ельств того, что она была, она существовала, а я ее потерял! А Гэртон – он словно призрак моей бессмертной любви, моих отчаянных попыток завоевать и удержать ее, моего унижения и моего торжества, счастья моего и моей боли.
Безумие, конечно, пересказывать тебе мои мысли, но только так ты сможешь понять, что происходит: как ни пугает меня вечное одиночество, общество Гэртона еще хуже, ибо только усугубляет мою вечную муку. И, наверное, поэтому их с Кэтрин отношения меня больше не волнуют. Что мне до их судьбы?
– Но что вы понимаете под «переменой», мистер Хитклиф? – спросила я, встревоженная его словами и тем тоном, которым они были произнесены. В чем заключалась эта тревога, я вам сказать не могу, ведь он не показался мне умирающим или полностью потерявшим связь с действительностью. Он был здоров и силен, а что касается его речей, то с детства он питал пристрастие к темному и неизъяснимому, тому, что дает пищу самым странным фантазиям. Возможно, им владела маниакальная страсть к той, что ушла, но осталась царить в его сердце, однако в остальном разум его был столь же ясен и тверд, как мой.
– Я не могу сказать, что это за перемена, пока она не наступит, – сказал он. – Сейчас у меня есть только предчувствие.
– Но вам не кажется, будто вы заболеваете? – спросила я.
– Нет, Нелли, не кажется.
– Значит, вы не боитесь смерти? – не отставала я.
– Боюсь ли я смерти? Нет, – ответил он. – У меня нет ни страха, ни предчувствия, ни надежды на нее. Да и откуда им взяться? У меня крепкое сложение, я не предаюсь излишествам, занятия мои не связаны ни с опасностью, ни с риском. Значит, мне на роду написано оставаться среди живых до тех пор, пока голова моя не поседеет, и, возможно, так и будет. И все-таки в моем нынешнем состоянии мне долго не протянуть! Я ведь каждодневно должен напоминать себе дышать, почти что напоминать своему сердцу биться. Это как пытаться разогнуть тугую пружину. Я буквально заставляю себя совершать простейшие действия, если на них не толкает меня один-единственный помысел, я заставляю себя обращать внимание на что-то живое или мертвое, если оно не связано с одной всеобъемлющей идеей. Есть у меня только одно желание, и все мое существо, все мои способности направлены на его достижение. Так давно я вступил на этот путь и следую по нему с таким упорством, что, я убежден, желание это будет исполнено, ведь оно поглотило все мое существование. Не было у меня жизни – а лишь одно предвкушение того, что будет. Мое признание не принесло мне облегчения, так пусть хоть поможет понять некоторые перепады моего настроения, которые иначе и не объяснишь. Видит Бог, битва эта слишком затянулась, скорей бы она закончилась!
Он принялся мерить шагами комнату, бормоча под нос ужасные вещи, и очень скоро я пришла к тем же, что и Джозеф, выводам: муки и угрызения совести превратили жизнь Хитклифа в ад на земле. Я ломала себе голову, чем это может кончиться. Хотя раньше он почти ничем не обнаруживал своего душевного состояния, оно в последнее время стало для него привычным, да и сам он это признавал. Но ни одна живая душа не догадалась бы об этом по его облику и поведению, как не догадались и вы, мистер Локвуд, когда встречались с ним. В ту пору, о которой я говорю, он оставался почти таким же, как тогда, когда вы его видели, только еще больше полюбил одиночество и еще меньше разговаривал на людях.
Глава 34
После этого вечера мистер Хитклиф избегал встречаться с нами за едой, однако не запрещал Гэртону и Кэтрин занимать свои места за столом. Хозяину Грозового Перевала явно не хотелось идти на поводу своих чувств, поэтому он решил, что лучше сам будет держаться подальше от остальных домочадцев, а есть раз в день казалось ему вполне достаточным.
Однажды ночью, когда все обитатели Перевала уже лежали в постелях, я услышала, как он спускается по лестнице и выходит через парадную дверь. Я не слыхала, чтобы он вернулся, и утром обнаружила, что его все еще нет. Это было в апреле: погода стояла теплая и приятная, трава зеленела, щедро вспоенная дождями и весенним солнцем, а две карликовые яблоньки у южной стены цвели наперегонки друг с другом. После завтрака Кэтрин настояла, чтобы я вынесла кресло и села со своей работой под елями у угла дома. Она же уговорила Гэртона, который к тому времени уже полностью залечил свою руку, вскопать и засадить ее маленький садик, который она была вынуждена перенести в этот уголок сада, чтобы не слышать жалоб Джозефа. Я наслаждалась весенними запахами и дивным синим небом над головою, когда моя юная леди, убежавшая к воротам, чтобы выкопать там первоцвет для бордюра клумбы, вернулась с совсем малым количеством корней этого растения и сказала нам, что сюда идет мистер Хитклиф.
– И он говорил со мной, – добавила она в непонятном смущении.
– Что он сказал? – спросил Гэртон.
– Велел мне убираться сейчас же, бежать со всех ног, – ответила она. – Но он выглядел при этом совершенно не похожим на себя, я даже замешкалась, чтобы рассмотреть его получше.
– И как же он выглядел? – задал вопрос Гэртон.
– Ну, можно сказать, что он был почти что радостен и весел. Да нет, не «почти что», а очень радостен, и еще он был очень взволнован и даже как будто какой-то шальной, – промолвила она.
– Значит, ночная прогулка его так развлекла, – заметила я притворно беспечным тоном. На самом деле я была удивлена не менее Кэтрин. Мне очень хотелось проверить, не ошиблась ли она, ведь увидеть хозяина веселым нам случалось ох как нечасто. Я придумала какой-то предлог, чтобы войти в дом. Хитклиф стоял в дверях, он был бледен, он весь дрожал, однако глаза его горели странным радостным блеском, полностью изменившим выражение его лица.
– Будете завтракать? – спросила я. – Вы, должно быть, проголодались, проведя всю ночь на улице.
Мне очень хотелось узнать, где же он был, но спросить его напрямую я не решалась.
– Нет, я не голоден, – быстро ответил он, отвернувшись, как будто догадавшись, что я пытаюсь определить причину его хорошего настроения.
Я растерялась, не зная, стоит ли сейчас лезть к нему с наставлениями, но потом все-таки решилась:
– По-моему, не очень-то хорошо бродить по ночам по округе вместо того, чтобы лежать дома в постели, особенно в это время года, когда так сыро. Позволю себе заметить, что вы можете простудиться или свалиться в лихорадке. Посмотрите на себя: с вами сейчас творится что-то неладное!
– Ничего такого, что бы я не смог перенести, – ответил он, – и перенесу с превеликим удовольствием, но при условии, что ты от меня отстанешь. Входи в дом и не докучай мне больше.
Я подчинилась. Проходя мимо него, я заметила, что он дышит часто-часто, как больная кошка. «Ну вот! – сказала я про себя. – Не миновать нам болезни. Не могу понять, чем он занимался всю ночь».
В этот день он сел обедать с нами и получил из моих рук полную тарелку еды, как будто бы собирался наверстать все упущенное за дни добровольного поста.
– У меня нет ни простуды, ни лихорадки, – сказал он мне, продолжая наш с ним предыдущий разговор, – и я готов отдать должное тем яствам, которыми ты собираешься попотчевать меня.
Он взялся за нож и вилку и уже хотел приступить к еде, как вдруг что-то как будто его отвлекло. Он положил прибор на стол, бросил странный взгляд в окно, а потом встал из-за стола и вышел в сад. Мы видели, как он ходит там взад-вперед, пока ели сами, и Эрншо сказал, что сходит к нему и спросит, почему он не хочет есть и не обидели ли мы его ненароком.
– Ну что, он придет? – воскликнула Кэтрин, когда ее кузен вернулся.
– Нет, но он ни на кого из нас не сердится, – ответил Гэртон. – Похоже, что он действительно на седьмом небе, только не пойму от чего. Признаться, я малость его вывел из терпения, когда дважды попытался заговорить с ним. Тогда он прогнал меня к тебе и удивился, как я могу в нынешних обстоятельствах искать общества кого-то еще помимо тебя.
Я поставила тарелку Хитклифа на особую полку в камине, чтобы еда не остыла. Он вернулся через пару часов, когда в зале уже никого не было. За это время спокойнее он не стал. Его переполняла какая-то неестественная – я подчеркиваю, неестественная! – радость. Она лилась из запавших глаз под черными бровями, но лицо его при этом оставалось мертвенно бледным, а зубы время от времени обнажались в подобии улыбки. Он дрожал, но не от слабости и не от холода, а так, как дрожит натянутая до отказа струна. Это была даже не дрожь, а трепет.
«Я должна спросить его, в чем дело! – подумала я. – Если я этого не сделаю, то никто не отважится». Решившись, я сказала вслух:
– Вы получили хорошие новости, мистер Хитклиф? Вы выглядите необыкновенно оживленным.
– Не говори глупостей, откуда я должен был получить такие новости? – ответил он. – Просто я от голода сам не свой, но, похоже, есть не должен.
– Почему не должны? – удивилась я. – Вот ваш обед.
– Не хочу я сейчас есть, – пробормотал он. – Подожду до ужина. И, Нелли, очень тебя прошу, скажи Гэртону и остальным, чтобы не беспокоили меня. Не хочу, чтобы вокруг меня вечно толпился народ, и вообще – пусть в эту комнату никто, кроме меня, не заходит.
– И каковы причины этого запрета? – спросила я. – Скажите мне, что с вами происходит, мистер Хитклиф? Где вы были прошлой ночью? Я задаю эти вопросы не из праздного любопытства…
– Ты задаешь эти вопросы из самого что ни на есть праздного любопытства, граничащего с бестактностью, – прервал он меня со смехом, – но я, так и быть, отвечу. Прошлой ночью я стоял на пороге ада. А сегодня я в преддверии рая. Я его уже вижу – всего какие-то жалкие три фута отделяют его от меня. А теперь тебе лучше уйти! Ты не увидишь и не услышишь ничего, что бы тебя испугало, если не будешь совать свой нос куда не надо.
Я подмела у очага, протерла стол и ушла, озадаченная сверх всякой меры.
В тот вечер Хитклиф остался дома: он сидел в зале и никто не нарушал его уединение. В восемь вечера я решила, что нужно принести ему свечу и ужин, хотя он меня и не звал. Когда я вошла, он опирался на подоконник открытого окна, но смотрел не на улицу, а вглядывался в сумрак, царивший в комнате. Огонь в очаге догорел, оставив один только пепел, в помещение натянуло сырого прохладного воздуха. Вечер стоял облачный и такой тихий, что можно было услышать не только шум ручья, текущего в Гиммертон, но и его веселое журчание по гальке, и плеск воды, обтекающей крупные камни. Я поморщилась от досады, увидев погасший очаг, и принялась закрывать окна одно за другим, пока не дошла до окна, около которого сидел Хитклиф.