Хитклиф подошел к спинке кресла и чуть склонился, не позволяя Кэтрин увидеть свое лицо, побагровевшее от ярости. Она обернулась, желая на него взглянуть, но он резко отстранился, ушел к камину и встал к нам спиной. Миссис Линтон смотрела на него с подозрением: любое движение пробуждало в ней новые чувства. После долгой паузы она подытожила, обратившись ко мне с нотками возмущенного разочарования в голосе:
– Видишь, Нелли, он ни на дюйм не уступит, чтобы спасти меня от могилы. Вот как он меня любит! Ну и ладно. Это не мой Хитклиф! Своего я буду любить и возьму с собой, он в моей душе… А больше всего, – добавила она задумчиво, – меня раздражает эта ветхая тюрьма. Как я устала в ней сидеть! Поскорее бы вырваться в тот дивный мир и остаться там навсегда: не смотреть на него сквозь пелену слез и не тосковать по нему, сидя взаперти в застенках больного сердца, а наконец-то быть с ним и в нем. Нелли, ты считаешь себя счастливее меня, ты здорова и полна сил – ты жалеешь меня, но скоро все изменится, и я буду жалеть тебя! Вознесусь в такие дали, в такие высоты, что вам всем и не снилось! Непонятно, почему он не хочет быть со мной! – проговорила она сама себе. – Я думала, хочет. Хитклиф, дорогой! Не замыкайся, иди ко мне, Хитклиф!
Во власти порыва она встала с кресла и оперлась на подлокотник. Услышав искренний зов, Хитклиф обернулся к ней в полном отчаянии. В широко распахнутых глазах стояли слезы, наконец в них мелькнула решимость, грудь содрогнулась от рыданий. Постояв врозь, они ринулись навстречу друг другу – я и понять не успела, как это произошло, но Кэтрин прыгнула к нему, он ее подхватил, и они сомкнули объятия, из которых, подумала я, моей хозяйке живой не выйти: кажется, она едва не лишилась чувств. Он бросился на ближайшее сиденье, а когда я поспешила проверить, не потеряла ли она сознание, он ощерился и зарычал, как бешеная собака, ревниво прижимая ее к себе. Я словно очутилась рядом с существом иного биологического вида: Хитклиф явно не понимал, что ему говорят, поэтому я сочла за лучшее придержать язык и отскочить в сторону.
Кэтрин шевельнулась, и я вздохнула с облегчением: она подняла руку, чтобы обнять его за шею и прижаться к его щеке, он покрыл ее поцелуями и проговорил в сердцах:
– Теперь ты рассказываешь, какой была жестокой – жестокой и лживой! Почему ты меня презирала? Почему предала свое сердце, Кэтрин? У меня нет для тебя ни слова утешения. Ты этого заслуживаешь. Ты убила себя сама. Целуй меня и плачь, если угодно, вымаливай поцелуи и слезы – они тебя лишь погубят, обрекут на адские муки. Ведь ты меня любила – как же ты посмела меня бросить? По какому праву – отвечай! – ты пожертвовала любовью ко мне ради жалкого увлечения Линтоном? Нас не смогли бы разлучить ни страдания, ни унижения, ни смерть, ни происки Бога или дьявола, если бы не ты, причем по своей воле… Я не разбивал твоего сердца – ты разбила его сама, а заодно и мое тоже. Тем хуже для меня, что я крепок телом. Хочу ли я жить? Что это за жизнь, когда ты – о, Господи! Тебе хотелось бы жить, когда твоя душа лежит в могиле?
– Оставь меня, уйди, – проговорила Кэтрин, задыхаясь от рыданий. – Если я и поступила плохо, то умираю за это. Хватит! Ты тоже меня покинул, но я не стану тебя упрекать! Я тебя прощаю, Хитклиф. Прости и ты меня!
– Трудно прощать, глядя в эти глаза и держа эти немощные руки. Поцелуй же меня и не давай встречаться с тобой взглядом! Я прощаю тебя за все, что ты со мной сделала. Я люблю своего убийцу, но твоего… Разве я могу его полюбить?
Они помолчали, прижавшись друг к другу, и слезы их смешались. По крайней мере, мне показалось, что плакали оба: похоже, по таким весомым поводам и Хитклиф не мог удержать слез.
Между тем мне становилось все более не по себе: день клонился к вечеру, слуга, которого я отослала с поручением, вернулся, и я различила в лучах заходящего солнца толпу прихожан, собиравшихся у крыльца гиммертонской церкви.
– Служба закончилась, – объявила я. – Хозяин будет здесь через полчаса!
Хитклиф прорычал проклятие и обнял Кэтрин крепче, она даже не шелохнулась.
Вскоре я заметила слуг, идущих по дорожке к кухонному крылу. Мистер Линтон шел за ними следом, он сам открыл ворота и неторопливо зашагал к дому, вероятно, наслаждаясь пригожим, по-летнему теплым деньком.
– Вот и хозяин! – вскричала я. – Ради всего святого, поспешите! На парадной лестнице вы никого не встретите. Скорее! И держитесь за деревьями, пока он не войдет!
– Кэйти, я должен уйти, – сказал Хитклиф, пытаясь высвободиться из объятий. – Если выживу, увижу тебя снова перед сном. И на пять ярдов не отойду от твоего окна!
– Тебе нельзя уходить! – заявила она, вцепившись в него из последних сил. – Говорю же, ты не уйдешь!
– Всего на час, – взмолился он.
– Ни на минуту!
– Я должен – Линтон вот-вот будет здесь, – встревоженно настаивал незваный гость.
