— Где же люди? Эге-ей, джигиты, ищите погорельцев, рассыпайтесь по переулкам!
У шахты в грудах ярко-желтой глины лежали, как бревна, трупы. Спешившись, Кулсубай, онемевший от горя, оглядел убитых, замученных. Петр Сумароков. И Сергей Гнедков. И подросток Миша Савельев. И сакмаевский парень Сутагар Салимов. И Наталья Лапенкова. Будто в траурном карауле замерли в седлах джигиты.
Вдруг Кулсубай наткнулся на труп пронзенной штыками жены. Окоченевшими руками Сара прижимала к груди мертвого сына. Опустившись на колени, Кулсубай прильнул губами к заледеневшему лбу жены.
— Прости, Сара! Не успел спасти! Опоздал!.. Прости, родная!
Если бы командир зарыдал или проклинал убийц, то джигитам не было б так страшно. Однако по обуглившемуся лицу Кулсубая не скатилась слеза. Кровь брызнула из закушенной под усами губы. В глазах то вспыхивали, то гасли огоньки, словно отблески пожара.
Мулла Мазгар благостно провозглашал поминальную молитву, но Кулсубай не помянул с ним аллаха.
14
А дутовскис казаки тем временем прискакали в Сакмаево, привязали лошадей к изгороди мечети, пошли к старосте за кумысом и провизией. Тотчас из избы в избу поползли слухи, что казакам приказано сжечь Сакмаево, а жителей перестрелять и изрубить саблями.
Хажисултана дома не было, жены его всполошились, позабыли о вражде, со слезами жались друг к другу, толковали, куда спрятать от казаков шубы, платья, золотые кольца и серьги.
Бибисара не суетилась, не плакала, сидела у печки, погрузившись в размышления. Пыталась разобраться в смысле событий… Для чего втихомолку от соседей приходила к ней Гульямал? Вызвала на огород поздним вечером, расспрашивала, где Хажисултан, часто ли бывают у него в гостях белые офицеры… Просила присматривать за Сайдеямал и в беде помочь ей, пока не вернется Хисматулла. И обещала Гульямал наведаться через день-два, но вот не пришла. А Хисматулла, по ее словам, скрывается на хуторе Федулки.
На улице раздались грубые крики, и Бибисара не совладала с бабьим любопытством, надела поверх пестрого платья елян, вышла за ворота.
Конные казаки вели к мечети спотыкающуюся, растрепанную Сайдеямал, подталкивали ее боками лошадей, замахивались для острастки плетками.
— Куда сына спрятала, проклятая? Говори, иначе худо будет!..
Выслуживаясь, Мухаррам, как верный пес, семенил рядом, то угрожая старухе, то слезно ее уговаривая:
— Скажи, ради аллаха, где прячется Хисматулла?
Сайдеямал даже не оглядывалась на него, шла частыми, неровными шажками, не поднимая бесцветных, как пепел, глаз.
— Что ты делаешь, безумная бисэ? — не отставал Мухаррам. — Ты же знаешь, где преступник Хисматулла! Скажи!.. Себя не жалеешь — нас пожалей! Сожгут казаки деревню.
Длинноногий, поджарый офицер остановил казаков, отстранил льнувшего к его плечу Мухаррама, спросил отрывисто:
— Где сын?
Старуха не ответила. Офицер цепко схватил ее за ворот платья, встряхнул, и Сайдеямал пошатнулась, но устояла.
— Признавайся, безумная! Их высокоблагородие строг, но справедлив, — взмолился Мухаррам.
Сайдеямал молчала.
Взбешенный офицер сорвал с ее головы цветной кашемировый платок, швырнул в пыль, принялся яростно топтать сапогами. Седые волосы Сайдеямал упали на искаженное горем и стыдом морщинистое лицо.
Не вынесшая поругания старухи, Бибисара завопила истошным голосом:
— Изверг! Палач!
