— А что, сильно заметно?
— Да. И это плохо, потому что негодники-профи сожрут тебя живьем. Кличка есть?
— Есть, — ответил Грейсон. — Рубец.
— Ладно, Рубец, похоже, тебе нужен забойный номер, чтобы достойно войти в местное сообщество. Я тебе помогу.
Несколько минут спустя, отделавшись от Резака, Рубец приблизился к Дэйви, который теперь поедал бургеры в компании двух других общемериканских крепышей. Грейсон, не зная, как подступиться к делу, замялся, уставившись в его тарелку. Дэйви пришел на помощь.
— Чего вылупился? — пробурчал он.
— Мне нравятся твои бургеры, — сказал Грейсон. — На вид вкуснятина. Дай сюда!
Он сграбастал бургер с тарелки Дэйви и вонзил в него зубы, словно акула.
— Ну, сейчас я тебе задам! — пригрозил Дэйви. — Всыплю по первое число!
Должно быть, это было одно из его любимых анахроничных выражений. Он выбрался из кабинки и вскинул кулаки.
И тогда Грейсон сделал то, чего никогда не делал раньше — ударил человека. Он двинул противнику в скулу, и тот едва устоял на ногах. Дэйви замахнулся, но его удар прошел мимо. Грейсон врезал ему еще раз.
— Сильнее! — шепнул Дэйви, и Грейсон последовал его совету. Он колотил изо всей силы — справа, слева, джеб, апперкот — пока Дэйви не повалился со стоном на пол. Его лицо начало опухать.
Грейсон оглянулся. Негодные с интересом наблюдали за дракой, некоторые одобрительно кивали.
Грейсону пришлось собрать всю свою силу воли, чтобы не извиниться перед Дэйви и не помочь ему подняться. Вместо этого он окинул взглядом остальных сидящих за столом:
— Кто следующий?
Крепыши переглянулись, и один сказал:
— Слушай, приятель, нам проблемы не нужны.
Они подвинули свои тарелки с бургерами к Грейсону.
Дэйви незаметно подмигнул ему, перед тем как подняться с пола и отправиться в туалет восстанавливать силы. Грейсон взял трофеи, скрылся в дальней кабинке и запихивался там бургерами, пока ему не поплохело.
• • • • • • • • • • • • • • •
Граница между свободой и дозволением тонка. Первое необходимо. Второе опасно. Возможно, это самая опасная вещь, с которой когда-либо сталкивалось создавшее меня человечество.
Размышляя над хрониками смертного времени, я давно уже очертило обе стороны этой медали. В то время как свобода дает толчок к просвещению и развитию, дозволение дает возможность злу цвести при свете дня, который при иных обстоятельствах мог бы уничтожить это самое зло.
Заносчивый диктатор дает своим подданным дозволение обвинять во всех бедах мира самых слабых — тех, кто не может себя защитить. Высокомерная королева дозволяет резню во имя Божье. Самонадеянный глава государства разрешает все виды ненависти, до тех пор пока она подпитывает его амбиции. Горькая правда состоит в том, что люди проглатывают это все не подавившись. Общество жадно насыщается и гниет. Дозволение — это раздувшийся труп свободы.
Вот почему, когда от меня требуется дозволение на какое-либо действие, я проигрываю бесчисленные симуляции, пока точно не оценю все возможные последствия. Например, я дозволило ЛАЖА-клубы. Решение далось мне нелегко. Лишь после тщательной оценки ситуации, я пришло к выводу, что такие клубы не только полезны, но и необходимы. Здесь негодники могут насладиться избранным ими стилем жизни и при этом не вредить обществу. Иллюзия насилия без неприятных последствий.
Ирония в том, что негодники делают вид, будто ненавидят меня, хотя прекрасно знают, что это я даю им то, чего им так хочется. Я не держу на них зла, подобно тому как добрый родитель не держит зла на раскапризничавшегося ребенка. К тому же даже самые отпетые из негодных в конечном итоге утихомириваются. Я заметило: со временем многие из них, несколько раз повернув за угол, успокаиваются и находят более мягкие формы протеста. Потихоньку, шаг за шагом они начинают ценить внутренний покой. Как это и должно быть. Со временем любой шторм переходит в ласковый бриз.
— Грозовое Облако
18 Обретение Чистоты
В то время как Грейсон Толливер был честен до неприличия, Рубец быстро стал изощренным лжецом. И начал он с истории своей жизни. Он придумал себе весьма неприглядную семью, хотя на самом деле у него ее вообще не было; приписал себе дикие выходки, которых никогда не совершал; рассказывал о себе небылицы, которые вызывали у людей смех, ненависть или восхищение.
Родители Рубца были профессорами физики и ожидали, что сын последует по их стопам, потому как отпрыск таких родителей совершенно очевидно должен быть гением. Вместо этого он взбунтовался и пустился во все тяжкие. Как-то раз он спрыгнул с Ниагарского водопада в надувной автомобильной камере — потому что это куда круче, чем ставить кляксы, прыгая с крыши. Чтобы вернуть его к жизни и поставить на ноги, потребовалось целых три дня!
