«7 марта 1919 года
вне всякой очереди
Делегация башкир прибыла в Москву. Башкиры безусловно получат советскую автономию, не определены еще детали, территориальные границы, о чем ведутся переговоры. Центральный Комитет обязывает партийных работников внимательно отнестись к нуждам башкирских трудовых масс и помочь им в деле строительства Советов в Башкирии.
Дальнейшие указания будут.
По поручению Центрального Комитета партии
Окрыленный успехом своего замысла, Заки решил ехать в Москву, чтобы оттеснить Кулаева, присвоить себе торжество провозглашения автономии.
И в ревкоме, и в штабе, и в войсках опять славили его дальновидность.
И Заки видел себя наяву, не в мечтах, властелином Башкирии!..
24
Кулсубай, полностью доверившись Сафуану, через несколько дней спохватился: не погубил ли он себя, свою судьбу, своих джигитов?.. В походе, кроме того, ему доложили, что его шальные парни в суматохе налетели на батальон Загита, порубили часовых, угнали несколько верховых лошадей, пограбили обоз. Кулсубай понял, что кровопролитие и разбойничий набег командование Красной Армии ему не простит. Неожиданно события изменились, и беглец воспрянул духом, а неотступно следовавший за ним Сафуан злорадно ухмыльнулся:
— Я ведь говорил, что с большевиками нечего церемониться…
А произошло вот что. Загит Хакимов позвонил по телефону в штаб дивизии, доложил начальнику дивизии Воробьеву о раздоре с Кулсубаем, о нападении его джигитов на обоз батальона, о гибели часовых, не ждавших такого вероломства от соседей, а потому и не стрелявших в вынырнувших из снежной мглы всадников. Начдив приказал разобраться в случившемся комбригу Зеленкову, в оперативном подчинении которого находился Загит. Комбриг затребовал от Загита письменный рапорт и, прочитав его, вспылил, под горячую руку накатал приказ командиру Смоленского полка Первой бригады Пензенской дивизии: никаких переговоров с башкирскими частями не вести до тех пор, пока не сложат оружие… Пусть переходят на нашу сторону с оружием, но не в руках, а на санях в обозах… Стоять бдительно на страже интересов Красной Армии и встречать контрреволюционеров пулей…
Издан был этот приказ в селе Мраково 26 февраля 1919 года за номером 0449, и подписали его комбриг Зеленков, начальник штаба Островский, комиссар Сидоров.
Во исполнение необдуманного и явно ошибочного приказа Смоленский полк окружил башкирские части, добровольно перешедшие на сторону Красной Армии, и начал разоружать солдат. С джигитами обращались грубо, как с пленными. Кое-где вспыхнула перестрелка. Начдив Воробьев самовольно сместил нескольких командиров башкирских полков. После этого командир Первого башкирского полка увел своих солдат к белым, понадеявшись на щедрые посулы генерал-майора Печенкина, командира Стерлитамакского корпуса.
У приехавшего в Москву Валидова появились в руках крупные козыри: предательски-то ведет себя не он, не Заки, но, конечно, начдив Воробьев!.. Чего же упрекать сбежавшего Кулсубая? Он спас джигитов от разоружения и истребления.
Заки пришел к главе башкирской делегации Кулаеву в воинственном настроении и без предисловия спросил:
— Где наш турэ, наш начальник Шараф Манатов?
— Где ж ему быть! В Татаро-Башкирском отделе Народного Комиссариата по делам национальностей. Теперь он помощник наркома!
— Пойду к нему, выложу все документы! Как говорится, ворон ворону глаз не выклюнет… Хотя он и работает с большевиками, но обязан же помогать своим.
— Боюсь, эфенде, что своими он называет не нас с тобою, а коммунистов, — уныло заметил наблюдательный и рассудительный Кулаев.
Заки запнулся, подумал с минуту, протер платком стекла очков и, вставая, заявил:
— Все же схожу к нему. Шараф постоянно встречается с Лениным, Свердловым, Сталиным. Узнал же он за это время их намерения!
«Отступать поздно! — сказал он себе. — Постараюсь перетянуть Шарафа на свою сторону…»
— Для того чтобы узнать намерения Ленина и его соратников по национальному вопросу, совсем не нужно приезжать в Москву, эфенде, — снова отрезвляюще сказал Кулаев.
Но и это предостережение на заносчивого Валидова не подействовало: он позвал телохранителей, с которыми и в Москве не расставался, и отправился в Комиссариат.
Манатов с красными от недосыпания глазами, с черными, неряшливо подстриженными усами разговаривал с кем-то по телефону, улыбнулся, но не приветливо, а тревожно: кончилась спокойная работа, начнутся интриги…
— Здравствуй, товарищ Валидов! — и, повесив трубку, указал на стул: дескать, прошу садиться.
— Как поживаешь, Шараф? — расстегнув шинель, бесцеремонно развалясь, спросил Заки.
— Как мы сейчас все живем? Работаю. Воюю. Сначала работал в Петрограде, теперь перебрался с Комиссариатом в Москву.
— Ты о нас забыл, Шараф! Очень высоко взлетел! Зазнался!.. Доверенное лицо большевистского начальства! И письма не пришлешь! Забыл о башкирском народе… — Заки слышал, что Манатов слабохарактерный, и решил разговаривать напористо.
Однако Шараф без промедления возразил:
— Как это я забыл? Вся моя здешняя работа посвящена башкирскому народу, его благу, его процветанию!
