– И все же, – перебила я, – вы не преминете разрушить всякую надежду на полное исцеление, навязываясь миссис Линтон сейчас, когда она вас почти позабыла, и вновь вовлекая ее в сумятицу раздоров и страданий!
– Неужели ты думаешь, что она меня почти забыла? – воскликнул Хитклиф. – Эх, Нелли, ты ведь знаешь, что нет! Ты знаешь, как и я, что на одну мысль о Линтоне у нее приходится тысяча мыслей обо мне! Подобная идея возникала у меня в самый несчастливый период моей жизни – прошлым летом она преследовала меня по возвращении в наши края, но лишь слово Кэтрин способно заставить меня поверить в эту ужасную идею! Тогда обратится в ничто и Линтон, и Хиндли, и все мои мечты. Двух слов хватит, чтобы описать мое будущее – смерть и ад – после ее смерти мое существование превратилось бы в ад. И все же я был глупцом, когда вообразил, что она ценит привязанность Эдгара Линтона больше, чем мою. Да возлюби он Кэтрин всем своим тщедушным существом – и за восемьдесят лет не смог бы дать ей больше, чем я за один день! И у Кэтрин сердце столь же глубоко, как и мое: легче уместить море в след от копыта лошади, чем ограничить ее чувства привязанностью к нему! Что за чушь! Едва ли он для нее дороже собаки или коня. Ему не дано любить как мне – разве она может полюбить в нем то, чего нет и в помине?
– Кэтрин с Эдгаром привязаны друг к другу, как и всякие любящие супруги! – внезапно оживилась Изабелла. – Никто не имеет права говорить такое о моем брате у него за спиной! Я этого не потерплю!
– Твой любящий братец и к тебе весьма привязан, не так ли? – насмешливо заметил Хитклиф. – Он отправил тебя в свободное плаванье по жизни с удивительной легкостью.
– Брат просто не знает, как я страдаю! – запальчиво воскликнула Изабелла. – Этим я с ним не делилась.
– Значит, делилась чем-то другим. Ты ему писала?
– Сообщить о замужестве, ты сам видел записку.
– И больше ничего?
– Нет.
– Юная леди явно грустит из-за смены обстановки, – отметила я. – Похоже, кое-кому не хватает любви, и я догадываюсь, чьи чувства охладели, но лучше промолчу.
– Насколько догадываюсь я, речь идет о ее чувствах, – заявил Хитклиф. – совсем распустилась! Быстро же ей надоело меня ублажать – даже не пытается. Ты не поверишь, уже наутро после свадьбы она со слезами запросилась домой. Впрочем, Изабелла прекрасно приживется в этом доме, если перестанет привередничать, а я прослежу, чтобы жена не позорила мое имя, болтаясь по окрестностям.
– Что ж, сэр, – отвечала я, – надеюсь, вы примете в расчет, что миссис Хитклиф привыкла к уходу и заботе, ведь ее растили как единственную дочь, которой всякий готов услужить. Вы должны позволить ей завести горничную, чтобы та за ней ухаживала, и вы должны обращаться с ней по-доброму. Как бы вы ни относились к мистеру Эдгару, вы не вправе сомневаться, что она способна на сильную привязанность, иначе не бросила бы красивый и уютный дом, друзей и близких ради жизни с вами в глуши.
– Она их бросила, поддавшись заблуждению, – перебил Хитклиф, – вообразила меня героем рыцарского романа и решила, что я стану потакать всем ее капризам. Я даже не рискну назвать ее разумным существом, поскольку она упорно продолжала верить в свои вымышленные представления обо мне и изображать из себя невесть что! Но постепенно ей вроде бы удалось узнать меня настоящего: я больше не наблюдаю глупых улыбочек и кривлянья, которые так раздражали меня вначале, и абсурдного нежелания понять, что я говорил правду, когда высказал все, что думаю о ее безрассудной страсти и о ней самой. Изабелле пришлось приложить титанические усилия, чтобы понять: я ее не люблю. Одно время мне даже казалось, что все тщетно! Впрочем, урок усвоен недостаточно хорошо: сегодня утром она объявила, что мне удалось заставить ее ненавидеть меня! Поистине, гераклов труд! Если это и в самом деле так, у меня есть повод для радости. Могу ли я доверять твоему утверждению, дорогая? Ты уверена, что ненавидишь меня? Если оставлю тебя на полдня одну, не придешь ко мне вновь, вздыхая и ластясь? Полагаю, ей хочется, чтобы при посторонних я изображал нежного супруга: правда ранит ее самолюбие. Мне все равно, кто узнает, что страсть вспыхнула лишь с одной стороны: я никогда ей не лгал. Изабелла не может обвинить меня в проявлении хоть капли лживой нежности! Первое, что я сделал, покидая с ней усадьбу, – повесил ее собачонку, и когда она взмолилась ее пощадить, я высказал желание повесить всех, кто ей дорог, за исключением одного существа. Вероятно, она ошибочно решила, что речь идет о ней самой. Моя жестокость ее ничуть не отвратила – полагаю, ей свойственно упоение жестокостью, если только жестокость не обращена на нее! Так вот, разве это не верх абсурда – да что там, подлинного идиотизма! – вообразить, что я могу полюбить такую жалкую, угодливую, подленькую сучку? Передай своему хозяину, Нелли, что я в жизни не встречал подобного ничтожества! Она позорит даже такое имя, как Линтон! Как бы далеко я ни заходил в своих экспериментах, проверяя, что она способна вытерпеть, порой даже моя изобретательность иссякала, я шел на попятный, и она постыдно продолжала передо мной лебезить. Также передай, чтобы успокоить его братское и судейское сердце, что я держусь исключительно в рамках закона. До сего времени я избегал давать ей малейший повод для развода, более того, сама она вряд ли этого хочет. Если же пожелает уйти, пусть идет: неприятности от ее присутствия перевешивают удовольствие, которое я получаю, мучая ее.
