Кулсубай всегда чувствовал себя беспомощным перед плачущей женщиной.
— Будь благоразумной, бисэ!
— Не буду благоразумной! — взвизгнула Бибисара и, вскочив, с воинственным видом шагнула к Кулсубаю. — Чем я хуже Гульямал? Она тоже в отряде!
«Не влюбилась ли она в какого-нибудь нашего джигита?.. Если влюбилась, то с ней не сговоришься!»
— Послушай, мулла, появятся в отряде всякие там бисэ-сэсэ, и начнутся бабьи раздоры, не так ли? — спросил командир Мазгара.
— Лишь бы вела себя скромно, а так пусть остается, — сказал без раздумья Мазгар-мулла.
Ординарцы, столпившиеся вокруг, просияли, зашептались.
«Как увидят красивую бисэ, так обо всем на свете забудут!..»
— Ладно, сестренка, согласен, — сказал Кулсубай. — И вот тебе первое поручение: возвращайся в Сакмаево, разузнай, где Хисматулла. Он мне безотлагательно нужен, Хисматулла.
— А где я вас найду, агай?
— Здесь, в поселке, останутся дозорные, а весь отряд расположится в горах. Дозорные и проводят тебя в наш лагерь.
И, не попрощавшись, — дескать выполняй приказ, — Кулсубай убыстрил шаги, пошел с муллою на пепелище. От старательского поселка, всегда суетой напоминавшего Кулсубаю муравейник, остались кучи золы, обугленных головешек. Опаленные пламенем березы покривились, как бы застыв в судорогах страдания. Внизу, у реки, лежали деревянные желоба и вашгерды, но теперь они никому не нужны и уже покрылись в забытьи пылью. Лишь на противоположном берегу Юргашты, в отрогах горы, были наспех вырыты землянки, и в них ютились чудом спасшиеся от дутовцев люди. Там курились сизые дымки из труб очагов, стучал топор, смеялся беспечно, звонкоголосо ребенок. Кулсубай понимал, что и они, старатели с семьями, здесь жить не останутся, уйдут туда, где есть работа и хлеб. На прииск пришли в поисках счастья… Не разбогатели, но остались живыми — разве это не щедрый подарок судьбы?.. И опять пришел срок уходить на новое место в погоне за счастьем. Эх, до чего жизнь сурова!..
Кулсубай решительно сорвал с плеч погоны, с черной барашковой папахи кокарду, бросил их в пепел.
— Отрекаюсь!.. Дутовцы — враги нашего народа!
16
Жены Хажисултана встретили беглянку с негодованием, осыпали попреками, насмешками. Гульмадина и Шахарбану так и вцепились в бедняжку:
— Где пропадала? Бесстыжая!..
— Вернется отец Шаяхмета[26] из Оренбурга, он тебе задаст пылу-жару, выпорет кнутом, привязывай заранее кору к ребрам и спине.
— Можно ли бисэ скакать на жеребце? Срам!..
— За тебя и нам влетит от отца!
Старшая жена Хуппиниса попыталась вмешаться в свару, навести порядок:
— Уймитесь! Укоротите языки! Если Бибисара верхом на лошадь села, то это не грех — в старину были женщины-воины.
Капризные Гульмадина и Шахарбану ее не послушались, гнули свое:
— Смотрите, как свинья вымазалась! Волосы нечесаные! Кто поверит, что она молодая жена бая?
— Валялась, наверно, с кем-нибудь под кустом! — уколола Шахарбану.
Бибисара сидела на нарах, поджав ноги, и плакала, как провинившаяся девочка.
Раскачивая крутыми, мясистыми бедрами, Гульмадина подкралась к ней:
— Чего расхныкалась? Вспомнила, поди, сына нищего Хакима, того самого вшивого Загита?
— Конечно, чужой парень слаще законного мужа! — подбавила Шахарбану.
Хуппиниса была уязвлена неповиновением младших жен и гневно закричала:
— Хватит! Прекратите! А вы-то что вытворяли в огороде с дутовскими офицерами? Скажу отцу Шаяхмета, он вас обеих постегает плетью!
— Ну и жалуйся! — огрызнулась Гульмадина, но притихла, быстренько ушла из комнаты. За нею поплелась Шахарбану, багровая от злости.
— Чего напрасно слезы лить! Сама виновата! Где пропадала два дня? — Хуппиниса говорила ласково, и Бибисара с благодарностью подняла на нее опухшие глаза. — Иди умойся, причешись, надень платье. Аллах даст, вернется из Оренбурга отец Шаяхмета, а ты чистенькая, вот он и раскиснет!..
Как в воду глядела Хуппиниса — после обеда застучали копыта лошадей и колеса тарантаса за воротами, распахнулась со скрипом калитка, послышался дребезжащий голос Хажисултана:
— Эй, вы, бисэ, почему не встречаете отца своих детей? Или подохли все, толстомясые?
Жены, как ошпаренные кошки, выскочили на крыльцо, бросились к повелителю с радостными возгласами, с заученными улыбочками.
А Бибисара забилась в горнице за занавеску. Что будет, то и будет, а хуже не будет… И что за проклятая доля женщины-мусульманки! Выдают замуж по сговору за нелюбимого, но богатого. Правильно в народе говорят, что старый муж заманивает в объятья калачом, а молодой — кнутом… Четвертой женою ветхому старцу подкладывают шестнадцатилетнюю девочку, наивную, доверчивую. А молодой джигит, желанный, единственно дорогой на свете, отвергнут, унижен. Где же божья справедливость, где благоволение аллаха?.. Дом Хажи-султана сущий ад. «Этой ночью со стариком все равно не лягу!» — решила Бибисара, но тотчас перепугалась. Учили ее в детстве, что за спиною каждого человека всегда стоят незримо два ангела и один записывает на скрижалях его добрые поступки, а другой — грехи. Не страшное ли это прегрешение — оттолкнуть мужа, пусть нелюбимого, пусть старого, но законного, с которым Бибисару соединил никах? Гореть ей за такое нарушение священного договора — никаха — в вечном огне и никогда не выбраться из ада.
Бибисара заторопилась, прошептала молитву:
— Астагафирулла, туэбэ, тагаллэмин колдоззамин… Ай, ходай, спаси меня! Не лишай благословения!.. Грешна, ох и грешна!.. Но как же мне поступить, если жить не могу с ненавистным мужем?
В горницу вошла Хуппиниса с подарками в руках, свалила их грудой на нары.
— Ты чего прячешься, глупая? Заступаюсь я за тебя, и напрасно!.. Сама лезешь в беду, бессовестная! Убирайся отсюда в чулан!
Хажисултан неспешно, с достоинством, вошел в покои, сопровождаемый Гильманом-муллою, сыновьями Затманом, Шахагали и Шаяхметом и незнакомым башкирским джигитом в парадном мундире Оренбургского казачьего войска.
— Мать, где моя голубка? — спросил старшую жену хозяин, мигом заметивший непорядок. — Не заболела ли, спаси аллах?
— Да, прихворнула, — соврала Хуппиниса. — Велишь, отец, позвать ее сюда?
— Пока не надо, скажу… Проходите, достопочтенные гости, садитесь, милости прошу!
На нарах красной горницы расстелили палас, по нему разбросали подушки. Хуппиниса быстро принесла кумыс в деревянной чаше, разлила по бокалам, с поклоном поднесла мужу и гостям.
— Отец, я наварила полный казан мяса. Принести?
