«Где он? – вскричал Хиндли, бросаясь к проему. – Если рука пролезет, я в него пальну!»
Боюсь, Эллен, ты сочтешь меня злодейкой, но тебе многое не известно, так что не надо судить. Я ни за что не стала бы помогать убийце или покушаться на его жизнь сама. Конечно, я мечтаю, чтобы мерзавца не стало, поэтому испытала страшное разочарование и ужас, когда распаленный моей колкой речью Хитклиф схватился за пистолет Эрншо и вырвал у него из рук.
Грянул выстрел, и во время отдачи нож впился в запястье своего владельца. Хитклиф с силой его дернул, рассекая плоть, и сунул оружие в карман, даже не вытерев кровь. Затем взял камень, сломал перемычку между створками и запрыгнул в дом. От сильной боли его противник повалился без чувств, заливаясь кровью, которая хлынула из артерии или крупной вены. Негодяй принялся его пинать и топтать, бить головой об пол, удерживая меня другой рукой, чтобы я не побежала за Джозефом. Он явил поистине чудеса выдержки, не прикончив беднягу на месте, потом наконец выдохся и поволок безжизненное тело к скамье. Там он оторвал рукав от одежды Хиндли и грубо перевязал рану, причем во время этой операции плевался и сквернословил не менее энергично, чем когда его пинал. Оказавшись на свободе, я тут же разыскала старого слугу, тот кое-как уловил суть моего сбивчивого рассказа и с сопением ринулся вниз, перепрыгивая сразу через две ступеньки.
«Что же делать? – запричитал он. – Что делать-то?»
«А вот что, – пророкотал Хитклиф, – твой хозяин совсем сбрендил, и если протянет еще хоть месяц, сдам его в сумасшедший дом! Какого черта тебе вздумалось от меня запираться, беззубый пес? Чего ты стоишь и мямлишь? Слушай, я не собираюсь с ним возиться! Вымой тут все и поосторожнее со свечой – проспиртовался он насквозь!»
«Вы что же, его убили? – воскликнул Джозеф, в ужасе всплескивая руками и тараща глаза. – Где это видано?! Да пребудет душа…»
Хитклиф толкнул его к луже, заставив пасть на колени, и швырнул ему полотенце, но старик и не подумал вытирать кровь – сложил руки и принялся молиться, рассмешив меня своими выспренными фразочками. Я была в том состоянии, когда тебя не шокирует ничего: в самом деле, я вела себя столь же безрассудно, как преступник, разгуливающий у подножья виселицы.
«Про тебя-то я и забыл, – спохватился тиран. – Занятие это как раз для женщины, а не для старика. Ну-ка, иди сюда! Сговорилась с Хиндли против меня, гадюка? Вот и убирай за ним!»
Он встряхнул меня так, что зубы лязгнули, и швырнул на пол к Джозефу, который монотонно дочитал молитву и встал, пообещав немедленно отправиться в усадьбу: мистер Линтон – мировой судья, мол, и помри у него хоть пятьдесят жен, должен разобраться в этом деле. Старик упорно стоял на своем, и Хитклиф счел целесообразным выслушать мой отчет о случившемся; пока я неохотно рассказывала, он нависал надо мной, клокоча от злобы. Понадобилось немало усилий, чтобы разубедить Джозефа в виновности Хитклифа, особенно учитывая мои сбивчивые ответы. Мистер Эрншо вскоре подал признаки жизни, Джозеф поспешно поднес ему стаканчик, и хозяин очнулся. Хитклиф воспользовался моментом и обвинил беднягу, что тот допился до беспамятства, заявил, что больше подобного не потерпит, и велел ему отправляться в постель. К моей радости, тут он нас и покинул, Хиндли же растянулся на полу возле очага. Я ушла к себе, поражаясь, как легко мне удалось отделаться.
Сегодня утром я спустилась за полчаса до полудня, и мистер Эрншо сидел возле огня совершенно больной, а его злой гений, почти такой же исхудавший и похожий на привидение, стоял, облокотившись на камин. Судя по всему, садиться за стол они не собирались, я прождала до тех пор, пока все не остыло, и приступила к трапезе одна. Ничто не мешало мне поесть с аппетитом, и я испытывала чувство глубокого удовлетворения и даже превосходства, бросая мимолетные взгляды на моих молчаливых компаньонов и радуясь тому, что совесть у меня чиста. Покончив с едой, я позволила себе необычайную вольность: приблизилась к огню, обошла вокруг кресла Эрншо и опустилась на колени в уголке рядом.
Хитклиф в мою сторону даже не глянул, и я принялась рассматривать его почти столь же смело, словно он высечен из камня. Чело, прежде казавшееся мне очень мужественным, а теперь дьявольским, заволокло тучами, убийственные глаза василиска погасли от бессонницы, хотя, может, и от слез, поскольку ресницы были мокрыми, губы распрощались с жестокой усмешкой и застыли в беспредельной печали. Будь на месте Хитклифа кто-нибудь другой, я непременно склонила бы голову перед лицом такого горя. Хотя оскорблять поверженного врага подло, в данном же случае я ликовала и не упустила шанса метнуть дротик: лишь при виде его слабости я смогла ощутить, как приятно отплатить злом за зло.
– Фи, мисс! – перебила я. – Можно подумать, вы даже не открывали Библию! Если Господь покарал ваших врагов, этого вполне достаточно. Добавлять им страданий – подло и самонадеянно!