– Мистер Хитклиф, вы говорите, как безумец, – сказала я. – И ваша жена наверняка убеждена, что вы сошли с ума, именно поэтому и терпела вас до сих пор, но раз вы говорите, что ей можно уйти, то она не преминет воспользоваться разрешением. Вы же не настолько им очарованы, мэм, чтобы оставаться здесь по собственной воле?
– Осторожно, Эллен! – ответила Изабелла, гневно сверкая глазами; судя по всему, супругу волне удалось вызвать ее отвращение. – Не верь ни единому его слову! Он лживый изверг – чудовище, а не человек! Он и раньше говорил, что мне можно уйти, и я попыталась, однако повторить попытку не рискну! Пообещай, Эллен, не передавать моему брату или Кэтрин ни слова из этого позорного разговора. Как бы он ни притворялся, главное для него – довести Эдгара: он говорит, что женился на мне специально, чтобы получить над ним власть, но не получит ее – я скорее умру! Я надеюсь и молюсь, чтобы он забылся в своем дьявольском благоразумии и убил меня! Я мечтаю лишь о том, чтобы умереть или увидеть мертвым его!
– На сегодня хватит! – заявил Хитклиф. – Нелли, запомни эти слова на случай, если тебя вызовут в суд. И хорошенько посмотри на ее лицо: еще немного, и она будет мне под стать. Нет, Изабелла, ты за себя не отвечаешь и нуждаешься в опеке. И я, как твой законный покровитель, должен оставить тебя на своем попечении, как бы это меня ни тяготило. Иди наверх, я хочу кое-что сказать Эллен Дин наедине. Не туда – говорю же, иди наверх! Лестница там, детка!
Он схватил ее и вышвырнул из комнаты, бормоча под нос:
– Мне не жаль! Не жаль! Чем больше извиваются черви, тем сильнее меня тянет выпустить им кишки наружу! Словно зубы прорезаются – чем сильнее душевная боль, тем энергичнее я скрежещу зубами.
– Вы хоть понимаете, что значит слово «жалость»? – спросила я, спешно хватая капор. – Вам доводилось ее испытывать хоть раз в жизни?
– Оставь капор в покое! – велел он, заметив мое намерение уйти. – Обождешь. Иди сюда, Нелли, я должен либо убедить, либо принудить тебя помочь мне увидеться с Кэтрин, причем немедленно. Клянусь, я не замышляю ничего дурного: я вовсе не желаю беспокоить, выводить из терпения или оскорблять мистера Линтона; я всего лишь желаю услышать от нее самой, как она себя чувствует и почему заболела, и спросить, не могу ли что-нибудь для нее сделать. Прошлой ночью я провел возле усадьбы шесть часов и сегодня снова туда вернусь, и буду каждую ночь бродить по окрестностям, и каждый день тоже, пока не выдастся возможность попасть внутрь. Если повстречаю Эдгара Линтона, без раздумий собью его с ног и врежу ему так, чтобы лежал спокойно, пока я не уйду. Если на меня набросятся слуги, пригрожу им пистолетами. Не лучше ли предотвратить мою встречу и с ними, и с их хозяином? Тебе это вполне по силам. Впустишь меня по-тихому, как только она останется одна, и посторожишь, пока я не уйду, и совесть твоя может быть спокойна: ты предотвратишь беду.
Мне претило играть в доме хозяина столь вероломную роль, к тому же нарушать покой миссис Линтон ради его удовлетворения было бы жестоко и эгоистично.
– Ее ранят даже самые обычные происшествия, – сказала я. – Она вся на нервах и не вынесет такого сюрприза, уверяю вас. Не настаивайте, сэр, иначе мне придется уведомить о вашем плане хозяина, и он примет необходимые меры, чтобы обезопасить свой дом и его обитателей от любых нежелательных вторжений!
– В таком случае я тоже приму меры, женщина! – воскликнул Хитклиф. – Запру тебя, и останешься на «Грозовом перевале» до утра. Глупо утверждать, что Кэтрин не перенесет встречи со мной, а что касается сюрпризов, то их я как раз и пытаюсь избежать: ты должна ее подготовить и спросить, можно ли мне прийти. Говоришь, Кэтрин ни разу не произнесла моего имени, и при ней обо мне совсем не упоминают? С кем же ей обо мне говорить, если в доме я – запретная тема? Она считает, все вы шпионите по указке ее мужа. Ничуть не сомневаюсь, что среди вас она как в аду! По ее молчанию я вполне догадываюсь, что она чувствует. Говоришь, Кэтрин часто тревожится и выглядит взволнованной – разве это доказательство спокойствия? Говоришь, рассудок ее пошатнулся? Черт возьми, как же иначе, если ей среди вас ужасно одиноко? Да еще это жалкое ничтожество заботится о ней из чувства долга и гуманности – из жалости и милости! С тем же успехом он мог бы посадить дуб в цветочный горшок и ожидать, что тот буйно разрастется, как и воображать, что может вернуть ей здоровье в бесплодной почве его забот! Давай решим сразу: ты останешься здесь, а я прорвусь к Кэтрин через Линтона и его лакеев, или ты будешь мне другом, как прежде, и сделаешь, что я прошу? Решайся! Незачем мне медлить, если ты упорствуешь в своем злобном упрямстве.