— И что сделали с царем? — спросил Хисматулла, приподнявшись на локте.
— Расстреляли.
— А… семья?
— Всех расстреляли! — с беспощадной твердостью сказал Григорьев. — Иного выхода не было. Колчаковцы ухватились бы за знамя белой России. Товарищ Свердлов одобрил приговор ревкома.
— Ты его видел?
— Нет, по прямому проводу разговаривал.
— А что ты делал, когда Екатеринбург заняли беляки?
— Ушел в горы с друзьями, создал партизанский отряд, воюем, и, без хвастовства, успешно воюем!
Хисматулла оживился:
— Значит, всегда и при всех обстоятельствах можно бить белых?
— Какие могут быть сомнения! — воскликнул Григорьев. — И можно и нужно бить. А жалеть врагов революции не приходится. Они-то нас не жалеют.
— Да, они нас не жалеют, — согласился Хисматулла.
20
Бибисара убежала из дома Хажисултана через несколько дней после возвращения ее благоверного из Оренбурга. Ничего досконального о местопребывании Хисматуллы она не разузнала и побаивалась, что Кулсубай рассердится и не примет ее в свой отряд. Он и рассердился, но беглянку обратно в аул не прогнал, велел зачислить медицинской сестрою.
Отряд Кулсубая числился подразделением Красной Армии, но порядки остались прежними — и партизанскими, и патриархальными. Примчался Сафуан Курбанов, наглый, с хитренькой ухмылочкой, и молниеносно подружился с Кулсубаем. Бибисара не раз слышала, как ворчали джигиты, обижались, что командир отшатнулся от комиссара Уметбаева; муллы Мазгара к этому времени уже в отряде не было — его перевели на Туркестанский фронт. На Бибисару Сафуан бесстыже пялил узенькие глаза и при этом молодцевато крутил усы. А однажды, когда она дежурила в лазарете, заглянул туда и шепнул:
— Заходи вечерком ко мне, угощу чаем с медом.
— Знаю я ваши чаи! — отрезала Бибисара.
— Ты чего выламываешься? — рассвирепел Сафуан. — Кто не знает, что Хажисултан-бай слизал всю твою шестнадцатилетнюю сладость, а остались одни объедки!
Он бухнул дверью и ушел, а Бибисара уткнулась в подушку и разрыдалась. Не ждала она, что в Красной Армии могут так унизить, так оскорбить женщину. Как стерпеть такое поношение? И в доме Хажисултана-бая к ней все относились с пренебрежением. Эх, Загит, Загит, где ты? Если б ты знал, как тяжело Бибисаре!.. Она и в отряд Кулсубая-агая ушла, чтобы поскорее с тобою свидеться. Гульямал ищет своего Хисматуллу, а Бибисара — своего Загита.
Через несколько дней Бибисара столкнулась на улице аула, где стоял отряд, с Сафуаном, и сердце ее от испуга дрогнуло, но она сделала вид, что не заметила его, отвернулась, прибавила шагу.
— Подожди, голубушка, — окликнул ее Сафуан ласковым голоском, — мне нужно что-то тебе сказать.
Пришлось остановиться.
— Говори.
— Прошу прощения за те грубые и глупые слова. Виноват! Не сердись! — От Сафуана несло самогоном.
— Да я и не слушала, чего ты бормотал!
«Чего он привязался, наглец? Неужели не видит, что я его презираю?»
— Я к тебе, милая, с добром… Я так одинок! Хочу дружить с тобою. Душа полна горя. Места не нахожу. Как услышал, что Талхи и Газали Аллаяров похитили столько золота, чуть не рехнулся.
— Их поймали? — испугалась Бибисара.
— Поймали, тю!.. Если б поймали, меня здесь не было бы! В том-то и беда, что не поймали. И проклятого Хисматуллу не поймали!.. А золото где? Башкирское правительство очутилось в Оренбурге без гроша!..
«Значит, ты перешел к красным для того, чтобы разведать, где Хисматулла, его джигиты и золото…» — догадалась Бибисара.
— Не убегай, пойми, не могу жить без тебя, — шептал Сафуан, прижимая Бибисару к забору, обжигая ее лицо крепчайшим спиртным духом. — Я порядочный мужчина, имею некоторый достаток! Только бы золото отыскать — получу солидную награду!..
— Извини, агай, мне пора в лазарет!
— Подожди-и-и-и!.. Согласен тебя, гордячку, и в жены взять! По закону, как положено!..
Бибисара вырывалась, бормотала:
— Агай, за тебя любая девушка пойдет, отпусти, ради аллаха, к лицу ли тебе сватать бывшую жену Хажисултана?..
— Пойдем ко мне, ляжем!.. Командир и комиссар в штабе бригады.
Он толкнул Бибисару в калитку, в темный пустой двор.
— Спасите-е-е!.. Помо… — завопила Бибисара, и шершавая, в махорочных крошках, рука Сафуана плотно зажала ей рот.
На улице мерно затопали копыта конного патруля.
Бибисара извернулась, наклонила голову и истошно закричала:
— Спасите! Спасите!..
В калитку вломились джигиты, и Сафуан, сильным толчком отбросив Бибисару, побежал на огород, но проворные парни его тут же догнали, скрутили руки, вывели на улицу.
— Не имеете права задерживать! — взвизгнул Сафуан. — Я уполномоченный правительства! Предупреждаю об ответственности!
— Ты чего пристаешь к нашей сестре? — с угрозой спросил высокий джигит в бараньей папахе.