– В целом я с тобой согласна, Эллен, – продолжила Изабелла, – но разве я смогу порадоваться несчастью Хитклифа, если не приложу к нему руку? Лучше бы он страдал меньше и знал, что причина тому – я! Ах, я стольким ему обязана! Я могла бы простить его при одном условии: если бы он отдал око за око, зуб за зуб, страдание за страдание – пусть бы оказался в моей шкуре! Поскольку он первым меня обидел, пусть просит пощады, и тогда – вот тогда бы, Эллен, я могла бы проявить капельку великодушия. Впрочем, в моем случае сатисфакция совершенно немыслима, поэтому и простить я не могу. Хиндли захотел воды, я подала ему стакан и спросила, как он.
«Не настолько плохо, как хотелось бы, – признался он, – кроме руки каждый дюйм тела болит так, словно я дрался с легионом бесов!»
«Оно и неудивительно, – откликнулась я. – Кэтрин хвастала, что лишь она хранит вас от физической расправы: то есть кое-кто не может причинить вам вреда, поскольку боится ее обидеть. Хорошо хоть, что людям не свойственно вставать из могилы, иначе прошлой ночью мы стали бы свидетелями отвратительного зрелища! У вас небось вся грудь и плечи в синяках и порезах?»
«Не знаю, не видел, – ответил Эрншо. – Неужели он посмел меня ударить, когда я лежал бездыханный?»
«Он вас топтал и пинал, бил об землю, – прошептала я. – Да у него буквально слюна с клыков капала – того и гляди вцепится в горло, он ведь человек лишь наполовину. И даже меньше, а в остальном – чистый дьявол!»
Эрншо поднял взгляд на лицо нашего общего врага, который не замечал ничего вокруг, поглощенный своими страданиями: чем дольше Хитклиф стоял, тем яснее в чертах его проступала чернота замыслов.
«О, если бы напоследок Бог дал мне сил, чтобы его придушить, я отправился бы в ад с радостью!» – лихорадочно простонал Эрншо, тщетно пытаясь подняться и плюхаясь обратно в кресло.
«Хватит, что он убил одного из вас, – заметила я. – В усадьбе всем известно, что ваша сестра была бы сейчас жива, если бы не мистер Хитклиф. Раз уж на то пошло, любовь его хуже ненависти. Когда я вспоминаю, как счастливо мы жили – как счастливо жилось Кэтрин, пока он не вернулся – я готова проклясть тот день!»
Наверное, Хитклифа больше поразила справедливость сказанного, чем настрой говорившего. Из глаз его посыпались слезы, он задышал часто и прерывисто. Я посмотрела на него в упор и презрительно рассмеялась. В нахмуренном взоре вспыхнул адский огонь, однако бес, обычно глядевший сквозь окна его души, настолько помутнел и ослаб, что я вновь не удержалась от смешка.
«Ступай вон с глаз моих», – велел скорбящий.
Мне едва удалось разобрать слова, так тихо он их произнес.
«Прошу прощения, – откликнулась я, – но я тоже любила Кэйти. Ее брату требуется уход, который я готова обеспечить в память о ней. Теперь, когда она мертва, я вижу ее в Хиндли – у него те же глаза, и если бы вы не пытались их выбить, не раскрасили бы черным и красным, и ее…»
«Убирайся, идиотка несчастная, иначе измолочу тебя до смерти!» – вскричал он, сделав движение, которое заставило меня вскочить.
«Если бы бедняжка Кэтрин вам доверилась, – продолжила я, готовая сорваться с места, – и приняла нелепое, презренное, ущербное имя миссис Хитклиф, то вскоре являла бы собой столь же печальную картину! Она не стала бы сносить всякие гнусности молча, а высказала бы свое отвращение и ненависть в полный голос!»
Добраться до меня мешала спинка скамьи и сидевший на ней Эрншо, поэтому Хитклиф не стал и пытаться, схватил со стола кухонный нож и метнул мне в голову. Лезвие вошло под ухом и прервало меня на полуслове, однако я его вытащила, отскочила к двери и выпалила другую фразу в надежде, что та вонзится глубже, чем его снаряд. Оглянувшись напоследок, я увидела, как муж яростно рванул ко мне, угодил в объятия Эрншо, и оба повалились в камин. Пробегая через кухню, я крикнула Джозефу, чтобы тот поспешил на выручку своему хозяину, в дверях налетела на Гэртона, который вешал на спинке стула свежий выводок щенков, сшибла мальчишку с ног и, радуясь, словно душа, вырвавшаяся из чистилища, помчалась вприпрыжку вниз по склону – сначала по крутой петлистой дороге, потом напрямик через пустошь, прыгая по кочкам и увязая в болотцах, я поторапливала сама себя и ориентировалась, как на свет маяка, на огни в окнах усадьбы. Я скорее согласилась бы навеки угодить в преисподнюю, чем провести еще хоть ночь под крышей «Грозового перевала».
Изабелла умолкла и выпила чаю, затем велела мне помочь ей надеть капор и закутаться в теплую шаль, глухая ко всем моим уговорам отдохнуть еще часок, встала на стул и поцеловала сначала портреты Эдгара и Кэтрин, затем меня и спустилась к карете в сопровождении Фэнни, которая повизгивала от радости при виде любимой хозяйки. Она уехала навсегда, но вскоре между ней и моим хозяином завязалась регулярная переписка. Полагаю, Изабелла поселилась на юге, возле Лондона, где через несколько месяцев после побега и родила сына. Назвали его Линтоном, и с самого начала, по ее словам, он рос болезненным, раздражительным ребенком.