если бы Хиндли мог с ним разделаться!
– Не говорите так быстро, мисс! – перебила я. – Не то сползет платок, и порез вновь закровит. Пейте свой чай, переводите дыхание и хватит смеяться: в этом доме смех неуместен, тем более в вашем положении.
– Поспорить трудно, – согласилась она. – Послушай только этого младенца! Он орет непрерывно – вели кому-нибудь забрать его на часок, дольше я все равно не останусь.
Я позвонила в колокольчик и передала дитя на попечение служанки, потом поинтересовалась, что заставило мисс Изабеллу покинуть «Грозовой перевал» в столь неподобающем виде и куда она направляется, если уж отказывается остаться с нами.
– Я должна бы и хотела бы остаться, чтобы подбодрить Эдгара и позаботиться о ребенке, к тому же усадьба – мой дом. Но говорю тебе, он мне не позволит! Думаешь, муж станет смотреть, как я добрею и радуюсь жизни? Думаешь, смирится, что мы живем без лишних тревог, и не станет отравлять наш покой?
Знаешь, я с удовольствием убедилась, что он питает ко мне отвращение, причем такое сильное, что не желает меня ни видеть, ни слышать! Стоит мне войти в комнату, и лицо его непроизвольно застывает в гримасе ненависти – отчасти из-за того, что он знает: мне есть за что его ненавидеть, отчасти из-за давней неприязни. И та достаточно сильна, чтобы я могла с уверенностью сказать: муж не станет гоняться за мной по всей Англии, если мне удастся сбежать, – значит, я должна поскорее уехать как можно дальше. Я избавилась от первоначального желания дать ему убить меня – пусть лучше себя убьет! Он окончательно погасил мою любовь, и мне теперь легко, и все же я помню, как сильно его любила, и даже могла бы полюбить вновь, если бы только не… Нет, нет! Даже если бы он не мог на меня надышаться, дьявольская сущность все равно бы себя проявила. Кэтрин обладала удивительно извращенным вкусом, раз так его ценила, ведь она прекрасно его знала. Чудовище! Вот бы он исчез с лица земли и из моей памяти!
– Тише, тише! Все-таки он человек, – заметила я. – Будьте милосерднее – есть люди и похуже!
– Хитклиф – не человек! – возразила Изабелла. – И не имеет права на мое милосердие. Я отдала ему свое сердце, он же его растоптал и швырнул обратно! Эллен, люди чувствуют сердцем, а раз мое он убил, я не чувствую к нему ничего – и не почувствую, хотя бы он до самой смерти рыдал по Кэтрин кровавыми слезами! Нет, правда, правда не почувствую!
Изабелла расплакалась, утерла слезы и взяла себя в руки.
– Ты спросила, что же наконец побудило меня к бегству? Я была вынуждена бежать, ведь мне удалось его ужасно разозлить, что обычно ему несвойственно. Выдергивать нервы раскаленными щипцами требует гораздо больше хладнокровия, чем ударить по голове. Он так завелся, что позабыл о дьявольском благоразумии, которым хвастал, и скатился до кровавого насилия. Я с удовлетворением обнаружила, что могу вывести его из себя: чувство удовольствия разбудило мой инстинкт самосохранения, и я вырвалась на волю! Если когда-нибудь вновь попаду ему в руки, пусть мстит – ради Бога!
Вчера, знаешь ли, мистер Эрншо должен был идти на похороны. Для этого он постарался не пить – насколько возможно, то есть не лег спать в шесть утра в полном беспамятстве и не поднялся в полдень пьяным. Соответственно, встал он совершенно разбитым и подавленным – в церковь ему хотелось идти не больше, чем на танцы, так что он уселся у огня и стал накачиваться джином или бренди.
Хитклиф – меня бросает в дрожь при одном его упоминании! – с прошлой субботы был в доме редким гостем. Даже не знаю, то ли ангелы его кормили, то ли дьяволы, но он не садился с нами за стол почти неделю. Возвращался на рассвете и сразу уходил к себе в комнату, запирался – можно подумать, кто-нибудь из нас мечтал о его компании! – и молился как ретивый фанатик, только взывал он не к божеству, а к бесчувственному праху, и Господа путал со своим черным отцом! Закончив сии драгоценные молитвы (твердил он их до хрипоты, пока слова не начнут застревать в горле), он вновь уходил прямиком в усадьбу! Удивляюсь, что Эдгар не послал за констеблем и не заключил его под стражу! Как бы я ни горевала по Кэтрин, временная передышка от унизительного гнета казалась мне настоящим праздником.
Я достаточно воспряла духом, чтобы выслушивать вечные нотации Джозефа без слез и не шмыгать по дому торопливо, словно испуганный воришка. Ты скажешь, что плакать из-за того, что говорит Джозеф, не стоит, но они с Гэртоном – преотвратная компания. Лучше уж сидеть с Хиндли и выслушивать пьяные бредни, чем с «маленьким хозяином» и его верным слугой, этим противным стариком! Когда Хитклиф дома, я вынуждена удаляться на кухню и коротать время в их обществе или мерзнуть в пустых сырых комнатах; когда его нет, я ставлю себе в углу возле очага столик, стул и не обращаю внимания, чем занят мистер Эрншо, а он не вмешивается в мои дела. Он теперь поспокойнее, если его не трогать, уже не такой буйный, скорее угрюмый и унылый. Джозеф уверен, что хозяин стал другим человеком: якобы Господь коснулся его сердца, и теперь он спасен «из огня». Признаки благоприятной перемены меня озадачивают, однако это не мое дело.
