Минут через пять показался в дверях Сталин.
— Проходите, товарищи, пожалуйста, Владимир Ильич вас ждет.
Кабинет Ленина был полутемный, с одним окном; напротив дверей стоял простой, канцелярского образца письменный стол. Сперва скромная обстановка кабинета как-то покоробила Манатова, и лишь позднее, после раздумий, он понял, что Владимир Ильич не замечал этого и желал лишь одного — тишины.
Поднявшись навстречу гостям, Ленин приветливо улыбнулся, пожал им руки, пригласил сесть в кожаные кресла; движения Владимира Ильича были быстрые, но не суетливые.
— Садитесь, садитесь, товарищи, рад видеть посланцев далекой Башкирии. В Уфе я жил, правда, давно. Красивый город!
Манатов хотел сразу спросить Ленина о башкирской автономии, но Владимир Ильич, изредка поглядывая на сидевшего на диване Сталина, с живейшим интересом начал расспрашивать делегатов о политике Военного мусульманского шуро, о настроении казанских татар.
Вахитов сказал, что татарские и башкирские интеллигенты, те же учителя, находятся под сильным влиянием казанских националистов.
— Это понятно, вполне понятно, — не удивившись, заметил Ленин. — Десятилетиями и татары, и башкиры тянулись к Казани, к моей университетской Казани, как к центру национального просвещения. Потому и сейчас слово казанских националистов для них авторитетно. Значит, надо усилить разъяснительную работу среди мусульманской интеллигенции. Полезно здесь незамедлительно собрать мусульманских депутатов. — Владимир Ильич посмотрел опять на Сталина, и тот кивнул: мол, понял. — Необходимо настоятельно перетягивать на нашу сторону видных деятелей национального движения. Особенно не следует забывать об Ахмете Цаликове.[29]
При этих словах Манатов и Вахитов переглянулись: такого верного указания они от Ленина не ожидали. Оказывается, он не понаслышке, а глубоко изучил мусульманских интеллигентов.
— А как башкирский народ относится к советской власти? — обратился Ленин к Манатову.
— Башкирская беднота горой за Советы, товарищ Ленин! — горячо воскликнул Шараф. — Если бы дать нам автономию, государственность, то все бы башкиры пошли против Дутова и белых! И националисты тогда бы приумолкли… Некоторые мусульманские делегаты считают, что говорить об автономии преждевременно, а мы полагаем, что такие речи провокация.
— Вполне с вами согласен, — убежденно сказал Владимир Ильич. — И откладывать это важнейшее мероприятие не следует! Но вы, мусульманские депутаты, поддерживающие Советы, договоритесь друг с другом, создайте Центральное мусульманское учреждение, разработайте проект закона об автономии. Сами, сами занимайтесь такими вопросами. У нас эта работа поручена товарищу Сталину — держите с ним связь… Мы считаем национально-освободительное движение народов Востока естественным и закономерным. Да, народы Востока придут к революции социальной через национальную революцию! — Ленин быстро сделал пометку в блокноте, подумал и дописал еще несколько слов. — И сами торопитесь с договором об автономии, во время революции медлить нельзя. Нельзя!..
Делегаты вышли от Ленина окрыленными, с неугасимой верой в торжество национальных чаяний башкирского народа.
В тот же день они встретились с Ахметом Цаликовым. К их огорчению, Ахмет заупрямился, заважничал и наотрез отказался участвовать в создании мусульманского отдела.
И все же через несколько дней такой отдел, как тогда говорили, Мусульманский комиссариат, был учрежден и приступил к работе.
А у Вахитова и Манатова возник новый замысел: просить Ленина распорядиться, чтобы дивные творения национальной старины передать: Башню Суюмбики — татарам, а Караван-сарай — башкирам. Но на этот раз делегаты шли в Смольный неуверенно: уместно ли великого вождя революции беспокоить такими просьбами?.. И все же после долгих колебаний решили идти: татарский и башкирский народы обрадуются, узнав, что Ленин, именно Ленин, вернул им национальные святыни…
Владимир Ильич и в этот день принял их, но положил перед собою на стол часы.
— Слушаю, товарищи, слушаю…
Запинаясь, Вахитов рассказал, почему делегаты вторично пришли к Ленину.
— Башню Суюмбики в Казани я помню! — задумчиво сказал Владимир Ильич, словно заглянул в воспоминания. — А Караван-сарай, значит, находится в Оренбурге?.. Вообще-то, товарищи, привыкайте такие вопросы решать сами.
— Нас на местах, товарищ Ленин, не послушают! — вырвалось у Шарафа.
— Меня тоже на местах часто не слушают, — улыбнулся Ленин. — Но если вы разумно объясните местным Советам смысл своего решения, то они обязательно вас послушают и обязательно выполнят ваше указание. Так, постепенно, они привыкнут и станут согласно работать с вами. Значит, Караван-сарай еще не передан башкирам?.. А Башню Суюмбики я помню, помню!.. Где же проект декрета?
Манатов подал Владимиру Ильичу бумагу. Взяв пишущую ручку, Ленин прочитал вслух:
— «Башкирский дом — Караван-сарай в Оренбурге передается в распоряжение башкирского народа». Гм!.. Башкирский дом? Давайте напишем: «Башкирский народный дом». Это звучит точнее: башкирскому народу Советская власть передает Башкирский народный дом… Не так ли? — Владимир Ильич произнес слова «народу» и «народный» подчеркнуто твердо.
Манатов и Вахитов радостно согласились: действительно, существуют и молитвенные дома.
— Перепечатайте, подпишите, а от Совнаркома пусть подпишет товарищ Сталин, — сказал Ленин и поднялся в знак того, что беседа закончена.
Делегаты еще раз повинились, что оторвали Владимира Ильича от более важных государственных дел, и ушли. Через полчаса они зашли с начисто перепечатанным текстом решения к Сталину, рассказали, что бесцеремонно ворвались к Владимиру Ильичу и теперь раскаиваются в столь легкомысленном поступке.
— Конечно, товарищ Ленин и виду не подал, что мы ему помешали, — сокрушался Манатов.
— Сами должны были понять, что с пустяками нельзя идти к Ленину, — вздохнул Вахитов.
Сталин мундштуком трубки погладил прокуренные усы, добродушно усмехнулся.
— Не расстраивайтесь!.. Если передача народу памятников старины принесет пользу революции, то Владимир Ильич останется доволен. Такие дела не мелочные, а политические. Национальное самосознание освобожденного народа — да разве это пустяки? Нет, это высокая политика… Но в дальнейшем щадите силы товарища Ленина, так я вам советую.
Манатов бросил взгляд на мрачного Валидова и спохватился: «Зачем зря трачу время? Заки интересуется лишь самим собою, своим величием. Он и понять не хочет Ленина, да если б и захотел, то все равно бы не понял!»
Воспользовавшись молчанием Шарафа, Валидов требовательно спросил:
— Ты мне прямо говори, как относится Ленин к Башкортостану?
Манатов с изумлением развел руками.
— А я тебе о чем толкую битый час? Только об этом! Товарищ Ленин желает башкирскому народу счастья. Ко всем народам Владимир Ильич относится с уважением и любовью.
— Договор!.. Нам нужен договор об автономии! — с раздражением сказал Валидов и поднялся. — Спасибо. Завтра зайду.
В коридоре его тотчас плотно окружили телохранители.
Манатов прикрыл за ним дверь, вернулся к столу, придвинул к себе папку с неотложными делами и постарался поскорее забыть о Валидове.
«Волк в овечьей шкуре!..»
25
В тот же день к Манатову пришел худощавый, с усталым лицом военный.
— Здравствуйте, товарищ Шараф! Не узнали?
— Простите…
Вошедший снял зеленую фуражку с тусклым козырьком, протер шерстяной перчаткой запотевшие очки.
— Встречались мы, товарищ Манатов, с вами дважды: сперва на Кэжэнском заводе, куда вы приезжали от партии левых эсеров, а вторично в Петрограде, в кабинете секретаря губкома…
— Михаил?! — смущенно и радостно воскликнул Манатов и крепко пожал руку старому знакомому.
— Был Михаилом, верно, это была моя партийная кличка, а сейчас ношу настоящее имя, отчество, фамилию: Николай Константинович Трофимов.
— Вас сюда на работу перевели?
— Нет, я с фронта. На партийный съезд приехал. Выполняю всевозможные просьбы и поручения товарищей. Узнал, что вы в Москве, вот и завернул.
— Спасибо! — от души сказал Манатов. — Давно из Башкирии?
— Ушел с отрядом Блюхера, с партизанами, когда дутовцы захватили Кэжэн и взяли Белорецк. С той поры на фронте. Писал, и не раз, товарищам в Кэжэн, в Сакмаево, на Юргаштинский прииск, но никто не откликнулся. То ли погибли, то ли уехали — всякое могло случиться за эти годы: война!.. Мне говорили, что казаки сожгли поселок старателей, перебили много жителей. Ужасно… — Трофимов закашлялся, плечи затряслись, на лбу выступили бусинки пота; еле-еле отдышался, расстегнув ворот старенькой гимнастерки. — На прииске оставались Кулсубай, Хисматулла. Слышали о них, может быть, что-нибудь?
— Э, где тут слышать! — опустил глаза Манатов. — У нас здесь свои заботы, свои неприятности.
— Но это же наши люди! — горячо сказал Трофимов.
И в Кэжэне, и в Оренбурге он бурно спорил с Манатовым, и теперь Шараф по справедливости мог признать, что именно под влиянием Михаила, ныне Николая Константиновича, он порвал с левыми эсерами, отшатнулся от националистов. Пожалуй, заслуга Трофимова и в том, что Манатов в Петрограде доверился большевикам, пошел за Лениным, покинул Учредительное собрание, по совету Владимира Ильича активно содействовал учреждению Центрального мусульманского шуро. Манатов глубоко уважал Трофимова, считал его первым своим партийным учителем.
— Наши люди!.. Только что у меня был Заки Валидов. Слышали? Вот с кем мне приходится возиться, Николай Константинович. И не по собственному желанию, поверьте.
— Заки Валидов? Мне о нем говорили по-разному: иные хвалили, другие проклинали.
— Волк в овечьей шкуре! — о отвращением сказал Манатов. — А пока у него есть приверженцы, и немалочисленные.
— Товарищ Ленин всегда указывал, что нам надо беречь союзника, даже временного, даже ненадежного. Если Заки Валидов принесет нам пользу хотя бы краткое время… — заметил рассудительно Трофимов. — Как вы счастливы, товарищ Манатов, что работаете неподалеку от Ленина, встречаетесь с ним, слышите его речи на совещаниях! Скоро и я увижу его…