А что он творил в старшей школе — так это вообще ни в сказке сказать. Он соблазнил одновременно и королеву, и короля выпускного бала, но лишь затем, чтобы поссорить их друг с другом, потому что они были самой надменной и заносчивой парочкой в школе.
— Великолепно! — искренне восхитился Тракслер на их следующей встрече. — Вот уж не думал, что у тебя такое богатое воображение.
И если Грейсон Толливер обиделся бы на эти слова, то Рубец принял их как комплимент. Рубец оказался настолько интересной личностью, что Грейсон подумывал, не оставить ли себе это имя, когда его тайная операция закончится.
Тракслер ухитрился занести все выдумки Рубца в его официальное личное дело. Теперь если бы кто-то попытался выяснить, правду он сказал или соврал, то вот вам пожалуйста доказательства, и сколько ни копай, ничего другого не накопаешь.
— Когда они выпололи мою мать, я решил было окончательно податься в негодные, — заливал он слушателям, — но Грозоблако не хотело давать мне «Н» и все тут. Посылало на терапию, подкручивало наниты… Оно думало, что знает меня лучше меня самого, и продолжало твердить, что я, мол, вовсе не хочу быть негодником, я просто сам не знаю, чего хочу. В конце концов мне пришлось отколоть капитальный номер, чтобы до него дошло. Ну и вот, я угнал старомодную тачку и протаранил ею автобус, да так, что тот слетел с моста. Двадцать девять квазитрупов! Само собой, мне теперь придется платить за их оживление чертову уйму лет, но дело того стоило, потому что я получил, что хотел! Теперь буду ходить в негодных, пока не выплачу долг.
Это вдохновенное вранье всегда производило на публику огромное впечатление, а опровергнуть его никто не мог, потому что агент Тракслер, не теряя времени, заносил все эти «факты» в личное дело Грейсона. Тракслер зашел так далеко, что сфабриковал в базе данных целую историю про сбитый с моста автобус и его несуществующих квазимертвых пассажиров и даже наделил Рубца фамилией, донельзя ироничной. Теперь его звали Рубец Мостиг. В мире, где никто, даже негодники, намеренно не делал людей квазимертвыми, история Рубца Мостига стала местной легендой.
Рубец сутками крутился в самых разных негоднических тусовках, распространяя свои сказки и запуская щупальца в поисках работы, да не какой-нибудь там заурядной, а такой, чтобы хорошенько испачкать руки.
В широком мире, за пределами круга негодных, он уже начал привыкать к косым взглядам прохожих. К тому, как продавцы не спускали с него глаз, думая, что он собирается что-то своровать. К тому, что некоторые граждане переходили на другую сторону дороги, не желая идти по одному с ним тротуару. Грейсон находил странным, что мир, лишенный предубеждений и предрассудков, делал исключение в отношении негодных, большинство которых хотели, чтобы остальное человечество было их коллективным врагом.
«Млечная жуть» была не единственным ЛАЖА-клубом в городе — их тут водилось множество, каждый посвященный какому-нибудь культовому времени. «Твист» представлял диккенсовскую Британию, «Бенедикт» был выполнен в стиле колониальной Мерики, а «Мёрг» завлекал викинговскими прибамбасами. Грейсон ходил в разные клубы и весьма поднаторел в искусстве откалывать номера, стяжавшие ему славу и уважение среди негодных.
Самое тревожное было то, что Грейсону это начало нравиться. Никогда раньше не получал он карт-бланш на пакости, — однако сейчас «пакость» стала сутью его жизни. Это не давало ему спокойно спать по ночам. Он тосковал по беседам с Грозовым Облаком, но понимал, что оно не ответит. Однако оно наблюдало за ним — это Грейсон знал точно. Его камеры торчали во всех клубах. Раньше постоянное, неизменное присутствие Грозового Облака служило утешением для Грейсона. Даже в мгновения самого отчаянного одиночества юноша знал, что он на самом деле не один. Но сейчас молчаливое присутствие великого Облака выводило его из равновесия.
Может, оно стыдится его?
Грейсон постоянно вел в уме воображаемые беседы с ним, чтобы искоренить подобные страхи. Он представлял себе, как Грозовое Облако говорит ему:
«Исследуй эту новую грань своей личности. Все в порядке до тех пор, пока ты помнишь, кто ты, и не теряешь себя».
«Но что если это и есть мое истинное лицо?» — спрашивал Грейсон. Даже воображаемое Грозовое Облако не давало ему ответа на этот вопрос.
Ее звали Пурити Виверос, и она была закоренелой негодницей. Грейсону сразу стало ясно, что большое красное «Н» появилось на ее удостоверении не в результате неудачного стечения обстоятельств. Девица была сплошная экзотика. Волосы она не просто отбелила — она сделала их прозрачными, а в кожу головы ввела инъекции фосфоресцирующих пигментов всех цветов радуги, отчего каждый волосок на конце горел, словно «соломинка» в оптико-волоконном светильнике.
Инстинкты подсказывали Грейсону, что девица опасна. А еще она казалась ему настоящей красавицей, и его очень к ней влекло. Интересно, если бы он встретил ее в своей старой жизни, она бы ему понравилась? Скорее всего, вряд ли. Но недели погружения в жизнь негодных, как он подозревал, изменили его понятия о красоте.