– Конечно, ты лжешь, Кэйти, – заметил ее брат, – и выходит у тебя бестолково. Впрочем, сейчас Линтон меня мало заботит, лучше скажи, была ли ты ночью с Хитклифом? Говори правду! Не бойся ему навредить: хоть я ненавижу поганца пуще прежнего, недавно он сделал доброе дело, и совесть мне не позволит свернуть ему шею. Посему я ушлю его куда-нибудь подальше сегодня же, а вам всем советую держаться начеку, иначе и вами займусь!
– Прошлой ночью я Хитклифа даже не видела, – ответила Кэтрин, горько всхлипнув, – и если ты выставишь его за дверь, я пойду с ним. Однако такой возможности у тебя не будет – наверное, он ушел…
И она разразилась рыданиями, конец фразы разобрать не удалось.
Хиндли обрушил на нее поток ругательств и велел немедленно убираться в комнату, иначе выдаст ей по полной! Я убедила ее подчиниться, и мне никогда не забыть ту сцену, которая случилась в спальне: это было ужасно! Я решила, что Кэйти вот-вот лишится рассудка, и убедила Джозефа бежать за доктором. У нее начался горячечный бред – доктор Кеннет, едва взглянув, заявил, что она опасно больна. Он пустил ей кровь, велел давать только молочную сыворотку и кашу на воде и присматривать, чтобы не бросилась в лестничный пролет или из окошка, и ушел, потому что ему хватало других дел в приходе, где две-три мили – обычное расстояние между домами.
Не могу сказать, что из меня вышла ласковая сиделка, да и Джозеф с хозяином были не лучше, а наша пациентка не отличалась ни покладистым нравом, ни терпением, и все же она выкарабкалась. Понятное дело, старая миссис Линтон несколько раз навещала нас и наводила порядки, бранилась и раздавала указания нам всем; когда же Кэтрин пошла на поправку, настояла на том, чтобы перевезти ее в «Долину дроздов», за что мы не знали, как ее благодарить. Впрочем, бедняжке пришлось раскаяться в своей доброте: они с мужем подхватили заразу и умерли один за другим.
Наша юная леди вернулась домой еще более дерзкой, раздражительной и надменной, чем обычно. После ночной грозы о Хитклифе ничего не было слышно, и однажды в пылу перепалки, когда она сильно меня разозлила, я на свою голову обвинила в его исчезновении ее, причем совершенно справедливо, и она сама это знала. С тех пор она на несколько месяцев прекратила со мной всякое общение, не считая повседневных нужд. Джозеф также попал в немилость: он открыто выражал свое мнение и отчитывал ее как девчонку, хотя Кэтрин считала себя женщиной и нашей хозяйкой, полагая, что недавняя болезнь дает ей право на уважительное отношение. Потом доктор заявил, что ей нельзя перечить, пускай поступает по-своему, иначе случится беда; во взгляде у нее сквозила страшная злоба, стоило ей слово поперек сказать! Мистера Эрншо с приятелями она сторонилась; следуя советам Кеннета и опасаясь приступа, часто сопровождавшего вспышки ярости Кэтрин, брат разрешал ей творить все, что заблагорассудится, и старался не раздражать ее вспыльчивый нрав. Он слишком потакал ее капризам, причем делал это не из любви, скорее из гордости: ему очень хотелось, чтобы она принесла честь своему роду, вступив в союз с Линтонами, и, пока она не трогала его, Кэтрин могла обращаться с нами, как с рабами, и ему было все равно! Эдгар Линтон, как многие до него и после, совершенно потерял от любви голову и считал себя счастливейшим смертным в тот день, когда повел ее в гиммертонскую церковь через три года после смерти отца.
Вопреки моему желанию она убедила меня покинуть «Грозовой перевал» и отправиться за ней сюда. Малютке Гэртону было почти пять, и я только начала разучивать с ним буквы. Расставание вышло грустным, но слезы Кэтрин стоили дороже наших. Когда я отказалась переезжать и она обнаружила, что мольбы меня не трогают, она пошла жаловаться к мужу и брату. Первый предложил мне щедрое жалованье, второй велел собирать вещи: якобы без хозяйки в доме женщина ему ни к чему, заявил он, что же касается Гэртона, то вскоре им займется курат. Поэтому у меня оставался лишь один выход: сделать, как велено. Я заявила хозяину, что он избавляется от всех достойных людей лишь для того, чтобы ускорить свое падение, поцеловала Гэртона, попрощалась, и с тех пор он стал для меня чужим – думать об этом очень странно, но я не сомневаюсь, что он совершенно позабыл свою Эллен Дин, хотя когда-то был для нее дороже всего на свете, как и она для него!
В этот момент экономка бросила взгляд на часы над камином и с удивлением обнаружила, что минутная стрелка указывает половину второго. Она и слышать не желала о том, чтобы задержаться хоть на секундочку; сказать по правде, я и сам был склонен дослушать ее рассказ позже. И теперь, когда она ушла отдыхать, а я поразмышлял о том о сем часик-другой, я тоже наберусь смелости и лягу, невзирая на ноющую ломоту в костях и головную боль.