— Она меня заманивала… Она сама пригласила…
В это время из переулка выехали возвращавшиеся из штаба бригады Кулсубай и комиссар Уметбаев.
— Что тут произошло? Почему вы арестовали Сафуана Курбанова? — строго спросил командир.
— Агай, он нашу сестру во двор затолкал, хотел сначальничать, — доложил старший караульный.
— Проводите сестру до лазарета, — распорядился Кулсубай, посмотрел на комиссара, вздохнул: дескать, взяли женщину в отряд, вот и началось. — Пойдем с нами в штаб, — сказал он Сафуану.
В штабе Сафуан изворачивался, лебезил, хотел и Бибисару очернить, но Кулсубай не поверил ни единому его слову, погрозил плетью:
— Смотри, брось эти поганые привычки, в последний раз предупреждаю — пощады не будет!
— Надо бы устроить показательный товарищеский суд, чтобы другим не повадно было, — заметил комиссар.
Кулсубаю не понравилось, что Уметбаев вмешивается в его дела.
— Слушай, комиссар, ты занимайся политикой, а я сам знаю, кого и как наказывать!
— Красная Армия сильна и политикой, и дисциплиной! Если мы будем потворствовать подобным безобразиям…
Кулсубай промолчал, прогнал Сафуана в казарму и завалился спать.
…Ночью Бибисара проснулась от дребезжания стекол, — ей показалось, что стучали кулаком в окно. Вставать не хотелось, так и тянуло положить голову на подушку, прикрыться ватным одеялом, но старшая сестра уже поднялась, быстро, однако не суетливо одевалась.
— Началось! — сказала она. — Надо готовить раненых к эвакуации.
Когда Бибисара с нею вышла на улицу, то снаряды с оглушающим грохотом и гулом взрывались все ближе и ближе. Ездовые во дворе лазарета запрягали лошадей в телеги.
Через минуту мимо промчался отряд джигитов; впереди скакал встрепанный, будто хмельной, Кулсубай, — близящаяся схватка с наступающими беляками уже опьянила его.
21
Восточный фронт под командованием Михаила Васильевича Фрунзе, сдерживая рвущиеся к Волге полчища Колчака, готовился к наступлению. Положение было тяжелым — белые взяли Уфу, Стерлитамак, Белебей.
Башкирский коммунист Шагит Худайбердин в редактируемой им газете, органе татаро-башкирской секции политотдела Пятой армии «Кызыл Яу» — «Красная Армия», — призывал джигитов самоотверженно сражаться с врагами.
И в эти-то суровые дни Отдельный башкирский батальон неожиданно перевели в тыл, в деревню Покровку, около станции Абдуллино. Командир Загит Хакимов поехал в штаб полка — там ему сказали, что пришел приказ, следовательно, надо не рассуждать, а повиноваться. Загит отсюда же позвонил в штаб дивизии, но и там наткнулся на порицание.
— Всему свой черед, — бесстрастно сказал начальник штаба, — придет срок, узнаешь обстановку, получишь приказ, а пока жди!
«Жди!.. Жди, жди!» — с раздражением повторял Загит, возвращаясь в батальон. Потянулись тоскливые декабрьские дни, короткие, — лишь рассвело, уже смеркается. Красноармейцы вымылись в бане, починили обмундирование и обувь, привели в порядок оружие. Загит принял пополнение, распределил по ротам, а обучением новобранцев — башкир и татар — занялись старослужащие красноармейцы.
«Почему же батальон, победоносно сражавшийся с колчаковцами, бездействует?.. Или мне и джигитам не верят?.. Но ведь все бойцы честно служили советской власти! Батальон в составе Уральского партизанского отряда стойко выдержал невзгоды длительного рейда, заслужил боевую славу. Храбро воевали джигиты в Третьей армии, но и теперь в Первой армии товарища Гая они не оплошают, не осрамят своего революционного знамени. Золото, столько пудов золота, переправленное партизанами Хисматуллы через линию фронта, сдано Загитом командованию, — ни крупицы не прилипло к рукам комбата и его всадников… Были у меня ошибки? Конечно! Военного опыта мало, он долго сопротивлялся, просил, чтоб не поручали ему батальон, — не послушали: мол, выучишься, поможем…»
Загит поспал после обильного обеда, освежился деревенским чайком — настоем ягод сухой малины, пошел проведать джигитов. В избе, где разместилась первая рота, Гульямал читала красноармейцам вслух газету. Бойцы без команды встали с нар. У Загита отлегло от сердца: молодцы парни, втянулись в солдатскую службу…
— Здравствуй, Загит, — приветливо улыбнулась Гульямал и спохватилась: — Здравствуйте, товарищ командир батальона!
«Милая, твоя доброта согревает мою душу!.. И как мужественно ты переносишь тяготы военной страды: ни стона, ни жалобы…»
Загит поздоровался с джигитами, побеседовал с ними, осмотрел винтовки и уже хотел идти во вторую роту, как вдруг прибежал связной:
— Товарищ комбат, к телефону! Из дивизии требуют!
«Началось!.. Сейчас получу боевой приказ!..» И Загит, забыв о командирской солидности, вихрем полетел в штаб. Переведя дыхание, он взял телефонную трубку.
— Комбат Хакимов слушает… Понятно, понятно… — Собравшиеся в избе командиры рот и взводов видели, как разочарованно вытянулось смуглое лицо Загита. — Я вас понял, товарищ начальник дивизии! Все будет исполнено…
— Что там стряслось? Выступаем? — спросил кто-то из командиров.