Без своей мантии она чувствовала себя уязвимой. Голой в самом глубинном смысле этого слова. Когда она только начинала носить ее, ощущение было странным и неудобным. Цитра постоянно наступала на длинный, метущий землю подол. Но за десять месяцев, прошедших после зимнего конклава, она привыкла к мантии, — привыкла настолько, что ощущала неловкость, выходя на публику без нее.
Парк кишел людьми; большинство слонялись туда-сюда, хохоча и переходя от вечеринки к вечеринке. Все щеголяли разными костюмами. Кого тут только не было: вурдалаки и клоуны, балерины и чудища… Единственным запрещенным одеянием была мантия серпа. Обычные граждане не имели права надевать что-либо, похожее на нее. Ряженые вовсю пялились на проходящую мимо Цитру. Неужели узнавали? Нет. Они смотрели на нее просто потому, что она единственная была без костюма. Она бросалась в глаза своей неброскостью.
Что ж, не Цитра выбрала это место. Оно значилось в полученной ею записке.
«Встречаемся в полночь в парке в Питтсбурге». Цитра засмеялась: надо же, какая аллитерация! — но притихла, сообразив, от кого послание. Подписи не было, только буква Л. В записке значилась дата — десятое ноября. К счастью, на этот день она запланировала прополку не очень далеко, успеет вовремя.
Для тайной встречи Питтсбург подходил как нельзя лучше. Серпы обходили город стороной. Они попросту не любили полоть здесь. Уж больно мрачное было место, со всеми этими ряжеными в окровавленных лохмотьях, бегающими с пластиковыми ножами в руках. Прямо какой-то праздник чернухи! Для серпов, считающих смерть делом серьезным, все это отдавало дурным вкусом.
Хотя от «Дома над водопадом» до Питтсбурга — ближайшего крупного города — было рукой подать, серп Кюри никогда не работала здесь. «Полоть в Питтсбурге — это почти излишество», — говорила она Цитре.
Поэтому шансы наткнуться здесь на коллегу по цеху были мизерными. Единственными серпами в Мемориальном Парке Смертности были мраморные статуи, свысока взирающие на разрушенный черный обелиск.
Точно в полночь из-за одного большого обломка выступила фигура. Сперва Цитра подумала, что это еще один гуляка; но, подобно ей самой, человек не был одет в костюм. В свете прожектора виднелся только темный силуэт, но девушка сразу узнала его по походке.
— А я думал, ты придешь в мантии, — сказал Роуэн.
— Рада, что ты не пришел в своей, — парировала она.
Он подошел ближе, и на его лицо упал луч света. Роуэн был бледен, как привидение, словно несколько месяцев не видел солнца.
— Хорошо выглядишь, — произнес он.
Цитра кивнула, но не ответила комплиментом на комплимент, потому что Роуэн хорошо не выглядел. В его глазах была усталая холодность — как будто он видел много такого, чего не следовало бы видеть, и перестал переживать из-за этого, чтобы спасти то, что осталось от его души. Но тут он улыбнулся, и улыбка его дышала теплом. Искренностью. «Вот ты где, Роуэн, — сказала себе Цитра. — Ты спрятался, но я нашла тебя».
Она увела его из пятна света, и они задержались в темном углу мемориала, где их не мог бы увидеть никто, кроме инфракрасных камер Грозового Облака. Но ни одной из них поблизости не наблюдалось, так что, возможно, им удалось найти слепое пятно.
— Приятно видеть вас, почтенный серп Анастасия, — сказал Роуэн.
— Пожалуйста, не зови меня так, — попросила она. — Для тебя я Цитра.
Роуэн лукаво усмехнулся:
— А это разве не нарушение закона?
— Насколько мне известно, все, чем ты занимаешься, — сплошное нарушение закона.
Роуэн слегка сник.
— Не верь всему, что болтают.
Но Цитре хотелось узнать. Хотелось услышать все от него самого.
— Правда, что ты зарезал и сжег уйму серпов?
Он явно оскорбился, услышав это обвинение.
— Я забираю жизнь у тех серпов, которые не достойны так называться! И я вовсе не «зарезываю» их, как ты выражаешься. Я приканчиваю их быстро и безболезненно, в точности, как ты, а тела сжигаю, только удостоверившись, что они мертвы. Тогда их не смогут оживить.
— И серп Фарадей разрешает тебе это делать?
Роуэн отвел глаза.
— Я его уже давно не видел.
Он рассказал, что после побега с январского конклава Фарадей, которого практически все считали мертвым, забрал его в свой домик на северном берегу Амазонии. Но Роуэн выдержал там всего несколько недель.
— Я должен был уйти, — сказал он Цитре. — Я почувствовал… призыв, что ли… Не могу объяснить.
Но Цитра понимала. Она ощущала тот же призыв. Целый год наставники тренировали их тела и умы, чтобы сделать их совершенными убийцами на службе общества. Забирать жизнь стало частью их натуры. И она не могла винить его в том, что он обратил свой клинок против порчи, разъедавшей Орден. Но хотеть что-то сделать и действительно делать это — две разные вещи. Существует кодекс поведения. Заповеди не были чьей-то пустой прихотью. Без них во всех регионах, на всех континентах в Ордене воцарился бы хаос.
Вместо того чтобы разворачивать философскую дискуссию, которая ни к чему бы не привела, Цитра решила сменить тему — поговорить не о поступках Роуэна, а о нем самом. Потому что ее заботили не только его темные подвиги.
