– Ты во многом сам себе повредил своими слезами и тем, что принимаешь любые слова слишком близко к сердцу, – сказала его кузина. – Но теперь мы опять будем друзьями. Ты ведь хочешь этого? Ты не против, если я буду тебя навещать?
– Я же уже сказал, что не против, – нетерпеливо ответил он. – Садись ко мне на диван и позволь опереться о твои колени. Так мама, бывало, проводила со мной все вечера. Просто сиди тихо и не разговаривай, но можешь спеть мне песню, если умеешь петь. Или прочитай мне наизусть длинную балладу, от которой дух захватывает, одну из тех, которым ты обещала меня научить, или расскажи какую-нибудь историю. Но лучше балладу. Начинай, я жду!
Кэтрин прочитала самую длинную балладу из тех, что смогла вспомнить. Обоим очень понравилось это занятие. Линтон попросил еще одну, а потом еще, невзирая на мои громкие протесты, и тут как раз пробило двенадцать. Мы услышали, как Гэртон входит во двор, возвращаясь на обед.
– Завтра, Кэтрин? Ты придешь ко мне завтра? – спросил юный Линтон, цепляясь за ее платье, когда она нехотя поднялась с места.
– Нет, – ответила я вместо моей подопечной, – ни завтра, ни послезавтра, ни в любой другой день.
Однако Кэтрин, видимо, дала ему иной ответ, потому что его лоб разгладился, когда она наклонилась и что-то прошептала ему на ухо.
– Завтра вы сюда не придете, и даже не мечтайте об этом, мисс! – строго сказала я, когда мы вышли во двор.
Кэтрин улыбнулась.
– Что ж, тогда придется глаз с вас не спускать, – продолжала я. – Я велю починить замок на калитке, а другим путем вам не улизнуть.
– Я могу перелезть через стену, – рассмеялась она. – Усадьба «Скворцы» – не тюрьма, а ты, Эллен, мне не тюремщица. Кроме того, мне уже почти семнадцать. Я больше не ребенок. Уверена, Линтон поправится очень быстро, если я буду ухаживать за ним. Мы прекрасно с ним поладим, ведь я старше его годами и разумом, разве не так? Я скоро смогу руководить им, если буду действовать уговорами и лестью. Когда он ведет себя хорошо, он очень славный и милый юноша! Если только он будет моим, то в моих руках он станет послушней воска. Мы никогда не будем ссориться – так ведь, Нелли? – стоит нам только немного притереться друг к другу. Он тебе нравится?
– Нравится?! – воскликнула я. – Да он самый противный, избалованный мальчишка из всех, которых я видела. Да и здоровье у него никудышнее! К счастью, как считает мистер Хитклиф, он и до двадцати не дотянет. Сейчас, мне кажется, ему и до весны не дожить. Впрочем, для его семьи это будет невеликая потеря. Слава Богу, что его отец решил взять его к себе. Мы бы с ним носились, как с писаной торбой, а этот несносный себялюбец тем сквернее себя ведет, чем больше заботы видит от других… Я рада, мисс Кэти, что у вас нет никакой возможности заполучить его в мужья.
Моя собеседница помрачнела после моих слов. Она была оскорблена в своих лучших чувствах из-за того, что я так легко говорю о его смерти.
– Он младше меня, – ответила она после довольно долгого раздумья, – получается, что и жить ему дольше, чем мне. Пусть так и будет! Он не умрет, пока я жива. Сейчас он такой же крепкий, как и в тот день, когда папа привез его к нам на север, я уверена в этом. Просто он немного простудился, как папа, только и всего. Ты говоришь, папа выздоровеет – почему же он тоже не может выздороветь?
– Хорошо, хорошо, – быстро согласилась я. – В конце концов, нам не о чем беспокоиться. А теперь запомните, мисс, потому как я больше повторять не стану: если только вы попробуете приблизиться к Грозовому Перевалу, со мной или без меня, я немедленно сообщу об этом мистеру Линтону и, коли он не даст своего разрешения, ваша дружба с кузеном возобновляться не должна.
– Но она уже возобновилась! – сердито воскликнула Кэти.
– Значит, она не должна продолжаться! – заявила я.
– Посмотрим! – бросила она в ответ и легко побежала вперед, оставив меня плестись сзади.
Мы обе вернулись домой еще до обеда, и хозяин, решив, что мы гуляли в парке, не потребовал объяснений нашей отлучке. Как только я вошла в дом, я тут же поспешила переобуться и надеть сухие чулки, но слишком долгое пребывание на Грозовом Перевале в мокрых башмаках уже сделало свое черное дело. На следующий день я слегла и целых три недели не могла выполнять свои привычные обязанности. В первый раз в жизни болезни удалось свалить меня с ног, но с тех пор такая напасть ни разу со мной не приключалась, за что я не устаю благодарить Создателя.
Моя юная госпожа вела себя как настоящий ангел: она ухаживала за мной и старалась подбодрить меня, так как меня очень угнетала необходимость оставаться в постели. Для меня – той, что привыкла каждый день проводить в трудах, – такая вынужденная праздность была вовсе не в радость. Впрочем, мне было бы грех жаловаться на свою сиделку. Как только мисс Кэти выходила из комнаты мистера Линтона, она тут же появлялась у моей постели. Она в буквальном смысле слова делила свой день между нами двоими, ни минуты не оставляя себе на развлечения. Девушка ела на скорую руку, забросила свои уроки, отказалась от игр и полностью посвятила себя уходу за больными.
В ее сердце жило столько доброты, что она, отчаянно и самозабвенно любя отца, находила достаточно времени и для меня. Я уже говорила, что она разделила свой день между нами, но мистер Линтон рано запирался в своей спальне, а мне после шести вечера обычно ничего не требовалось, поэтому по вечерам Кэти была предоставлена самой себе. Бедняжка! Я и представить себе не могла, чем она занималась после чая. Когда она заходила вечером пожелать мне спокойной ночи, я замечала, что щеки ее горят, а тонкие пальцы покраснели, но не от жаркого огня в библиотеке, как я наивно полагала, а от бешеной скачки на Грозовой Перевал и обратно прямо через холодные осенние пустоши.
Глава 24
По истечении трех недель я смогла наконец выйти из своей спальни и начать потихоньку передвигаться по дому. И в первый же вечер, когда мы с Кэтрин остались вдвоем, я попросила ее почитать мне, потому что глаза у меня за время болезни ослабли. Мы с ней сидели в библиотеке, а хозяин уже лег спать. Кэтрин согласилась, но как-то неохотно. Я решила, что ей скучны книги, которые нравятся мне, и потому предложила ей самой выбрать, что почитать. Она взяла одну из своих любимых книг и читала мне ее с час, а потом настойчиво принялась спрашивать:
– Эллен, ты не устала? Может, тебе лучше пойти прилечь? Ты опять заболеешь, если будешь сидеть допоздна, Эллен.
– Нет, нет, дорогая, я не устала, – каждый раз отвечала я.
Видя, что я не собираюсь идти спать, она решила другим путем показать, что не расположена больше к чтению. Начались зевки, потягивания, а потом она заявила:
– Эллен, я без сил!
– Тогда бросьте читать и давайте с вами просто поговорим, – ответила я.
Но и разговора у нас не получилось: Кэтрин не могла усидеть на одном месте, вздыхала, постоянно посматривала на часы, пока не пробило восемь, и наконец ушла в свою комнату, не в силах бороться со сном – так, во всяком случае, казалось по ее угрюмому, тяжелому взгляду и по тому, что она все время терла глаза. Следующим вечером она выказала еще меньше терпения. На третий вечер после моего выздоровления Кэтрин заявила, что у нее невыносимо болит голова, и оставила меня одну. Мне ее поведение показалось странным, поэтому, посидев какое-то время в одиночестве, я решила подняться к моей подопечной и узнать, не стало ли ей лучше. Я также хотела предложить ей сойти вниз и прилечь в гостиной на диван вместо того, чтобы скучать наверху в потемках. Но никакой Кэтрин ни в ее комнате, ни внизу я не нашла. Слуги уверяли, что не видели нашей юной леди. Я подошла к двери комнаты мистера Линтона и прислушалась – там было тихо. Тогда я вернулась в комнату Кэтрин, задула свечу и села у окна.
В тот вечер луна светила очень ярко, снег сверкающим ковром покрывал землю, и я решила, что Кэтрин могла выйти на прогулку в сад, чтобы подышать свежим воздухом. Я и вправду разглядела чью-то фигуру, пробирающуюся вдоль ограды парка, но это была не мисс Кэти. Когда человек оказался на свету, я узнала одного из наших конюхов. Он довольно долго стоял, глядя на подъездную дорогу к усадьбе, а затем встрепенулся, как будто заслышав что-то, и быстро пошел в ту сторону. Очень скоро он появился вновь, ведя в поводу пони нашей юной леди. Скоро я увидела и ее саму. Она спешилась и шла рядом. Конюх крадучись повел лошадь через сад на конюшню. Кэти прошла через застекленную дверь в гостиную и бесшумно проскользнула наверх, где я ее уже поджидала. Она осторожно притворила за собой дверь, сняла башмаки, сплошь облепленные снегом, развязала ленты шляпы и уже собиралась, не ведая о том, что я за ней наблюдаю, снять накидку, когда я вдруг встала, раскрыв свое присутствие. От изумления она буквально окаменела, потом пробормотала нечто нечленораздельное и застыла.
– Моя дорогая мисс Кэтрин, – начала я, слишком хорошо помня ее доброту ко мне во время моей болезни, чтобы сразу наброситься на нее с упреками, – куда это вы ездили в столь поздний час? И почему пытались обмануть меня, выдумывая всякие небылицы? Где вы были? Отвечайте!
– Я ездила по парку и спустилась к самой дороге, – запинаясь, пробормотала она. – Я правду говорю.
– И больше вы нигде не были? – спросила я.
– Нигде, – последовал неуверенный ответ.
– Ах, Кэтрин, – воскликнула я с сожалением, – вы сами знаете, что поступаете дурно, иначе не стали бы городить одну ложь на другую. Очень меня огорчает такое поведение! Лучше уж мне проболеть три месяца подряд, чем слушать от вас такие нелепицы.
Кэтрин бросилась ко мне и, разразившись слезами, повисла у меня на шее.
– Ах, Эллен, я так боялась, что ты рассердишься, – пылко заговорила она. – Обещай не сердиться, и я расскажу тебе всю правду без утайки: мне и самой претит скрывать ее.
Мы уселись на диван у окна. Я уверила Кэтрин, что не стану ругать ее, какова бы ни была ее тайна, о которой я, конечно, уже и сама догадалась. Вот как звучало ее признание: