Я приблизилась к нему, дотронулась до пухлого кулачка.
– Как поживаешь, мой милый?
Он ответил на какой-то тарабарщине, которую я не поняла.
– Мы ведь подружимся, Гэртон? – попыталась я вновь завязать разговор.
В ответ на свою настойчивость я получила ругательство и угрозу спустить Хвата, если не «отвалю».
– Ко мне, Хват! – позвал маленький поганец, вытаскивая бульдога-полукровку с подстилки в углу. – Ну как, теперь-то отвалишь? – спросил он важно.
Любовь к жизни оказалась сильнее, и я решила подождать за порогом. Хитклифа было нигде не видать, Джозеф, за которым я сходила на конюшню и попросила составить мне компанию, воззрился на меня, бормоча что-то невнятное, почесал нос и ответил:
– Ми-ми-ми! Разве добрый христианин такое поймет? Что ты там мямлишь да плямкаешь?
– Я говорю: пойдемте со мной в дом! – прокричала я, сочтя старика глуховатым и в то же время негодуя на его грубость.
– Нет уж! У меня дел полно, – ответил он и продолжил свою работу, время от времени обращая ко мне узкое, худое лицо и разглядывая мое платье (слишком нарядное) и физиономию (весьма удрученную, что его наверняка радовало) с высочайшим презрением.
Я походила по двору, выбралась через калитку к другому входу и постучала, надеясь, что откроет более приличный слуга. После недолгого ожидания на пороге возник высокий испитой мужчина без шейного платка и в целом изрядно неряшливого вида: лицо его терялось в копне лохматых волос, падавших на плечи, а глаза напомнили мне Кэтрин, хотя в них не осталось и тени ее красоты.
– Что надо? – мрачно спросил он. – Кто вы?
– Когда-то меня звали Изабелла Линтон, – ответила я. – Мы встречались прежде, сэр. Я недавно вышла замуж за мистера Хитклифа, и он привез меня сюда… Полагаю, с вашего разрешения.
– Значит, вернулся? – спросил затворник, скалясь, словно голодный волк.
– Да, только что, – ответила я, – он бросил меня у двери в кухню, а когда я вошла, ваш сынишка принялся играть в караульного и напугал меня, едва не спустив бульдога!
– Хорошо, что чертов негодяй сдержал слово! – прорычал мой будущий хозяин, вглядываясь в темноту у меня за спиной в надежде увидеть Хитклифа, и разразился монологом, состоявшим из сплошных проклятий и угроз в адрес «изверга», вздумай тот его обмануть.
Я уже раскаялась, что вошла, и хотела ускользнуть, не дожидаясь, пока он закончит ругаться, но он опередил меня и приказал войти, потом запер за мной дверь. Внутри пылал огромный камин – единственный источник света на все просторное помещение с посеревшим полом, некогда начищенная утварь, столь манившая мой взор в детстве, потемнела от времени и пыли. Я поинтересовалась, могу ли позвать горничную, чтобы та показала мне спальню. Мистер Эрншо не удостоил меня ответом. Он расхаживал туда-сюда, сунув руки в карманы, и явно позабыл о моем присутствии; рассеянность его была столь глубока, вид – столь нелюдим, что потревожить его вновь я не решилась.
Ты не удивишься, Эллен, что я погрузилась в полное уныние, сидя в сомнительной компании у негостеприимного очага и думая, что в четырех милях отсюда находится мой милый дом, где живут самые близкие мне люди. С тем же успехом нас мог бы разделять Атлантический океан, а не жалкие четыре мили: для меня они поистине непреодолимы! Я гадала, где искать утешения, и (только не говори Эдгару или Кэтрин) превыше всех печалей меня удручало, что никто не станет мне союзником против Хитклифа! Я искала приюта на «Грозовом перевале» почти с радостью, ведь теперь я была избавлена от необходимости жить с ним вдвоем, однако он хорошо знал людей, с которыми мы поселимся, и не боялся, что они вмешаются.
Я сидела и предавалась унылым размышлениям; часы пробили восемь, потом девять, а наш хозяин все расхаживал туда-сюда, опустив голову на грудь, в полном молчании, не считая стонов и резких возгласов, коими разражался время от времени. Я прислушивалась в надежде уловить в доме женский голос и заполняла ожидание бурными сожалениями и тоскливыми опасениями, которые наконец прорвались наружу в виде неудержимых вздохов и рыданий. Не знаю, насколько открыто я горевала, но в итоге Эрншо остановился напротив, прервав свою размеренную ходьбу, и смерил меня удивленным взглядом. Воспользовавшись тем, что мне удалось обратить на себя его внимание, я воскликнула:
– Я утомилась в дороге и хочу поскорее лечь! Где горничная? Скажите, где ее найти, раз уж она сама не идет!
– Нет у нас горничных, – ответил он, – придется вам обслуживать себя самой!
– Где же мне лечь? – всхлипнула я, настолько утомленная и несчастная, что позабыла всякое достоинство.
– Джозеф покажет вам спальню Хитклифа. Толкните дверь – он там.
Я хотела подчиниться, как вдруг Хиндли удержал меня и добавил весьма странным тоном:
– Непременно закройтесь на ключ и задвиньте засов!
– Ладно, – пообещала я. – Но зачем, мистер Эрншо?
Мне очень не понравилась идея закрыться в одном помещении с Хитклифом.