— Ты такой худой, — сказала она. — Ты вообще что-нибудь ешь?
— Ты теперь моя мамочка?
— Нет, — спокойно ответила Цитра. — Я твой друг.
— А-ах… — протянул он с едва слышной горечью, — «друг», значит…
Она понимала, к чему он клонит. Когда они виделись в последний раз, оба произнесли слова, которые поклялись себе больше никогда не произносить. В пылу того отчаянного, но победного мгновения он сказал ей, что любит ее, а она призналась, что тоже любит его.
Но что им с того теперь? Ведь они живут в разных вселенных. Если начать сейчас ковыряться в своих чувствах, ни к чему хорошему это не приведет. И все же Цитра позволила себе немного потешиться этой мыслью. Даже подумывала, не повторить ли ему те слова… но прикусила язык. Хорошему серпу не пристало молоть им почем зря.
— Зачем мы здесь, Роуэн? — спросила она. — Почему ты послал мне записку?
Он вздохнул.
— Потому что коллегия рано или поздно схватит меня. Я хотел увидеться с тобой еще один, последний раз. — Он замолчал, задумался. — А как только я попаду к ним в руки — ты знаешь, что случится. Меня выполют.
— Не смогут, — напомнила она. — У тебя все еще есть иммунитет, который я тебе дала.
— Всего два месяца. А потом они вольны делать, что хотят.
Цитре хотелось зажечь для него хотя бы лучик надежды, но она знала правду так же хорошо, как и он. Орден хочет уничтожить его. Даже серпы старой гвардии не одобряют его методов.
— Тогда сделай так, чтобы тебя не поймали, — сказала она. — А если увидишь серпа в алой мантии, беги без оглядки.
— В алой?
— Серп Константин[3]. Я слышала, что ему лично поручили вынюхать тебя и сдать куда следует.
Роуэн покачал головой.
— Я его не знаю.
— Я тоже. Правда, видела на конклаве. Он возглавляет бюро расследований.
— Он из новых или из старых?
— Ни то, ни другое. Он сам по себе. Похоже, у него и друзей-то нет — я никогда не видела, чтобы он хотя бы разговаривал с другими серпами. Понятия не имею, за что он выступает. Может, разве что за справедливость… любой ценой.
Роуэн развеселился:
— Справедливость? Ордену больше неведомо, что такое справедливость!
— Кое-кому из нас ведомо, Роуэн. Я должна, просто должна верить, что в конце концов мудрость и разум восторжествуют.
Роуэн протянул руку и притронулся к ее щеке. Цитра не воспротивилась.
— Я тоже хотел бы в это верить, Цитра. Хотел бы верить, что Орден может вернуться к тому, для чего его предназначали… Но иногда, чтобы достичь этого, надо пройти сквозь тьму. Это неизбежно.
— И ты и есть эта неизбежная тьма?
Он не стал отвечать на ее вопрос, сказал лишь:
— Я взял себе имя «Люцифер», потому что оно означает «несущий свет».
— И этим же именем смертные когда-то называли дьявола, — указала Цитра.
Роуэн пожал плечами.
— Полагаю, тот, кто несет факел, отбрасывает самую темную тень.
— Ты имеешь в виду, тот, кто украл факел.
— Знаешь, — сказал Роуэн, — похоже, я могу красть, что хочу.
Таких слов Цитра не ожидала. А он произнес их совершенно будничным тоном. Девушка была ошарашена.
— Ты о чем вообще?!
— О Грозовом Облаке, — ответил Роуэн. — Оно позволяет мне всё. И так же, как с тобой, не разговаривало и не отвечало мне с того самого дня, когда мы стали подмастерьями у серпа. Оно считает меня серпом!
Цитра задумалась. Она вспомнила кое-что, о чем никогда не говорила Роуэну. Собственно, она никому об этом не говорила. Великое Облако живет по своим собственным законам и никогда их не нарушает. Правда иногда оно находит обходные пути…
— Может, с тобой оно и не говорило, а вот со мной да, — призналась она.
Роуэн развернулся к ней, пригнулся, пытаясь заглянуть в ее утонувшие во тьме глаза. Наверно, ему показалось, что она шутит. Затем, поняв, что нет, он проговорил:
— Это невозможно!
— Я тоже так думала. Но помнишь — Верховный Клинок обвинил меня в убийстве серпа Фарадея, и мне пришлось броситься с крыши? Я расшиблась, и пока лежала квазимертвой, Грозовое Облако умудрилось забраться ко мне в голову и активировать мыслительные процессы. Технически, я в тот момент не считалась ученицей серпа, потому что была мертва. Так что Грозоблако смогло поговорить со мной как раз перед тем, как мое сердце снова забилось. — Цитра вынуждена была признать — Облако нашло весьма изящный способ обойти правила. Для девушки то был момент великого священного восторга.
— И что оно сказало? — спросил Роуэн.
— Сказало, что я… очень важна.
— Чем важна?
Цитра с досадой потрясла головой.
— В том-то все и дело, что этого оно не уточнило. Оно чувствовало, что если откроет мне больше, то нарушит закон. — Тут она придвинулась к собеседнику поближе. Несмотря на то, что она заговорила значительно тише, в ее словах ощущалось большее напряжение. Бóльшая тяжесть. — Но я думаю, что если бы это ты бросился с крыши… если бы это ты стал квазимертвым, то Облако заговорило бы и с тобой.