Когда приготовления были закончены, Хажисултан разослал махальных по дорогам на Кэжэн, Карматау, Юргашты и Бэштин. Через полчаса махальные шестами с привязанными к ним разноцветными лентами просигнализировали, что отряд приближается.
За околицей грянула лихая многоголосая песня:
Богатырский конь у Салавата,
Седоку гнедой под стать вполне!
Салават — гроза для супостата,
Салават, летящий на коне![7]
Мальчишки со свистом и гиканьем понеслись по улице навстречу гостям. Крестьяне встали с серьезным видом полукругом у мечети. Женщины и девушки, прикрывая платками смеющиеся лица, жались к воротам. Муэдзин заголосил на минарете величальную молитву. Перед толпою стояли Хажисултан, мулла, богатеи, старцы.
Отряд двигался не спеша, торжественно; в каждом ряду шесть всадников. Знаменосец высоко поднял трехцветное знамя с зеленым полумесяцем. Впереди на сером жеребце ехал Кулсубай, чуть-чуть позади Шаяхмет-мулла в белой чалме. В отряде было всего шестьдесят — семьдесят всадников, но позади коноводы вели оседланных лошадей, мерно, тяжело топали копыта, и казалось, что в село входило мощное войско.
На врага он посылает стрелы,
Мчится на коне путем побед.
Все джигиты наши в битве смелы,
Только равных Салавату нет!
У мечети на улице Кызар Кулсубай уверенно выпрыгнул из седла, обнажил саблю, отдал ослепительно сверкнувшим клинком честь Хажисултану-баю, мулле, седобородым старцам — аксакалам, высокопочтенным деревенским богачам. Надувшийся спесью, как индюк, порывисто дышавший от волнения Хажисултан преподнес Кулсубаю на расшитом полотенце хлеб и соль.
— Ассалямгалейкум! Пусть будет благословенной ваша ратная дорога! — трепетно произнес Хажисултан. — Свято ваше воинское дело! Да ниспошлет аллах вам, арысланы,[8] мужество, крепость духа в борьбе за родную землю против неверных!
Аксакалы молитвенно сложенными ладонями гладили холеные бороды, приговаривая:
— Аминь!.. Дай вам бог здоровья!.. Аллах поможет вам быть непобедимыми, батыры!..
Кулсубай отломил от каравая кусочек, круто посолил и приобщился к животворящему хлебу. Шаяхмет принял от него каравай и тоже вкусил благодать хлеба-соли, а затем пышный каравай с вдавленной в него серебряной солонкой начал переходить из рук в руки, и всадники со смиренным сердцем причащались свежим, влажно пахнущим жаром печи хлебом. Хажисултан передал полотенце мулле, сказав:
— Бисмилла!
Заиграл курай, певец завел высоким чистым голосом протяжную песню:
Сжимая саблю твердою рукою,
Иди, батыр, рази своих врагов.
Пускай не знает молодость покоя!
И ты, джигит, будь к подвигу готов,
Эх, будь готов!
Кулсубаю было не по себе от этого величания. Хажисултану-баю, алчному хищнику, угнетателю бедных башкир, он не верил. И песня, которую он так любил, не смягчила его сердце.
Как прекрасны вершины Урала!
Их не любит лишь черствый душой.
Для сынов, дорогая Отчизна,
Ты дороже и жизни самой.
Помнишь, в битву, наполнив колчаны,
Твой джигит на коне поскакал.
Не щадил он ни жизни, ни крови —
Отстоял свой родимый Урал!
Вглядевшись, Кулсубай заметил в толпе пробиравшегося к нему Ягуду-агая, усталого, изможденного, и обрадовался, но какой-то толстяк в бархатном бешмете заслонил его, а в это время умолкли певец и курай и громче зазвучали приветственные возгласы собравшихся.
Хажисултан-бай не наговорился, вошел в раж, обращался попеременно то к всадникам, то к крестьянам:
— Люди-и-и, наступил долгожданный час освобождения родной башкирской земли от злобносердечных неверных! Слава джигитам, вышедшим на борьбу за торжество ислама, за независимость великой Башкирии! Слава-а-а!.. Проклятье приспешникам русских Хисматулле, Акназару, Загиту и им подобным! Анафема-а-а!.. Не щадите прислужников кафыров, и вам будет уготовано место в раю! Кому дороги чистота мусульманской веры и вольность родной земли, вступайте в национальную башкирскую армию! — добавил бай повелительно.
У Кулсубая окончательно испортилось настроение, а когда Нигматулла затянул хвалебную, молитвенными арабскими словесами украшенную речь, то он совсем помрачнел. «Лицемеры вы, и ты, Хажисултан-бай, и ты, Нигматулла!.. Нужен вам мой булатный клинок, мой солдатский опыт. А кончится война…» Нигматулла до небес возносил и доблестных башкирских всадников, и их отважного командира Кулсубая, и это прозвучало так неестественно, что даже рядом стоявший Сафуан поморщился и толкнул увлекшегося краснобая локтем в бок. Тот искоса взглянул на сердитое лицо Кулсубая. «Подумаешь, ему не нравится, что его славят!.. Благодари аллаха, что тогда успел скрыться, а то я бы тебе, бунтарь, показал. Хотя еще время придет…» И, льстиво улыбаясь, Нигматулла быстро закончил свое песнопение:
— Мы счастливы, что у нас теперь есть свой Кэжэнский кантонный отряд башкирских воинов! Близок час полного освобождения родимой земли от нечестивых!..