Глава X
Хорошенькая прелюдия к жизни отшельника! Четыре недели мучений, метаний в жару и немочи! Ах уж эти пронизывающие ветры и суровые северные небеса, вечное бездорожье и медлительные сельские врачи! Ах уж эта скудость человеческих лиц! А хуже всего – ужасное предписание Кеннета не выходить из дома до весны!
Только что меня почтил визитом мистер Хитклиф. С неделю назад он прислал парочку куропаток – последних в сезоне. Мерзавец! Он внес в мою болезнь немалую лепту, и я собирался ему все высказать! Но разве я могу обидеть человека, которому хватило великодушия просидеть у моей постели целый час и толковать о чем угодно, кроме пилюль, микстур, склянок и пиявок? Легко же он отделался! Я слишком слаб, чтобы читать, и все же хочется немного развлечься. Почему бы не пригласить миссис Дин и не дослушать ее рассказ? Я помню основные перипетии, помню, докуда она добралась. Главный герой бежал, и три года о нем ничего не слыхать, а героиня вышла замуж. Позвоню! Вот она обрадуется, что я способен поддерживать веселую беседу. Миссис Дин явилась.
– До приема лекарства – двадцать минут, – предупредила она.
– Ну его, лекарство! – ответил я. – Мне хочется…
– Доктор говорит, что порошки пора бросить.
– С превеликим удовольствием! Не перебивайте. Поскорее садитесь на свое место и держите руки подальше от этих горьких снадобий! Доставайте из кармана вязание – вот так! – и продолжайте историю Хитклифа с того момента, где прервались, и до наших дней. Он получил образование на Континенте и вернулся истинным джентльменом? Или стал стипендиатом в колледже, устроившись обслугой к богатым студентам, или удрал в Америку и отличился, выжимая все соки из своей новой родины? Или же сколотил состояние, промышляя грабежами на английских дорогах?
– С него сталось бы попробовать все, мистер Локвуд, но я ни в чем не могу поручиться. Я уже говорила, что понятия не имею, откуда у него деньги, также мне неизвестно, к каким средствам он прибегнул, дабы выбраться из дикарского невежества, в коем погряз, но позвольте мне продолжить рассказ, если полагаете, что вас это развлечет и не утомит. Сегодня утром вам получше?
– Намного!
– Вот и хорошо.
Мы с мисс Кэтрин перебрались в «Долину дроздов», и, к моему приятному удивлению, она вела себя много лучше, чем я смела ожидать: в мистере Линтоне просто души не чаяла и даже к его сестре проявляла горячую привязанность. Конечно, оба были к ней очень внимательны. Так что это не шиповник склонился к плющу, а плющ обвил шиповник. Никаких взаимных уступок – одна стояла на своем, двое других уступали – да и кто будет злонравным и раздражительным, если не встречает ни противостояния, ни равнодушия? Как я обнаружила, мистером Эдгаром владел сокровенный страх – он страшился, что она утратит душевное равновесие. От жены он это скрывал, но стоило ему услышать, как я отвечу резко или кто-нибудь из слуг насупится из-за ее властного приказа, как сразу же выражал беспокойство недовольной гримасой, хотя никогда не хмурился, если дело касалось его самого. Множество раз он выговаривал мне за дерзость и сетовал, что удар ножа не причинил бы той боли, которую он испытывает, видя, как задирают жену. Дабы не расстраивать моего доброго хозяина, я научилась не заводиться по пустякам, и целых полгода порох пролежал в целости и сохранности, безобидный словно песок, потому что огонь к нему даже не приближался. Порой Кэтрин мрачнела и ни с кем не разговаривала, и в такие моменты муж проявлял молчаливое сочувствие, списывая все на последствия перенесенной горячки, ведь прежде упадка духа она не испытывала. Помрачение Кэтрин проходило – и он тоже сиял от радости. Полагаю, я вправе утверждать, что им выпало большое счастье, которое росло с каждым днем.
Увы, длилось оно недолго. Рано или поздно мы задумываемся о своих интересах – кроткие и великодушные лишь немногим более справедливы, чем властные. Все закончилось, когда обстоятельства подвели каждого к тому, что его интересы вовсе не составляют всех помыслов другого супруга. Теплым сентябрьским вечером я возвращалась из сада с корзиной яблок. Смеркалось, через высокую стену во двор заглядывала луна, и смутные тени таились в углах многочисленных выступов дома. Я опустила свою ношу на ступени возле кухонной двери и решила передохнуть, сделать еще пару глотков приятного, свежего воздуха; я смотрела на луну, как вдруг меня окликнули сзади:
– Нелли, ты?
Голос был звучный, с иностранным прононсом, и все же я уловила в том, как он произнес мое имя, нечто знакомое. Обернулась я со страхом: вроде бы двери заперты, на ступенях никого. На площадке под навесом что-то зашевелилось; подойдя ближе, я различила очертания мужчины в черном, со смуглым лицом и черными же волосами. Он прислонился к стене и положил руку на щеколду, собираясь войти. «Кто же это? – подумала я. – Мистер Эрншо? Ну нет! Голос совсем другой»
– Я прождал целый час, – заметил он, пока я продолжала его разглядывать, – все в округе словно вымерло. Войти не решился. Узнаешь? Посмотри, я ведь не чужой!
Луч упал на лицо – щеки землистого цвета наполовину скрыты черными бакенбардами, брови насупленные, глаза глубоко посажены и расставлены широко. Глаза я вспомнила.