— Обожди. Скажу… — распорядился Хажисултан, вытер полотенцем побелевшие от кумыса усы, подтянул под себя ноги в мягких сапожках, облокотился на подушку и сказал вполголоса: — Йамагат!..[27] В старину учили, что щука и после смерти кусается. Большевиков мы прогнали, а проклятый ублюдок Хисматулла все кусается, ой кусается! И Кулсубая сбил с праведного пути он, Хисматулла! Никому верить нельзя. А наше башкирское правительство бестолковое. Понять не могу, на что они надеются, наши правители. Ругали мы еще недавно царя Николая, а ведь он умел держать народ в ежовых рукавицах! И со смутьянами расправлялся свирепо… Я послал сына Шаяхмета к генералу Дутову с мольбою разрешить мне иметь собственный отряд всадников для охраны порядка… ну, и благосостояния, имущества, табунов. Его высокопревосходительство, слава аллаху, внял моей просьбе.
— На черта нам нужен свой отряд? Есть же башкирское войско! — удивился Затман.
Хажисултан не терпел непочтительности сыновей и погрозил Затману веснушчатым волосатым кулаком.
— Для тебя же стараюсь!.. — И приказал зычно: — Мать, неси мясо!
Хуппиниса внесла, поставила на ковер казан с пряно пахнущим, сочным, только что с пылу с жару, мясом и удалилась на женскую половину дома: Бибисара ее тревожила… Как она и ждала, туда уже прокрались Шахарбану и Гульмадина, донимали упреками младшую жену.
— Что вы ее мучаете? — рассердилась Хуппиниса. — Вот уйдут гости, скажу отцу, он вам задаст!
— Ты сначала узнай, сплетница, что задумала эта бесноватая! — огрызнулась Гульмадина. — Она же удрать из дома хотела!.. Если б мы ее не остановили, так и скрылась бы! Вот и представь, что с тобою сделал бы отец!
— Тш-шш! — зашипела Хуппиниса, оглянувшись на открытую дверь. — Убирайтесь на кухню! — И когда жены ушли, подсела к Бибисаре, ласково пожурила: — Не дури, глупенькая, тебе же горе достанется! Покорись судьбе! Все мы, бабы, подневольные!.. Чего тебе неймется? Сыта, обута, одета. По нынешним-то временам…
Бибисара разоткровенничалась со старшей женою Хажисултана, как с матерью:
— Хоть в бедности, да в счастье пожить бы! Все опостылело мне, мать!
— Ладно, ладно, не плачь, отец услышит — озлится!
— Э, пусть слышит, пусть! Не страшусь! Пусть изобьет, искалечит!.. Он чудовище, а не человек! Натерпелась! От его прикосновения меня всю корчит! А Сайдеямал как он мучил…
— Ты Сайдеямал-эней не трогай, — попросила Хуппиниса.
— Все же говорят, что он ее опозорил!
— Клевета, не повторяй злые слова! Людям и солнышко не угодит. Всякое по избам болтают! — покривила душой Хуппиниса, стараясь не запятнать честь мужа и главы рода.
В дверь просунулась голова Шаяхмета, раскрасневшегося от кумыса.
— Эсэй, отец зовет!..
Хуппиниса быстро вышла.
«Все равно с Хажисултаном на перину не лягу!» — клялась Бибисара, то всхлипывая, то посылая проклятия судьбе… Она вспомнила последнее свидание с Загитом. И-и-и, джигит, был бы ты посмелее, и Бибисара не оттолкнула б тебя, любимый!.. Слабо улыбнувшись сквозь слезы, погружаясь в блаженные мечты, Бибисара охватила свои плечи перекрещенными руками.
17
Башкирское правительство доверяло Кулсубаю, надеялось, что он, уважаемый старателями, возобновит добычу золота на приисках. Однако пришли злые вести, что Кулсубай разгромил отряд полковника Антонова и отказался выполнять указы-фарманы башкирского правительства, дружившего с дутовцами. Заки Валидов, узнав о мятеже Кулсубая, велел послать на отступников карательный башкирский батальон, но в тот же день стало известно, что Кулсубай увел своих всадников за линию фронта, к красным.