И в этот миг офицер с размаху ударил Сайдеямал по шее кулаком, и старуха рухнула в колею дороги.
— Ты убьешь ее, зверь!
Офицер без удивления обернулся, кивнул казакам, и те с улюлюканьем, со свистом помчались к воротам. Спасительная сила жизни подтолкнула Бибисару, и она вбежала во двор, захлопнула на засов калитку, спустила с цепи собаку. На крыльце, в доме метались с визгом, с рыданиями старшие жены. Казаки ломились в ворота, грозили сжечь дом.
Выведя из каменной конюшни высокого холеного жеребца, вскормленного очищенным овсом и караваями хлеба, Бибисара ловко, со сноровкой джигита, подобрав подол платья, взобралась на него, пригнулась.
— Выручай, серенький! Помнишь, как потчевала тебя круто посоленными горбушками хлеба?
— Ай, сбежала! Вот баба-шайтан!.. Держи-ии!..
Казаки, встав на седла, облокотившись на забор, осыпали беглянку руганью, но не стреляли — боялись, что убьют тысячерублевого жеребца. Бибисару они бы не пожалели. По проулку к реке Кэжэн понеслись в погоню всадники, но жеребец легко перескочил через изгородь и, будто понимая, что от него ждет Бибисара, стремительно полетел к лесу. Крепко вцепившись в гриву невзнузданного, неоседланного коня, сжимая крутые бока его сильными ногами, Бибисара зажмурилась от страха. Смелость уже иссякла, она всхлипывала, то просила аллаха сжалиться и укрыть ее в неприступном убежище, то ласково бормотала:
— Серенький, быстрее, быстрее!.. Догонят!
Но дутовцы не догнали. Жеребец трижды пересек извилистую Кэжэн и ворвался в березняк. Постепенно затихли топот казачьих коней позади, крики, ругань, свист преследователей. Мшистая почва беззвучно пружинила под копытами жеребца. Погружаясь в тишину, как в сон, Бибисара чувствовала безмерную усталость. Конь остановился, повернул к ней голову, словно сам был доволен своей удалью и ждал от всадницы благодарности. И Бибисара нежно погладила лоснящуюся от пота кожу, сползла с коня, шагнула одеревенелыми ногами и повалилась на траву. Жеребец фыркал, ходил кругами по поляне, щипал мураву и то и дело ободряюще посматривал на Бибисару: не бойся, мол… Но именно теперь Бибисара и забоялась. Вечерело, лиловые тяжелые тени ползли по полянке, вот-вот низкое солнце скроется за горами. На ум пришли сказания о шайтанах, о ведьмах, леших, водяных… Кто защитит в ночном лесу и от нечистой силы, и от дутовцев одинокую Бибисару? Сердце бедняжки бешено заколотилось, она зажимала рукою кривящийся рот, чтобы не заплакать навзрыд. И вдруг жеребец насторожил уши, ударил копытом землю, заржал тревожно, но негромко, предупреждая Бибисару об опасности. «Не волк ли крадется?…» Но за кустами послышался конский топот, злые крики всадников, гулко ударил винтовочный выстрел, лязгнули сабли. Трясущаяся от страха Бибисара полезла под поваленную ураганом сосну, забилась в яму от вывороченного корня. Теперь выстрелы стучали чаще, громче; кони продирались сквозь деревья, хрустя раздавленными сучьями; кто-то крикнул по-башкирски:
— Жеребец Хажисултана! Лови! Кидай аркан! Гляди, чтобы дутовцы не поймали!..
— От дутовцев и следа не осталось, начальник! Мчатся к Сакмаеву не оглядываясь!..
Родная башкирская речь приободрила Бибисару, она, осмелев, вылезла из ямы, всклокоченная, вымазанная землею.
— Баба! — ахнул конный джигит, могучей рукой схватил ее за косу. — Ты чего здесь прячешься?