Он встал и попытался разжать ее пальцы – Кэтрин вцепилась еще крепче, на лице ее читалась безумная решимость.
– Нет! – завопила она. – Не уходи! Это в последний раз! Эдгар ничего нам не сделает. Хитклиф, я умру! Я умру!
– Черт бы побрал этого дурака! Вот и он, – вскричал Хитклиф, плюхаясь обратно. – Тише, дорогая! Тише, тише, Кэтрин! Я остаюсь. Если он меня пристрелит, я умру с благословением на устах.
И они вновь крепко обнялись. Я услышала, как хозяин поднимается по лестнице, и облилась холодным потом. Я была в ужасе!
– Зачем слушать ее бредни? – в сердцах воскликнула я. – Она же себя не помнит! Неужели вы готовы ее погубить, если она не в силах себя защитить? Вставайте! Ей вас не удержать. Вот самое гнусное из ваших деяний! Все мы погибнем – и хозяин, и хозяйка, и служанка.
Я ломала руки и плакала, мистер Линтон поспешил на шум. Посреди моей тирады, как я с радостью заметила, руки Кэтрин разжались, голова упала на грудь.
«Лишилась чувств или мертва, – подумала я, – вот и ладно. Гораздо лучше умереть, чем стать обузой для близких и причинять страдания окружающим».
Эдгар кинулся к незваному гостю, побледнев от изумления и ярости. Не знаю, что он намеревался сделать, но Хитклиф вмиг свел его усилия на нет, взяв на руки безжизненную Кэтрин.
– Послушай! Если ты не изверг, сначала ей помоги, потом уже говори со мной!
Хитклиф вошел в гостиную и сел. Мистер Линтон позвал меня, и с великим трудом, прибегнув ко многим средствам, мы смогли привести ее в чувство. Увы, она была как потерянная, вздыхала, стонала и никого не узнавала. В тревоге за жену Эдгар позабыл о ее ненавистном друге. А я не забыла. При первой же возможности я велела ему уходить, заверив, что Кэтрин лучше и утром я непременно расскажу, как она провела ночь.
– Покинуть дом не откажусь, – ответил он, – но дальше сада не пойду. Нелли, не забудь завтра про свое обещание! Я буду вон под теми лиственницами. Не забудь! Иначе нанесу еще один визит, невзирая на присутствие Линтона.
Он мельком взглянул в полуоткрытую дверь спальни и, убедившись, что я вроде бы сказала правду, избавил дом от своего злосчастного присутствия.
Глава XVI
Ближе к полуночи родилась Кэтрин (вы видели ее на «Грозовом перевале») – крошечный, семимесячный ребенок, а два часа спустя ее мать умерла, не приходя в сознание настолько, чтобы затосковать по Хитклифу или узнать Эдгара. Смятение моего хозяина в связи с тяжелой утратой – слишком болезненная тема, и мы не станем касаться ее подробно, добавлю лишь, что все последствия проявились далеко не сразу. На мой взгляд, ситуацию усугубляло и то, что он остался без наследника. Я сожалела об этом, глядя на хилую сиротку, и мысленно винила старика Линтона, который оставил наследство дочери, а не сыну, пусть и имел право на подобную пристрастность. Это был нежеланный ребенок. В первые часы своей жизни бедняжка Кэтрин могла часами надрываться от крика, и никому до нее не было дела. Впоследствии мы искупили свое небрежение, но как она пришла в этот мир одна-одинешенька, так его и покинет, видно.
Утро следующего дня, погожее и радостное снаружи, прокралось в тихую комнату сквозь задернутые шторы и залило кушетку и тех, кто на ней лежал, мягким, нежным светом. Голова Эдгара Линтона покоилась на подушке, глаза были закрыты. Юные и прекрасные черты мужчины казались почти безжизненными, как и у женщины, лежавшей с ним рядом, и почти такими же неподвижными, однако его лицо искажало страдание, а ее лучилось полным покоем. Гладкий лоб, закрытые веки, тень улыбки на губах – даже ангел в раю не мог быть столь прекрасен! И я преисполнилась невероятного покоя, в котором она лежала: разум мой больше никогда не погружался в столь священный трепет, как глядя на столь безмятежное воплощение божественного покоя. Мне невольно вспомнились слова, произнесенные Кэтрин всего несколько часов назад: «В такие дали, в такие высоты, что вам всем и не снилось!» На земле ли, на небесах ли она, но дух ее примирился с Господом.
Не знаю, то ли у меня характер такой, то ли еще что, но у смертного одра я редко испытываю иные чувства, кроме радости, если мне не мешает кто-нибудь из близких покойного, бурно горюя или печально скорбя. Я вижу покой, который не нарушат ни земля, ни ад, и верю в бесконечную и безоблачную загробную жизнь – умерший вступил в Вечность! – где жизнь безгранична в своей протяженности, любовь – в своем сострадании, а радость – в своей полноте. В тот раз я заметила, сколь эгоистична любовь мистера Линтона – как же он убивался из-за благословенного освобождения Кэтрин! Конечно, после той беспутной и бурной жизни, которую она прожила, можно усомниться, заслуживает ли она в конце тихой гавани. По зрелом размышлении это сомнительно, но не тогда, перед ее остывающим телом. Оно излучало некое спокойствие, обещавшее тот же покой и духу, что прежде в нем обитал.
– Вы верите, что такие люди могут быть счастливы на том свете, сэр? Я бы многое отдала, чтобы узнать.
Я уклонился от ответа на вопрос миссис Дин, отдававший ересью. Она продолжила рассказ: