Через некоторое время раздался шепот:
– Нет, не умру – он лишь обрадуется… Он совсем меня не любит… И скучать по мне не станет!
– Вам что-нибудь угодно, мэм? – осведомилась я, сохраняя внешнее спокойствие, несмотря на жуткое выражение ее лица и странное, нарочито пугающее поведение.
– Чем занято это апатичное создание? – спросила она, откидывая с исхудавшего лица густые спутанные локоны. – Заснуло летаргическим сном или умерло?
– Отнюдь, – ответила я, – если вы про мистера Линтона. По-моему, он вполне здоров, хотя и чрезмерно погружен в свои занятия: постоянно сидит за книгами, в отсутствие иного общества.
Знай я ее истинное состояние, я бы так не сказала, однако мне было трудно избавиться от мысли, что отчасти она ломает комедию.
– За книгами?! – изумленно вскричала она. – А я тут умираю! Стою на пороге могилы! Господи ты боже мой! Он знает, как я изменилась? – продолжила она, глядя на свое отражение в зеркале, висевшем на противоположной стене. – Разве это Кэтрин Линтон? Он считает, я просто не в духе – или играю! Неужели ты не можешь ему сообщить, что все ужасно серьезно? Нелли, пока не слишком поздно, я должна узнать, что он чувствует ко мне, и тогда уже сделаю выбор: либо уморю себя голодом (хотя это не станет для него наказанием, раз у него нет сердца), либо поправлюсь и уеду. Ты на него не наговариваешь? Поберегись! Неужели он настолько ко мне равнодушен?
– Знаете, мэм, – ответила я, – хозяин понятия не имеет, насколько вы не в себе, и, конечно, ничуть не опасается, что вы готовы уморить себя голодом.
– Думаешь, не смогу? Так убеди его в обратном! – воскликнула она. – Поделись своим мнением – уверь его, что я так и сделаю.
– Миссис Линтон, вы верно запамятовали, что сегодня вечером с аппетитом поели, поэтому завтра вам наверняка полегчает.
– Будь я уверена, что это его убьет, – перебила она, – сразу наложила бы на себя руки! За три ужасных ночи я и глаз не сомкнула – о, как я мучилась! Нелли, я не знала ни минуты покоя! Мне начинает казаться, что ты меня не любишь. Как странно! Я думала, хотя все ненавидят и презирают друг друга, они не могут не любить меня. И внезапно все стали моими врагами. Так и есть, я уверена, здесь у меня только враги. До чего страшно умирать в окружении холодных лиц! Изабелла, объятая ужасом и отвращением, побоится войти в комнату – ей боязно видеть, как отходит Кэтрин. Эдгар молча постоит рядом, понаблюдает и вознесет хвалу Господу, что вернул его дому мир, и пойдет к своим книгам! Во имя всего сущего, разве можно возиться с книгами, когда я умираю?
Мое свидетельство, что мистер Линтон якобы отнесся ко всему философски, не давало ей покоя. Метаясь в постели, она довела свое лихорадочное недоумение до полного безумия, разорвала зубами подушку, потом вскочила, вся пылая, и потребовала открыть настежь окно. Дело было зимой, дул сильный северо-восточный ветер, и я отказала. Выражение лица и перемены настроения миссис Линтон встревожили меня ужасно, напомнив о ее давнишней болезни и наказе доктора ни в коем случае ей не перечить. Минуту назад она бесновалась, теперь же облокотилась на постель и, не заметив моего отказа, с увлеченностью ребенка выдергивала перья из проделанных в подушке дыр и раскладывала по разным кучкам в зависимости от цвета и типа: ее мысли переключились на другое.
– Вот – индейкино, – бормотала она себе под нос, – вот дикой утки, вот голубиное. Ах, они кладут в подушки голубиные перья – неудивительно, что я не смогла умереть! Когда лягу, надо их бросить на пол. Вот перо болотного петушка, а это – я узнаю его из тысячи! – чибиса. Веселая птичка, порхала у нас над головами посреди пустоши. Хотела поскорей добраться до гнезда, ведь тучи уже касались вершин, и она чуяла дождь. Перо подняли с земли, птичка не пострадала – мы видели зимой ее гнездо, полное скелетиков. Хитклиф поставил над ним ловушку, и родители не рискнули приблизиться. Я взяла с него обещание никогда не стрелять в чибисов, и больше он их не трогал. Вот еще одно! Неужели он застрелил моих чибисов, Нелли? Перья красные или нет? Дай посмотреть!
– Хватит с меня этого детского лепета! – оборвала я, отнимая подушку и переворачивая ее дырами к матрасу, потому что больная принялась выгребать набивку целыми пригоршнями. – Лягте и закройте глаза – у вас начался бред. Устроили мне беспорядок! Пух повсюду, словно снег.
Я принялась убирать перья, расхаживая по комнате.
– Вижу тебя, Нелли, – сонно продолжала она, – в старости: волосы седые, плечи согбенные. Моя кровать – пещера под Пеннистон-Крэг, а ты собираешь чертовы пальцы, чтобы навредить нашим коровам; когда я рядом, притворяешься, что это просто клочья шерсти. Вот какой ты станешь пятьдесят лет спустя – я знаю, что сейчас ты другая. Я не брежу, не думай, тогда бы я и впрямь верила, что ты – седая ведьма, я – в пещере под Пеннистон-Крэг, но я осознаю, что сейчас ночь, на столе горят две свечи, и черный шкаф с полками блестит, словно он из агата.
– Какой черный шкаф? Где? – спросила я. – Вам чудится!
– Стоит у стены, как всегда, – заспорила она. – Странно другое – я вижу в нем лицо!
– В комнате нет шкафа, и никогда не было, – отрезала я, садясь на место и откидывая полог, чтобы за ней наблюдать.
– Разве ты не видишь лицо? – спросила она, неотрывно глядя в зеркало.
Как я ни старалась, мне не удалось ее убедить, что она видит свое отражение, поэтому пришлось завесить зеркало шалью.
– Лицо все еще там! – с тревогой настаивала она. – И двигается. Кто же это? Надеюсь, оно не проникнет сюда, когда ты уйдешь. Ах, Нелли, в комнате привидения! Я боюсь оставаться одна!
Я взяла ее за руку и велела успокоиться, потому что ее била дрожь, и она то и дело бросала взгляд в зеркало.
– Там никого нет! – убеждала я. – Вы видели себя, миссис Линтон, сами знаете.
– Себя! – выдохнула она. – Часы бьют двенадцать! Значит, правда! Какой ужас!
Она вцепилась в одеяло и натянула его на голову. Я попыталась пробраться к выходу, чтобы позвать ее мужа. Ужасный вопль заставил меня вернуться – шаль соскользнула с рамы.
– Ну, что вам не так? – вскричала я. – Разве можно быть такой трусихой? Очнитесь! Это всего лишь зеркало, миссис Линтон, и вы видите в нем себя, а рядом – я.
Дрожащая и растерянная хозяйка вцепилась в меня крепко. Постепенно испуг покинул ее лицо, бледность сменилась краской стыда.
– Ах, боже мой! Я уж подумала, что снова дома, – вздохнула она. – Подумала, что лежу в своей спальне на «Грозовом перевале». Из-за слабости ум мой помрачился, и я невольно вскрикнула. Ничего не говори, просто побудь со мной. Я боюсь засыпать – сны меня пугают.
– Крепкий сон пойдет вам на пользу, мэм, – заметила я. – Надеюсь, эти мучения избавят вас от новой попытки уморить себя голодом.
– Ах, если бы только я оказалась сейчас в своей постели в нашем старом доме! – с горечью воскликнула она, ломая руки. – И ветер колышет ветви елей у самого окна! Дай мне его вдохнуть – он дует прямо с пустоши – дай сделать хотя бы глоток!
Чтобы ее успокоить, я ненадолго открыла створку. Ворвался холодный порыв ветра, я затворила окно и вернулась на свой пост. Теперь она лежала неподвижно, лицо омывалось слезами. Физическое истощение полностью подкосило ее дух: наша пламенная Кэтрин стала ничуть не лучше ревущего ребенка.
– Сколько прошло с тех пор, как я здесь заперлась? – спросила она, внезапно приходя в себя.
– Был вечер понедельника, – ответила я, – сейчас ночь четверга или скорее утро пятницы.
– Что?! – воскликнула она. – Меньше недели? Так недолго?
– Достаточно долго, если жить лишь холодной водой и дурными страстями, – заметила я.
– Для меня время тянулось утомительно долго, – пробормотала она с сомнением, – наверняка прошло больше. Я помню, как после ссоры осталась в гостиной, Эдгар жестоко меня изводил, и я в отчаянии бросилась в эту комнату. Как только я заперла дверь, на меня нахлынула тьма, и я упала на пол. Я не смогла бы объяснить Эдгару, откуда знаю, что со мной случится припадок или я сойду с ума, если он не перестанет меня третировать! Я не владела ни языком, ни мозгом, вероятно, он даже не догадывался о моих страданиях – мне едва хватило разумения, чтобы уйти и не слышать его голос. Зрение и слух вернулись только на рассвете, и вот о чем я думала, Нелли, и вот что крутилось у меня в голове без остановки, пока я не испугалась за свой рассудок. Я лежала, прислонившись виском к ножке стола, смутно различая серый квадрат окна, и мне казалось, что я лежу в дубовой кровати с панелями у себя дома, и сердце щемило от страшного горя, которое спросонья я никак не могла вспомнить. Я размышляла, изо всех сил напрягая память, и, как ни странно, последние семь лет жизни превратились для меня в пустой звук! Словно их и не было вовсе. Я вновь ребенок, отца только что похоронили, и мое несчастье вызвано разлукой – Хиндли приказал разлучить нас с Хитклифом. Впервые я легла одна и, очнувшись от мрачного забытья после ночи рыданий, я подняла руку, чтобы раздвинуть панели – и наткнулась на столешницу! Я провела по ковру, и тогда хлынули воспоминания: мои недавние муки утонули в приступе отчаяния. Не могу сказать, почему я почувствовала себя настолько безумно несчастной – вероятно, виной тому временное помрачение рассудка, других причин я не знаю. Допустим, в возрасте двенадцати лет меня увезли подальше от перевала, оборвали все связи с прошлым, со всем, что мне дорого, и одним махом превратили в миссис Линтон, хозяйку «Долины дроздов» и жену абсолютно чужого мне человека – я стала изгнанницей, отторгнутой прежним миром. Представь, в какую бездну отчаяния я рухнула! Качай головой, сколько угодно, Нелли, ведь это ты помогла выбить меня из колеи! Тебе следовало поговорить с Эдгаром, правда следовало, и вынудить его оставить меня в покое! О, я горю! Вот бы на воздух! Вот бы вновь стать девчонкой, полудикой и крепкой, свободной – смеяться над ранами, а не сходить из-за них с ума! Почему я так изменилась? Почему моя кровь вскипает от пары слов? Я наверняка вновь стану собой, едва окажусь на пустоши среди холмов. Открой окно пошире – распахни его настежь! Скорее, ну что же ты сидишь?