— Как же, знаем твое попечение о благе! — еще грубее сказал Заки. — Вот, с собою ношу, не расстаюсь! — Он вынул из полевой офицерской сумки старую, потрескавшуюся по швам газету. — Вот оно, ваше обращение от имени Центральной военной мусульманской коллегии к башкирским и татарским солдатам, мобилизованным в белую армию. От двадцать девятого декабря восемнадцатого года. Читать?
— Читай, — согласился Манатов.
Выразительно, с нажимом, Заки прочитал:
— «Братья башкиры и татары!.. Вы обмануты, жестоко обмануты! Ваши вожди, продавшиеся русским и казацким помещикам и башкирам-баям, — заки валидовы, алкины, исхаковы, максудовы и туктаровы, — обманули вас…» Конечно, я огласил начало. Дальше можно и не читать. Твоих рук дело?
— Но ведь это правда, — негромко, но настойчиво сказал Манатов.
— А помнишь, как в Петрограде перекинулся к большевикам и покинул Учредительное собрание?
— За это вы, националисты, сместили меня с поста председателя совета — шуро Башкирии, постановили арестовать и судить. Если б товарищ Сталин не заступился, неизвестно еще, что бы вы сделали со мной.
Манатов был хорошо воспитан, умел держаться невозмутимо в самых ожесточенных стычках и свои воззрения защищал достойно.
— Ты же не вернулся в Оренбург, остался у большевиков! — возмущенно заявил Валидов. — Что ж, мы должны были хвалить тебя за то, что пошел против родного народа? Хе!..
— Я отказался плясать под ваш курай, но остался со своим народом. Вот ты какой!.. Не изменил, видать, отношения к Советам и коммунистам! Зачем же ты приехал в Москву? Я тебя назвал товарищем, но похоже, что надо величать по-прежнему — эфенде.
Валидов запнулся, глазки его за стеклами очков растерянно забегали. «Осторожнее, осторожнее, Заки, не сорвись!.. Терпи, Заки! Наступит срок твоего торжества, и Манатов будет валяться в твоих ногах, умолять о пощаде, но ты его не простишь. Не вечно же ему греться под крылышком у большевиков! Тогда ты ему все и припомнишь, а пока терпи!..» И, натянуто, с усилием рассмеявшись, он сказал льстиво:
— Прости, Шараф! Обидно мне тогда очень было от тебя, именно от тебя, получить такой упрек. Вот при встрече и взорвался!.. Ну, что было, то прошло. Какой толк ворошить воспоминания? Всякое в жизни бывало… Если советская власть дает башкирам автономию, то мы душою, жизнью, винтовкой, саблей за советскую власть!.. Вот Ленин поставит подпись под договором об автономии — и дело с концом. Исчезнут все былые недоразумения, обиды. А как бы мне повидать Ленина? Можно ли с ним поговорить неофициально?
— Нужно посоветоваться со Сталиным. Порядок такой.
— Ленин приветливо встречает посетителей?
— Смотря кого.
— А меня?..
— Не знаю.
— Но у нас упорно говорят, что ты не раз беседовал с Лениным о башкирской автономии. Так?
— Да.
— Расскажи, не секретничай, — с покорным видом сказал Заки.
«Рассказывать ли? Поймет ли? Захочет ли понять? Тебе-то, эфенди, что! Вижу, что не любовь, не уважение к Ленину привели тебя в Москву. Хитришь! И все же попробую усовестить тебя!..»
Шестого января 1918 года башкирская делегация приехала в Петроград. Стояли сильные холода. А в городе было жарко, ой жарко!.. Только что разогнали Учредительное собрание. Эсеры устроили демонстрацию протеста против самоуправства большевиков, вывели на улицы обманутых, но рабочие дружины их разогнали. Однако ходили слухи, что буржуазные партии и военные проводят совещание, готовят восстание. Словом, обстановка была напряженная. По совету Галимьяна Ибрагимова Шараф Манатов и Мулланур Вахитов решили сходить в Смольный, попытаться встретиться с Лениным и Сталиным, узнать их отношение к башкирской автономии.
Пришли в Смольный. В коридорах толкотня, снуют взад-вперед курьеры с пакетами, солдаты, красногвардейцы, сотрудники молодого Советского правительства. В комитетах трещат пишущие машинки, звенят телефоны. А на втором этаже почему-то затеяли ремонт: плотники меняют половицы, маляры белят стены. Мулланур и Шараф потоптались в темном углу, затем остановили монтера, разматывающего провод:
— Товарищ, где здесь помещается комиссар национальных дел?
Монтер показал на соседний кабинет.
Сталин принял башкирских делегатов немедленно, внимательно расспрашивал о положении в Башкирии и на Южном Урале, интересовался настроением крестьян и рабочих белорецких заводов, южноуральских приисков. Твердо заверил делегатов, что Учредительное собрание надо было разогнать незамедлительно, — такова воля Революции, таково решение Ленина и Центрального Комитета партии.
— Что ж, товарищи, пойдемте к Владимиру Ильичу.
В приемной справа за столом сидели секретарь, делопроизводитель и курьер. У окна и у дверей кабинета Ленина стояли часовые с винтовками. Сталин попросил делегатов подождать, сказал что-то, нагнувшись, секретарю, прошел без доклада в кабинет. Шараф и Мулланур стеснительно присели на краешек стульев, — трудно им было поверить, что сейчас они увидят Ленина.