Народ ждал, что ответит Кулсубай, но он упрямо насупился, уткнул подбородок в ворот бешмета и приказал говорить Шаяхмету. У молодого муллы уши были набиты восхвалениями, и он всерьез решил, что это его чествуют. Поправив чалму, Шаяхмет пронзительно затянул, словно намаз:[9]
— За добрые пожелания спасибо! Да исполнятся ваши сокровенные мечты! Донесутся ваши молитвы до аллаха, и мы победим!.. Наш высокопоставленный друг Дутов-эфенде обещал помощь нам, башкирам, создать собственное государство.
Аксакалы, знатные гости, окружили горделиво сиявшего Хажисултана, раболепно рассыпались в похвалах Шаяхмету:
— Какое светлое счастье иметь такого мудрого сына!.. Молод, а награжден добродетелями!.. И какой речистый!..
Окрыленный лестью, Шаяхмет зычно выкрикнул:
— Священный долг каждого башкира — защищать свою независимую республику!
В толпе кто-то робко заикнулся: «От кого защищать?..» — но смутьяна затолкали, и он, пригнувшись, удалился. Однако чуткий Кулсубай расслышал и тоже подумал, вздохнув, что все башкирские земли захвачены не большевиками, а казаками атамана Дутова и белого сибирского правительства.
Кураисты снова заиграли походную, кровь горячащую мелодию, а Хажисултан-бай приказал деревенскому старосте Мухарраму накормить всласть всадников, Кулсубая же почтительно пригласил в свой дом:
— Милости прошу, дорогой эфенде! Добро пожаловать!..
Нигматулла охотно подхватил:
— Мы, эфенде, должны помогать друг другу. Сафуан правильно говорит: башкиры обязаны жить дружно. А что было прежде, забудем!.. И обиды, и прегрешения! Айда, повеселимся!..
Впервые в жизни Кулсубая назвали господином — эфенде. Поверил ли он Хажисултану и Нигматулле? А ведь совсем недавно Хажисултан-бай приказал посыпать пеплом следы Кулсубая — этот старинный обычай выражал презрение… «Не потому ли я стал уважаемым эфенде, что сейчас полезен баям?.. Возможно, что Хажисултан-бай подобрел из-за того, что я служу с его сыном…»
— Простите, — поклонился Кулсубай, — мне необходимо проведать семью.
Он пришпорил коня, крупной рысью поехал в сторону Юргаштинского золотого прииска.
Хажисултан проводил его ненавидящим взглядом и шепнул Нигматулле и Шаяхмету:
— Удивляюсь — не смогли найти офицера из знатного рода!
И повел гостей в свой дом.
3
За трое суток всадникам скормили лошадь, семь телок, тридцать овец. Выпили башкирские воины пятнадцать чанов бузы и медовухи. На четвертый день после утреннего намаза у мечети торжественно объявили запись в отряд добровольцев. Однако и молитвы, и проповедь муллы добровольцев не завлекли — вступили в отряд всего двое парней. Тогда Хажисултан-бай распорядился послать от деревни еще десять «добровольцев».
«Как бы вы не скрылись в походе», — с опаской подумал Кулсубай.
Все эти дни он места себе не находил, раскаивался, что в свое время отстал от старателей, ушедших в отряд Блюхера. Да, много было сделано промахов в жизни, тягостных ошибок!.. И былые годы представлялись ему теперь более ясными, чем грядущие. Сам черт не разберется, где истина, где ложь, кто борется за счастье народа, а кто жаждет народ обмануть! Одни краснобаи расхваливают большевиков, другие — Валидова и его друзей, третьи — атамана Дутова. Конечно, многие годы его предки мечтали о своем, независимом государстве. Великая Башкирия!.. Надо надеяться, что башкирское правительство честно выполнит священный долг перед родным народом. Пожалуй, лишь нужда в оружии заставила Валидова и башкирское правительство дружить с атаманом Дутовым…
— Господин прапорщик, пора выступать, — напомнил Шаяхмет.
— Да, да, отдавайте приказ!
И Кулсубай повел отряд, как и было заранее приказано ему, на охрану Юргаштинского, Миндякского, Ильинского и Буйдинского золотых приисков.
Ночевать остановились в деревне Сахаево.
Утром Кулсубай пил чай на хозяйской половине. Неожиданно ему доложили, что прибыл гонец с золотых приисков.
— Где он? Пусть зайдет.
Вбежал запыхавшийся парень с плетью в руке, сказал торопливо, умоляюще:
— Агай… Эфенде… Побыстрее скачите в Юргашты! Мой хозяин Нигматулла-бай зовет вас с джигитами.
— Что за спешка? Да что случилось-то? — нахмурился Кулсубай.
— А то случилось, что после вас пришли смутьяны, уговаривают народ записаться в их отряд.
— А народ?
— В том-то и беда, что народ к ним пошел дружно, уже человек двадцать записались добровольно, золото на прииске не моют! Мой хозяин…
— Кто вербует добровольцев? Дутовцы? Белогвардейцы? Башкирское правительство?.. Кто приехал из Кэжэнского кантона?
— Эфенде… Из кантона никто не приезжал. Он, Хисматулла, из леса пришел. Ты же его знаешь, Хисматуллу! Он с Михаилом водился, с большевиками. Мой хозяин, Нигматулла-бай, спрятался в погребе. Ради аллаха…