Вчера я допоздна засиделась в своем углу за старыми книгами. Подниматься в комнату жутко не хотелось: за окном бушевала метель, и мысли мои постоянно возвращались на погост к свежей могиле. Стоило оторвать взгляд от страницы, как передо мной вставала печальная картина. Хиндли сидел напротив, подперев голову рукой, и, вероятно размышлял о том же. Напившись вдрызг, он отставил бутылку и просидел совершенно молча и неподвижно часа два или три. В доме не раздавалось ни звука, лишь ветер выл и бился в окна, потрескивали угли и стучали щипцы, которыми я изредка снимала нагар. Вероятно, Гэртон с Джозефом давно спали. Мне было очень, очень грустно, и за чтением я то и дело вздыхала – такое чувство, что из мира навеки исчезла вся радость!
Наконец тоскливую тишину нарушил стук щеколды на кухне: Хитклиф покинул свой пост раньше обычного – видимо, из-за внезапно нагрянувшей бури. Задняя дверь была заперта, и он решил зайти с другого входа. Я вскочила, невольно вскрикнув, и Эрншо, который сидел, тупо глядя на дверь, обернулся ко мне.
«Я задержу его минут на пять, – предложил он. – Не возражаете?»
«Да хоть на всю ночь, – ответила я. – И ключ в замок вставьте и засов задвиньте!»
Эрншо успел проделать все это до того, как Хитклиф добрался до парадного входа, потом вернулся, придвинул кресло к моему столику и заглянул мне в глаза, ища сочувствия к жгучей ненависти, которой горел его взор: вид у него, конечно, был убийственный, и одобрения он не дождался, но для начала разговора ему хватило и того, что он приметил.
«У нас с вами, – начал Эрншо, – большой долг перед тем, кто ждет снаружи. Не будь мы трусами, могли бы расквитаться с ним сполна. Вы такая же тряпка, как и ваш брат? Хотите терпеть до конца и даже не попытаетесь ему отплатить?»
«Терпеть я устала и была бы рада возмездию, если оно не падет на меня саму, – ответила я, – однако предательство и насилие как копья, заостренные с обоих концов – ранят тех, кто ими бьет, сильнее, чем их врагов».
«Разве предательство и насилие – не справедливая плата за предательство и насилие?! – вскричал Хиндли. – Миссис Хитклиф, много от вас и не нужно: просто сидите и молчите. Справитесь? Я убежден, что вам доставит не меньше удовольствия, чем мне, наблюдать, как существованию изверга наступит конец. Если его не опередить, то вас он убьет, а меня разорит. Черт бы побрал проклятого злодея! Ломится в дверь так, словно уже здесь хозяин! Пообещайте держать язык за зубами, и не успеют пробить часы (было без трех минут час), как станете свободной женщиной!»
Хиндли вынул из-за пазухи оружие, которое я описывала в письме, и хотел задуть свечу. Я отставила ее подальше и схватила его за руку.
«Молчать я не стану! Не трогайте его, просто не открывайте дверь и сидите тихо!»
«Нет уж! Я принял решение, и исполню его, Богом клянусь! – вскричал этот отчаянный человек. – Сделаю вам одолжение против вашей воли, а Гэртону верну все его права! Можете не тревожиться, прикрывать меня ни к чему – Кэтрин мертва, и если я сейчас перережу себе горло, ни жалеть обо мне, ни стыдиться меня будет некому, так что пора кончать!»
С тем же успехом я могла бы бороться с медведем или урезонивать фанатика. Единственное, что оставалось, – броситься к окну и предупредить предполагаемую жертву об участи, которая ее ждет.
«Поищите приют где-нибудь в другом месте! – крикнула я, с трудом скрывая ликование. – Мистер Эрншо задумал вас пристрелить, если будете ломиться в дом!»
«Лучше открывай, ты… – велел Хитклиф, назвав меня таким изысканным словом, что и повторять не хочу».
«Не стану я вмешиваться! Пусть вас пристрелят, если вам так угодно. Я свой долг выполнила!»
С этими словами я захлопнула окошко и вернулась к огню, поскольку не обладала достаточным лицемерием, чтобы изображать тревогу по поводу грозившей ему опасности. Эрншо клял меня на чем свет стоит, обвинял в том, что я все еще люблю этого негодяя, и обзывал как мог за мою подлость. А я в глубине души думала (кстати, не испытывая ни малейших угрызений совести), какое счастье будет для него, если Хитклиф избавит его от страданий, и какое счастье будет для меня, если удастся отделаться от Хитклифа благодаря Хиндли! Пока я смаковала эти мысли, створка позади меня свалилась на пол от мощного удара, и в проеме возникла гнусная физиономия. Из-за слишком частого переплета внутрь он не пролез бы, и я улыбнулась, радуясь своей мнимой защищенности. Волосы и одежда Хитклифа побелели от снега, и его острые людоедские зубы яростно сверкали в темноте.
«Изабелла, впусти меня или пожалеешь!» – рыкнул он, как выразился бы Джозеф».
«Не могу я допустить убийства, – отвечала я. – Мистер Хиндли поджидает тут с ножом и заряженным пистолетом».
«Открой мне кухню!»
«Хиндли успеет раньше меня, – возразила я, – и что это за любовь у тебя такая, если испугалась снега? Пока светила летняя луна, мы спокойно спали в своих постелях, но стоило подуть зимним ветрам, как ты бросился в укрытие! Хитклиф, будь я на твоем месте, растянулась бы во весь рост на могиле и подохла, как верный пес! Стоит ли тебе вообще жить? Сам внушил мне мысль о том, что Кэтрин – единственная радость в твоей жизни, так что довольно сложно представить, как ты переживешь ее потерю».