— Пусти, проклятый! — взвизгнула Бибисара. — Не тронь моего жеребца!
— Ты кто, баба или ведьма? Ой, да она кусается! — И всадник зажал ладонью кровоточащий полумесяц на кисти правой руки. — Рехнулась?!
— А ты двинь ее кулаком по зубам! — добродушно посоветовал подъехавший приятель.
— Пусти-и-и!..
— Чего вы тут завозились? — строго спросил из темноты глубоким командирским баритоном джигит. — Поймали жеребца?
— Поймать-то поймали, начальник, да, оказывается, казачья пуля задела ему переднюю ногу. Хромает!
Бибисара узнала голос Кулсубая, спрашивавшего о жеребце, бросилась к нему, прижалась грудью к его пылающему жаром коню и дала волю слезам.
— Агай, спаси!.. Казаки хотят поджечь аул! Мать Хисматуллы арестовали!.. Меня пытались схватить — ускакала!..
Кулсубай выпрямился в седле, выхватил саблю. Утешать Бибисару некогда…
— Джигиты! — зычно прокричал он. — Спасем сакмаевцев!.. Вперед!.. Смерть за смерть! Кровь за кровь!..
Ему не пришлось торопить джигитов — они видели пепелище поселка, трупы у копра шахты и теперь помчались спасать жителей Сакмаева, беспощадно рубцуя плетками лихих, но усталых скакунов. Вероятно, казаки, преследовавшие Бибисару и напоровшиеся в березняке на всадников Кулсубая, доложили начальству, что к аулу подходит отряд красных партизан. И те перепугались, ибо набаловались безнаказанно расправляться с беспомощными стариками, с женщинами, но рубиться с лавой красных конников остерегались. С трех сторон по сигналу Кулсубая ворвались в Сакмаево его всадники, но дутовцы не приняли боя и обратились в беспорядочное бегство по тракту. Полковник Антонов с офицерами, с ординарцами ускакал в голове казачьей сотни…
— Злодей все равно умрет от моей руки! — поклялся Кулсубай.
И верно, через несколько месяцев джигиты Кулсубая поймали Антонова и расстреляли.
Ротмистр Грязнов убежал в Сибирь, к Колчаку…
Полк Антонова перестал существовать.
15
Бибисара узнала от джигитов, что не только жену Сару, но и маленького сына Кулсубая зверски убили дутовцы. Сказали ей парни, что сам Кулсубай в безмолвном оцепенении вырыл могилу на мусульманском кладбище и бережно опустил запеленатых в саван кровно любимых, — легче б себя живьем закопать, чем прикрыть комьями липкой земли тела жены и первенца!.. Джигиты трижды выстрелили из винтовок в безжалостно-равнодушное небо и этим, как смогли, выразили сочувствие командиру. И Кулсубай трижды выстрелил вверх из пистолета. Прощай, Сара! Прощай, сын!..
Через несколько дней Кулсубай сухо сказал Бибисаре:
— Спасибо, голубушка! Не мы, а ты спасла земляков! Если б кто-либо из кэжэнцев известил нас своевременно о дутовцах, то… — И судорога перехватила его горло. — А теперь поезжай на жеребце домой, сестренка! Хажисултан-бай проведает, что ты одна здесь среди мужчин, и озлится.
— Как же, боюсь я его, старого! — фыркнула Бибисара. — Жить хочу по своей воле! Останусь, агай, в твоем отряде.
Кулсубай так же хмуро отрезал:
— Нельзя!
Бибисара залилась в три ручья, прижалась стылыми губами к руке командира.
— Война идет, глупая ты бисэ! Война-а-а!..
— Ради аллаха прошу, агай, не гони! — опустилась на колени Бибисара. — Я ж на неоседланном жеребце сюда прискакала! А из седла меня ни один казак не выбьет! Мне деваться некуда, агай! Дармоедкой я не буду! Помогу и тебе, командир, и джигитам…