– Поглядите! – воскликнул он, вынимая из жилетного кармана пистолет любопытной конструкции, к стволу которого был прикручен обоюдоострый нож на пружине. – Для отчаявшегося человека это большой соблазн! Ничего не могу поделать: каждую ночь поднимаюсь туда с этой штукой и дергаю дверь. Если однажды обнаружу, что она не заперта, – покончу с ним немедленно! Сделаю это непременно, пусть даже за минуту перед тем мне придут в голову сотни причин, по которым я должен отступить: дьявол так и толкает меня порушить собственные планы, убив его. С тем дьяволом можно сражаться хоть всю жизнь, но, когда настанет время, Хитклифа не спасут даже ангелы небесные!
Я с любопытством осмотрела оружие. Внезапно меня осенила чудовищная мысль: насколько сильна я стану, завладев таким оружием! Я взяла его в руки и коснулась лезвия. Хиндли неприятно поразило выражение моего лица: на нем проступил не ужас, скорее вожделение. Он ревниво выхватил пистолет, закрыл нож и вернул на прежнее место.
– Мне плевать, если вы расскажете, – заявил он. – Хотите – предупреждайте, охраняйте его. Вижу, вам известны наши отношения, и угроза ему вас не шокирует.
– Что Хитклиф вам сделал? – поинтересовалась я. – Чем обидел, чтобы вызвать столь ужасную ненависть? Не разумнее ли попросить его покинуть дом?
– Нет! – пророкотал Эрншо. – Если решит уйти, ему не жить! Убедите его рискнуть и станете убийцей! Неужели я потеряю все без малейшего шанса отыграться? Неужели Гэртону суждено стать нищим? Я все верну и золотишко его приберу, и кровь, а душу отправлю прямиком в ад! С таким гостем там станет десять крат темнее!
Благодаря тебе, Эллен, мне известны привычки твоего прежнего хозяина. Он явно на грани безумия – по крайней мере, был прошлой ночью. У меня от него мурашки бегут, и я подумала, что лучше уж угрюмая неучтивость слуги. Хиндли вновь принялся мерить комнату шагами, я подняла засов и выскользнула на кухню. Джозеф нагнулся над очагом, заглядывая в висевший котел, рядом на скамье стояла деревянная миска с овсянкой. Вода начинала закипать, слуга потянулся к крупе. Я сообразила, что он собирается готовить ужин, и, будучи изрядно голодна, вскричала: «Кашу сварю я!», поскольку хотела съесть что-нибудь удобоваримое. Выхватив у него миску, я сняла шляпку и амазонку.
– Мистер Эрншо, – заявила я, – велел мне самой о себе позаботиться. В твоем присутствии я не собираюсь изображать леди, иначе рискую умереть с голоду.
– Боже милостивый! – пробормотал старик, усаживаясь и подтягивая чулки в рубчик. – Коли тут новые порядки (только я привык к двум хозяевам, и вот на тебе!), и мне на голову свалится еще и хозяйка, значит, пора уходить. Не думал дожить до того, что придется покинуть насиженное место, но чую: тот день не за горами!
Его жалобы ничуть меня не тронули: я бодро принялась за работу, вздыхая по тем временам, когда приготовление еды было для меня приятной забавой, потом поспешно отогнала терзавшие сердце воспоминания о прежнем счастье, ведь чем сильнее росла опасность воскресить их в памяти, тем быстрее крутилась в котле ложка и пригоршни крупы падали в воду. Джордж наблюдал за моей стряпней с растущим возмущением.
– Вот! – возопил Джозеф. – Гэртон, сегодня кашу придется пить, и в ней будут сплошные комки размером с кулак! Вот опять! Сразу бы швырнули крупу в котел вместе с миской, чего уж там! Пенку с молока снял, и готово! Бабах! Странно, что дно не вышибло.
Признаюсь, ужин я и впрямь испортила. Недоваренную кашу разлили по четырем тарелкам и принесли из маслобойни галлонный кувшин свежего молока, к которому Гэртон тут же присосался, обливаясь из-за широкого горлышка. Я возмутилась и велела ему налить себе в кружку, заявив, что не прикоснусь к напитку, с коим обращаются столь небрежно. Старый наглец изволил обидеться на мою привередливость, заявив, что «дитя ничуть не хуже меня», что оно «такое же здоровое, как и я», и удивлялся, с чего мне вздумалось кичиться. Тем временем маленький поганец продолжал прихлебывать из кувшина, глядя на меня с вызовом.
– Поужинаю в другой комнате, – решила я. – Есть у вас гостиная?
– Гостиная! – насмешливо откликнулся Джозеф. – Гостиная! Нет, гостиных у нас не заведено. Коли наша компания не по душе, есть хозяин; коли не нравится хозяин, есть мы.
– Тогда пойду наверх, – ответила я. – Покажи, где спальня.
Я поставила тарелку на поднос, налила себе молока. С громким ворчанием слуга пошел вперед, показывая дорогу: мы поднялись на чердак, он принялся открывать двери в разные закутки и заглядывать внутрь.
– Вот вам и комната, – наконец произнес он, откидывая скрипучую доску на петлях. – Сгодится, чтобы каши поесть. В углу мешок зерна, вон там, довольно чистый, но коли боитесь запачкать свои шелковые наряды, так постелите платок.
«Комната» оказалась чуланом, насквозь пропахшим солодом и зерном, заваленным мешками с тем и другим, посередине – широкое свободное пространство.
– Где же здесь ложиться? – сердито воскликнула я. – Я хочу увидеть свою спальню.