись несколькими словами, повздыхали и тоже легли спать.
Когда пробило час, Бланш закончила прибирать родильную комнату и благодарно улыбнулась Нелл, которая оставалась с ней после того, как все легли. Монахиня – все говорили, что она монахиня, хотя одета она была по- светски, – сидела рядом с королевой, но не говорила и не двигалась. Она походила на статую Пресвятой Девы, и Бланш каким-то образом чувствовала, что она охраняет королеву, или младенца, или обоих.
Но для обычной работы она совсем не годилась, а вокруг все было залито кровью, слизью и густой черной жижей, извергнутой младенцем. Ничего настолько же отвратительного Бланш не видела за пять лет работы прачкой во дворце.
Она сгребла все грязные тряпки в один мерзкий ком и увязала в мешковину. С грустью признала, что ее собственное платье, которое и в начале дня было серым, бесформенным и нищенским, – теперь осталось только выбросить. Бланш всегда гордилась своей опрятностью и чистотой, и собственный вид ее немного удивил.
Нелл, которая казалась разумной и доброй девицей, хотя и одевалась по- мужски, засыпала всякий раз, когда останавливалась.
– Иди спать, – велела Бланш тем же голосом, каким командовала в прачечной. – Ты настоящая героиня.
– Ты и половины не знаешь, – ухмыльнулась Нелл, – я еще и сражалась сегодня.
Бланш не видела, как ее ранили, но на левом предплечье у Нелл был гадкий порез, а на правой лодыжке – еще один, уже затянувшийся, но окруженный черным синяком.
– Рукоятью пришлось, – сказала она.
Бланш вздохнула и оторвала последний чистый лоскут от собственной рубахи, которую надела под нищенское платье. Рубахи было жаль, но Нелл стала ей кем-то вроде подруги в этом приюте для умалишенных. Именно Нелл, умная и прилежная, кипятила воду в огромном котле, подкармливая огонь веточками, которые приносили виновато глядящие молодые парни. Один долговязый все улыбался Нелл, несмотря на царившую вокруг неразбериху.
Бланш зачерпнула кипятку, сделала горячую припарку, как учила мать, и принялась очищать рану.
– Господи, детка, у тебя тут все распухло и покраснело, – Бланш сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться, – придется зашивать.
– А ты умеешь? – спросила Нелл.
– Ну, я видала, как это делается, – нахмурилась Бланш, – да и вообще, я хорошая швея, другой такой не найти.
– Прокипяти нитку и обожги иголку, – посоветовала Нелл, – в Морее так делают.
Три минуты спустя все было готово. Нелл смотрела на аккуратные ровные стежки с уважением.
Бланш тоже была довольна:
– Я раньше никогда людей не зашивала. День такой сегодня. А тот парень – твой муж, что ли?
– Любовник, – рассмеялась Нелл. – Я хочу быть рыцарем, как Изюминка, а не детей рожать.
Бланш чуть не подавилась. Наверное, ее удивление было заметно со стороны.
– У нас в войске каждый делает, что хочет, если никому не мешает при этом, – пояснила Нелл. – Со мной никогда раньше так не обращались. Как будто я мужчина.
– Я вовсе не хочу, чтобы со мной обращались как с мужчиной, – хихикнула Бланш, несмотря на усталость.
Нелл тоже хихикнула:
– Да не в этом смысле, дурочка, – она, наверное, сейчас вспомнила Дубовую Скамью, – если тебе самой такого не нужно. Капитану важно только как ты работаешь и как дерешься. Больше правил нету.
– Больше правил нет, – поправила Бланш и улыбнулась. – Извини, моя мамка всегда очень строго к словам относилась. А женщин у вас в войске нет? Только не обижайся…
– Есть. Ты видела Сью?
– Такая темноволосая, которая простыни принесла?
– Она не могла остаться, потому что отвечает за размещение людей. Как офицер. Ее мать Мэг – главная женщина в войске. Тоже волшебница. И главная швея. Мэг вообще все умеет. И все песни на свете знает.
Нелл посмотрела на свою руку, которую Бланш протирала горячей влажной тряпкой.
Бланш взяла полосу чистой и сухой ткани, критически ее осмотрела, отложила и стала мыть руки.
– А у тебя парень есть? – спросила Нелл.
– Нет, – призналась Бланш.
– Нет парня? – ужаснулась Нелл.
Бланш улыбнулась:
– Я не такая уж хорошая, как делаю вид. Моя мать так говорит и фыркает при этом. У меня были парни. Но во дворце нельзя ничего позволять, кроме кокетства, а на улице… – Она поджала губы. – Всякие подмастерья за мной увиваются. Но я еще не готова.
Она засмеялась и быстро забинтовала руку Нелл – пожалуй, слишком туго.
– Где ты будешь спать? – спросила Нелл.
– Тут, на полу.
Бланш замочила грязные тряпки в хорошей чистой горячей воде, как какая-нибудь младшая прачка.
Нелл покачала головой:
– У нас есть соломенные тюки, одеяла и все, что положено…
Бланш рассмеялась при мысли, что кому-то одеяло и соломенный тюфяк – это «все, что положено».
– Пошли спать в мое копье. Я тебе все покажу. А утром Сью тебя куда- нибудь пристроит.
– Я королевская прачка, – сказала Бланш, – не нужно меня никуда пристраивать.
Нелл собиралась сказать что-то еще, но тут к ним заглянул Диккон. Бланш поражало, как непочтительно все эти люди относятся к королеве. Но при виде Диккона ее новая подруга просияла.
– Беги, поговори с дружком, – сказала Бланш самым взрослым голосом, на какой была способна, – я тут достираю все и развешу. А потом покажешь, где мне спать, хорошо, милая?